Полногрудая Грета бросила на нее долгий взгляд, потом ответила:
— Не надо, Маргарет. Донос приведет к нашей неизбежной гибели в тот день, когда Адольф отправится в ад. Об этом долге лучше забыть. Не смотри, не слушай, не болтай. — Повернулась на каблуках и пошла к двери. Перед тем как выйти, небрежно заметила: — Если запомнишь это, у тебя будет возможность уцелеть. Ешь, спи, трахайся и держи язык за зубами. Последнее важнее всего.
Сестра Грета до сих пор работает в этом госпитале. Четыре года она ухаживала за солдатами вермахта. Закрывала им потухшие глаза, делала уколы морфия, когда их охватывало безумие и они неистово выли, спала с ними, когда хотела этого, пила, когда сдавали нервы. Какое-то время даже кололась морфием. Это приносило облегчение.
Два года она ухаживала за английскими солдатами. Делала им уколы, утихомиривала их и вела себя с ними так же легкомысленно, как раньше с немецкими.
Доктор Малер, главный врач, какое-то время путешествовал. Во всяком случае, так говорили. Фашистские правители хотели его уничтожить, потому что он был мужественным врачом. Теперь он вернулся и по-прежнему ходит, размахивая руками, по тем длинным коридорам.
Грета не захотела становиться старшей медсестрой палаты. Она по-прежнему делала уколы, выносила судна и метала простыни. Иногда встречала старых пациентов — немца, норвежца, датчанина, англичанина, негра из Конго, араба из Алжира, дрожащего от лихорадки легионера из Индокитая. Радовалась встрече. Пила с ними в маленьких уютных погребках. Не раз гостеприимно делила с ними постель.
— Как-никак, мы живые люди, — говорила она. — И времени нам остается меньше, чем вы думаете.
Грета была великолепной медсестрой. Многие смотрели на нее свысока и презрительно говорили: «Безнравственная». Но еще больше было тех, кто говорил: «Замечательная девушка».
Если когда-нибудь вы приедете в город на Эльбе, дойдите пешком до Ландунгсбрюке. Глядя на Реепербан, заметите слева от Хафенкранкенхаузе утопающий в зелени госпиталь. Он особенный. Там можно найти сестру Грету. Если вы не ханжа, выпейте с ней и передайте привет от тысяч неизвестных мужчин в зеленом и в хаки.
Маленькая Маргарет повесилась в один из погожих майских дней 1945 года. Умерла так же нелепо, как жила. Она была очень высоконравственной. Слишком часто являлась с доносами к начальству, забыв слова Греты: «Не смотри, не слушай, не болтай». Но откуда ей было знать о восточном символе мудрости — трех священных обезьянах?
Пусть покоится с миром! Друзей по несчастью у нее было много.
Вместо того чтобы убирать мусор, мы спустились в подвал к ефрейтору медицинской службы Петерсу и стали играть в «двадцать одно». Играли несколько часов, пока эта стерва Матильда проводила работы по расчистке. Как сказал Легионер, если мы будем убирать мусор, то поможем тем, кто нам не нравится.
Петерс со смехом в четвертый раз сгреб выигрыш. Достал из мусорной корзины большой батон колбасы и разрезал его на пять равных частей. Под эту колбасу мы выпили разведенного медицинского спирта. Все излучали довольство. Мы были живы, а в Гамбурге в 1944 году это являлось главным.
— Ночью они вернутся, — сказал Петерс, проглотив большой кусок колбасы.
— Думаешь? — спросил Малыш. Он смотрел в окно на Эльбу, где торчали обломки разбомбленной верфи.
Петерс убежденно кивнул.
— Вернутся. У них много бензина, много бомб и очень много молодых людей, которым хочется летать.
— Но и у нас много идиотов, которым этого хочется, — сказал Малыш, — чтобы иметь на петлицах что-то вроде магнита[94]. Старухи просто без ума от крылышек.
— Оно так, — сказал Петерс. — Разница в том, что у нас нет самолетов для тех, кто рвется в небо. У них есть.
— От города скоро ничего не останется, — сказал Легионер.
— Это точно, — сказал Петерс. — Потом они начнут бомбить развалины, а когда сравняют их с землей — примутся за то, чего больше не существует, пока ни единой крысы не останется. А потом первым делом высадят парашютистов.
— Хватит об этом, — сказал Легионер, подавая карту Бауэру.
Бауэр засмеялся и бросил свои карты на стол.
— Двадцать одно.
Малыш указал на миску, в которой что-то плавало.
— Что это там? — спросил он, вытягивая шею.
Петерс склонил голову набок.
— Аппендикс. Воспаленный аппендикс.
Малыш встал и уставился с острым любопытством на кусочек кишки. Подозвал свистом пса, который лежал под рентгеновским аппаратом, высунув кончик желтого носа.
— Свинья ты, — сказал Легионер, когда пес проглотил аппендикс.
— Желудок не примет этого, — сказал Петерс. — Пса вырвет.
— Почему? — спросил Малыш.
— Хочешь, поспорим? Литр шнапса против трех моих колбас? — вызывающе спросил Петерс.
— Охотно, — ответил уверенный в победе Малыш. — Раз тебе так хочется расстаться со своей колбасой.
Они поспорили, и через пять минут пса еще не вырвало. Малыш потребовал колбасу и откусил по куску от каждого батона, словно боялся, что ему недолго ими владеть.
— Проклятая животина, — выругался Петерс и погрозил кулаком желтому псу-дворняге, который лежал в углу и жадно смотрел на жующего Малыша.
Неожиданно пес поднялся. Тело его сотрясла сильная конвульсия — и аппендикс оказался на полу.
— Отдавай колбасы, — радостно крикнул Петерс и потянулся за тем, что оставалось от них. — Он не мог вынести зрелища того, как ты набиваешь желудок.
Малыш густо покраснел. И плюнул в сторону пса.
— Желтая тварь! Сукин сын! Я затолкаю эту дрянь обратно тебе в горло.
И прежде, чем Петерс успел отнять у него последний батон, откусил от него кусок. Потом схватил пса за шиворот и стал тыкать носом в блевотину. Пес неистово сопротивлялся, скребя когтями.
Легионер выругался и попросил его немедленно прекратить.
Петерс в приступе великодушия оставил Малышу один из батонов. И сказал нам, словно по секрету, что в седьмой палате лежит артиллерист, способный есть всевозможных паразитов.
— Ну и ну! Я хочу его видеть, — сказал Бауэр.
— Пошли туда, посмотрим вблизи на этого червяка-артиллериста, — предложил Малыш.
— А лягушек есть он может? — спросил я. — Однажды я видел, как русский ел их ради того, чтобы получить шнапса.
— Велика важность, — вмешался Легионер. Он не позволял себе ничему удивляться. — Я видел, как один человек ел стеклянные трубки, пока у него не воспалилось горло.
— Хорошо, что не задница, — сказал Малыш. — Но давайте посмотрим на этого артиллериста, устроим ему испытание. Пусть съест двух лягушек и бритвенное лезвие, иначе мы отделаем его.
— Очень надеюсь, что ты не встретишь человека, который отделает тебя, — предостерег Легионер.
— Таких не существует, — уверенно заявил Малыш.
По пути через сад к седьмой палате Малыш нашел лягушку. К его крайней досаде, смог найти лишь одну. Еще он нашел земляного червя.
— Свинья ты, — сказал Легионер.
Артиллерист оказался коренастым, мускулистым шахтером с громадными кулаками. Его густые брови сходились на низком лбу. Маленькие черные глаза тупо уставились на нас. Он улыбнулся с гордостью, когда Петерс спросил, сможет ли он съесть лягушку.
— Могу съесть, что угодно, но не бесплатно.
— Получишь по челюсти, если не съешь, — сказал Малыш, грозя ему большим кулаком.
— Заткнись лучше, — ответил артиллерист. — Я могу накостылять кому угодно, и тебе тоже, дубина.
Малыш громко стукнул кулаком о кулак.
— Слышали? Слышали, что сказал этот обормот? Клянусь всем святым и добрым, я убью его! Превращу в фарш и скормлю тому желтому псу!
— Давай, попробуй, — усмехнулся артиллерист, оставшийся совершенно равнодушным к возбуждению Малыша.
Малыш хотел броситься к нему, но его остановил Легионер.
— Merde, оставь его в покое. Не поднимай здесь шума!
Рвущийся в драку Малыш огляделся по сторонам.
— Я не потерплю этого! Я должен убить его, иначе лопну! Пресвятая Дева, клянусь, я должен его задушить.
— Заткнись, Малыш, — приказал Легионер. — Разберешься с ним, когда встретишь в городе.
Артиллерист загоготал и повернулся к своим товарищам.
— Ребята, расскажите им обо мне и образумьте этого осла.
Какой-то горный охотник поднялся и подошел к нам. Заговорил на едва понятном диалекте:
— Эмиль может сломать голым кулаком ножку стола. Может сбить корову с ног. — Размахнулся и ударил воображаемую корову. — Раз — и корова лежит без сознания. Может поднять артиллерийскую лошадь с седлом и всем прочим.
Презрительно фыркнув, Малыш подошел к большому трехстворчатому окну. Ухватился за раму и два раза дернул для пробы. Потом потянул изо всех сил. Палата огласилась громким скрипом и треском, на Малыша посыпались штукатурка и кирпичная пыль. Потом он повернулся, держа в руках большую раму. Торжествующе оглядел всех, затем бросил ее наружу. Она разбилась о дорожку из каменных плит в саду. Оттуда послышались ругань и крики.
