— Я думаю, полковник, правы те, кто считает русских фанатиками, сказал он после томительной паузы, и Динкельштедт понял, что фанатизм русских будет считаться оправдательным аргументом при выяснении причин неудачи, постигшей дивизию. — За какой-нибудь несчастный метр своей земли сотни русских согласны сложить головы. Ничего подобного не наблюдал я нигде.
— Полдела было бы, господин генерал, если бы фанатиками были одни русские. Я давно на Восточном фронте и знаю, что в Красной Армии служат люди разных национальностей. И все дерутся отчаянно… По нашим данным, полками, которым удалось вскользнуть из кольца, командовали нерусские. Танковым командовал Асланов — азербайджанец, пехотным — грузин. Но чем они отличаются от русских? Я слышал ихнюю… как это?.. а-а, пословицу: привяжи коня возле тугого коня, и если они не станут одной масти, то нрав друг у друга все-таки переймут.
Вагнер слушал полковника.
— Вы правы, господин полковник. Мой отец в молодости был офицером. Ему довелось воевать в России, и он был в Закавказье. Так вот, отец тоже наблюдал фанатизм русских. Если, говорит, русские поверили во что-нибудь, то стоит только махнуть рукой, и они, голодные, холодные, раздетые с криком «ура» кинутся в огонь.
Со времени прибытия под Сталинград Вагнер отправил в Пархим только одно письмо. В нем он, чтобы польстить родителю, с сыновней покорностью признавал, что дети часто пропускают мимо ушей наставления своих отцов. То, о чем ты говорил мне, отец, в полной мере осознал я тут, в этой морозной, пронизанной ветрами степи. «Буду жив, — писал Густав Вагнер, — выполню твои советы, хотя, конечно, реальность наших желаний зависит от успехов наших войск на фронте. Дела наши, слава творцу, идут пока хорошо, надеемся, что так будет и дальше».
Но желания Вагнера-сына, подогретые Вагнером-отцом, опережали ход событий и не соответствовали успехам немецких войск. Мысленно генерал Вагнер уже не раз побывал в Баку. Ему виделись нефтяные промыслы и золотистые пляжи каспийского побережья. Он мечтал построить там красивую виллу, какие ему довелось видеть на юге Франции. Были у него и другие желания, которые он все-таки оставлял на будущее. Вагнер понимал, что если армии рейха удастся захватить Баку, будет тьма охотников поживиться добычей. На этот счет у высокопоставленных генералов и штатских министров и банкиров есть, несомненно, свои планы. Каждый поспешит оттяпать себе кусок побольше и пожирнее. В России другой строй, это не Франция, Польша или Чехословакия, где все принадлежало частным лицам и не каждую вещь можно тронуть, где шевельнешь Шнейдера, Рено или Шкоду, а оказывается, что задел Круппа или Маннесмана… В России все принадлежит государству, а когда не станет этого государства, можно брать все, в зависимости от своих сил, возможностей и положения.
До вчерашнего дня Вагнер еще надеялся, что он достигнет своего. Но вчера вечером в штабе группы «Дон» генерал-фельдмаршал отчитал его и командира пехотной дивизии за неудачу в районе Верхне-Кумского. Хорошо, если гнев командующего ограничится этой руганью. Вагнер опасался, что вслед за этим будут приняты серьезные меры, и жил в страхе, который едва скрывал. Он много слышал о Манштейне, но не был с ним знаком, не знал, что это за человек; здесь он тоже только дважды видел Манштейна, и оба раза фельдмаршал был не в духе, хмур и сердит. Последняя встреча с ним не выходила из памяти. Ничего доброго Вагнеру она не обещала.
Полковник Динкельштедт не был в штабе группы «Дон» и не слышал, как отчитывал шефа фельдмаршал, и узнал об этом от самого Вагнера, но встревожился так, словно не генерала отчитали, а лично его. Почему? Потому что с престижем Вагнера он связывал свои планы. Если дивизия отличится, авторитет Вагнера возрастет и его непременно повысят в должности, может быть, пойдет на корпус; в этом случае командиром дивизии назначат его, Динкельштедта — нельзя же его обходить, если поощряют командира. Полковник знал, что, пока он не станет командиром дивизии, генеральского звания ему не видать…
… Похоже, что рушилась его мечта. Господи, в который раз!
— Ази Ахадович, дорогой! — с этими словами генерал Черепанов, перебив подполковника Асланова, который, взяв под козырек, хотел отдать рапорт, обнял его и крепко-крепко расцеловал. — Все знаю, все знаю, — сказал он. Рад, что ты жив и здоров, из окружения вышел, полк вывел. Спасибо! Рад, что слухи о твоей гибели оказались ложными! Кого хоронили заживо, тот жить долго будет! А меня, знаешь, эти слухи очень опечалили. Проверить немыслимо, сидел без связи. Скоро тридцать лет, как служу, а не помню, чтобы оказался в таком положении. Вы о нас ничего не знаете, мы — о вас. И уже когда с другими частями связь наладили, с тобой и с Саганалидзе на связь выйти не могли. Поняли, что дело плохо… Уверен был, что держитесь и выход ищете, а чем помочь, как, где? Очень незавидное было положение… — и, уже входя в землянку, генерал продолжал: — Вы сделали большое дело, Ази Ахадович, больше, чем можете себе представить. Находясь в окружении, вы с этим славным грузином сковали значительные силы противника… А выход из окружения — это такой удар для фашистов… В общем, вы с честью выполнили свою задачу. Это, дорогой, не только мое мнение, так думают и командующий фронтом, и представитель Ставки Верховного Главнокомандующего. Только что звонил Еременко, поручил передать тебе и Саганалидзе его личную благодарность. Выполняю это поручение командующего, от всей души поздравляю тебя, Ази Ахадович.
— Спасибо, товарищ генерал.
В землянке были устроены нары. Генерал, крупный, высокий, сел, заняв большую часть нар. Асланов присел с краю.
— Из разговора с командующим я почувствовал, что и тебя, и Саганалидзе ожидает кое-что приятное. Думаю, представят к высокой награде.
— Саганалидзе отважный человек. На такого можно положиться.
Черепанов улыбнулся.
— По дороге я заглянул и к нему. И мне приятно, что точь-в-точь такими же словами он говорил о тебе! Если бы, говорит, не танкисты Асланова, мы не смогли бы вырваться из кольца.
— Подполковник скромничает, товарищ генерал! В этом ночном бою вся тяжесть легла на его пехотинцев.
— Я не хочу возвышать танкистов над пехотинцами или наоборот, пехотинцев над танкистами, могу сказать только, что бойцы обоих полков сражались храбро, как и положено гвардейцам. Это признают все.
Ази Асланов расстался с подполковником Саганалидзе перед броском на прорыв. Они обговорили только, как будут действовать, и все, на большее времени у них не хватило, но, уходя, Асланов чувствовал прилив уверенности спокойствие, — веселый оптимизм командира стрелкового полка действовали заразительно. Хорошо воевать с таким командиром. Мыслит ясно, на все смотрит трезво, не унывает. И солдаты в него верят, и он верит в солдат, — что еще надо, чтобы дело увенчалось успехом?
Оба полка успешно прорвались к своим, но потери были велики. Ни тот, ни другой полк не могли оставаться на передовой без пополнения людьми и техникой, без экипировки и хотя бы кратковременного отдыха. Но удастся ли после этого снова стать соседями, попасть на один и тот же участок фронта вот вопрос.
Это волновало и Саганалидзе. Воспользовавшись свободной минутой, он зашел к Ази Асланову. «А-а, гамарджоба, шени чириме, живой, здоровый? — приветствовал он Асланова. — А знаешь, о чем лает немецкое радио? Вот брехуны: они сообщают, что окружили и полностью разгромили в Верхне-Кумском не полки, а дивизии: пехотную и танковую! Так что, мой друг, мы уже несколько дней как сидим на том свете! Немцы были уверены, что никто из нас не выберется из ловушки. А мы выбрались. Так что сегодня мы как бы заново явились на свет. И, по обычаю, за это следует выпить. Эх, был бы у нас под рукой хоть кувшинчик доброго вина!» — «Вина нет, а водка найдется», — сказал Асланов и кивнул Смирнову. Тот обернулся мгновенно. Выпили. Обменялись на всякий случай домашними адресами, — если на фронте не доведется свидеться, то после войны непременно найдут друг друга. Обнялись по-солдатски…
Часа два, как Саганалидзе ушел…
— Ну, а чувствуешь ты себя как после всего пережитого? — продолжал Черепанов.
— Да нормально чувствую себя, товарищ генерал. Теперь меня одно только беспокоит…
— А что?
— В строю у меня осталась половина машин… Более половины личного состава выбыло из строя…
— Мы это знаем. И как раз я к этому веду речь. Сейчас на нашем участке относительное затишье. Поэтому принято решение снять полк с передовой, чтобы привести его в порядок. Машин еще нет. Возьмешь в мастерских все, какие отремонтированы, свои, которые нуждаются в ремонте, сдашь. Комплектуй полк. Людей тоже подкинем. Впереди тяжелые бои. Но есть одна радостная весть: пока мы тут отбивались, закончилось сосредоточение ударных частей, они уже на подходе. Туго придется Манштейну! Скоро, очень скоро ему не о прорыве к Паулюсу надо будет думать, а о спасении собственной шкуры. Хлебнет он горюшка в этих степях, вот увидишь!
