«Прощевайте теперича; Черепанов вон в той избе ночует,» любезно объяснил Митяй и собрался уходить. «Спасибо, друг,» помахали ему вслед, взобравшиеся на своих лошадей Берсенев и Федор. Они пересекли поле наискосок и приблизились к деревне. Навстречу им бросилась кучка всадников. Берсенев показал документы, ответил на их вопросы и попросил отвести к Черепанову. Черепанов, среднего роста, неторопливый и пожилой мужчина со степенными манерами, веснушчатым лицом и глубоко посаженными глазами, был на улице возле своей избы, занятый конем. Повидимости ему стало от работы жарко и его шинель валялась на завалинке. Одет он был в сермяжный кафтан и кавалерийские шаровары с лампасами, заправленными в сапоги. Армейская фуражка с эмблемой авиационных войск сидела на его крупной голове, поросшей коротко подстриженными, соломенными волосами. Перед ним стоял высокий, гнедой жеребец. Черепанов держал его переднюю ногу в руках и сокрушенно качал головой. «Ковать его нельзя было. Молодой еще. Копыта ему испортили,» поделился он с Берсеневым, когда тот представился. «Снимите подковы и лечите,» посоветовал полковник. «Нет на это времени. На чемоданах, так сказать, живем. Не знаем, что завтра будет.» На его невыразительном, плоском лице не проявлялось никаких чувств. «Деревня месяц назад была атакована Фриммером. Искали оружие и зерно. Старшин закопали живьем на две сажени в землю и оставили подыхать. Отряд самообороны, в силу малочисленности и плохого вооружения, не смог защитить жителей и был рассеян. Сейчас готовим пополнение.» Он повернул голову назад. «Посмотрите на этих орлов — это наши тамбовцы.» Черепанов указал на три десятка крестьян разнообразного возраста, тренирующихся невдалеке. Повстанцы в брезентовых ичигах и в сермяжных онучах с лаптями, в суконных шапках и ушанках, в полушубках и в зипунах и армяках, заросшие и небритые, со всевозможным оружием на плечах — трехлинейками, карабинами, охотничьими ружьями, револьверами всех систем, с гранатами и тесаками за поясами, с гордо поднятыми головами крепко отбивали на плацу свой чеканный шаг. «Мы пришли в Ольховку неделю после того, как советские покинули деревню. Сейчас мужики довольны; пока мы здесь — никакой продразверстки. Однако Фриммер попрежнему рыщет по Тамбовщине и убивает и грабит. Наша задача найти его и уничтожить.»
Дальнейшее произошло очень быстро, и как бы в одно мгновение. Из леса с дикими воплями выскочили всадники с красными лентами на папахах. По ним последовало несколько хаотичных выстрелов, но потом по нападающим упорно застрочил пулемет, к нему присоединился второй и третий. Наступательный порыв большевиков был задержан. Они падали с коней, но на минуту смешавшись, выравнивались и продолжали атаку, чтобы быть опять скошенными пулеметным огнем. Новые и новые сотни появлялись на околице. «Пропустили! Наши патрули пропустили! Советские их вырезали!» сетовал Черепанов. Схватив шинель, он побежал в дом и через секунду вернулся преображенным. Теперь он выглядел настоящим командиром. Глаза его горели отвагой, в уголках рта залегли решительные складки, в руке был кольт, с боку свисала шашка. «Принимай командование, Николай Иваныч!» крикнул он, вскочив на своего жеребца. Они помчались к леваде, где казаки садились на коней и строились в боевой порядок для контратаки. «Строй фронт! Трубач! По переднему уступу!» Мелодичные звуки сигнала огласили окрестности. «Шашки наголо! Вперед!» скомандовал Берсенев. С криками Ура! выставив перед собой пики полк своей массой обрушился на врага. Шла лава на лаву. Они врезались друг в друга. Перед Берсеневым замелькали горящие ненавистью глаза, разодранные в истошной ярости рты и искаженные злобой лица. Лязг стали, исступленный мат, крики боли, выстрелы, глухой перестук клинков, кромсающих человеческую плоть слились в одну дьявольскую какoфонию. Берсенев беззаветно рубил с плеча, раздавая удары направо и налево, и без устали стрелял в упор, повалив незнамо сколько врагов. Внезапно шум утих и красные исчезли. Очнулся Берсенев скачущим по полю с остатками своего полка. Байсар вынес его из битвы. Нервное возбуждение пережитого колотило его, мешая ясно мыслить. С удивлением он заметил, что не получил в жестоком бою ни одной царапины. «Стой!» закричал он и, чтобы привлечь внимание выстрелил в воздух, выпустив из своего нагана последний патрон. «Стой! Где знаменосец?!» Прыщавый, тощий подросток подскакал к нему. «Поднимай знамя! Собираемся здесь! Ждем тех, кто прорвался! Труби! Зови сюда всех!» Стройный, как камышовая тростинка, вскинул подросток свой горн. Энергичная, бодрая трель далеко разнеслась в вечереющем воздухе. Казаки, многие из них раненые, стали медленно съезжаться к своему полковнику.
Все последующие дни остатки полка Берсенева, оглядываясь на север, на юг, восток и запад, недели две отступали, потеряв всякую связь со своим командованием, не зная, откуда набежит неприятель, а если нападет — то куда отходить. По ночам рассылали лазутчиков: во все стороны света. Вести они приносили неутешительные. А в те немногие дни, когда cоветские не наседали, было слышно, как тревожно гудят широкие, замерзшие дали черных степей и слышен отдаленный набат. Решили они пробираться на юг, да все вышло не так как им хотелось…
Бежали они от красных уже трое суток, а было краснопузых чертенят видимо-невидимо, и рубили, и стреляли их бесовскую рать белые без конца, а красных все равно не убывало, пока не прижало их казацкий полк к реке Хопер. Час был поздний и переправляться в темноте было невозможно. Так и остановились казаки на ночлег на крутояре, костры на снегу разожгли, да палатки проворно поставили. Влажный мартовский ветер пронизывал Берсенева до костей, бросая все тело его в противную зябкую дрожь, и он натянул на свою шинель лисью шубу, которую его ординарец всегда возил в седельном вьюке, а поверх ее добавил непромокаемый брезентовый балахон. Лязгая зубами, он хватил из фляги длинный глоток водки и повалился спать недалеко от костра, поручив Федору заботу о своем жеребце. С первыми лучами солнца загудела земля и тучи красных конников, крутя сверкающими шашками, бросились на них. Берсенев успел только вскинуть винтовку и выстрелить наугад, как неприятель уже захватил их позиции. Сеча началась. Немногие его со-товарищи успели вскочить на коней, немногие схватились за сабли. Разрубленные их тела валялись на снегу в лужах крови. Улюлюканье, гик и хриплая ругань раскатились над степью. От треска ломающихся костей и разрубаемой человечины перехватывало дыхание и затыкало уши. Озверевшие, размахивая окровавленными клинками, буденновцы носились по стану, добивая немногих уцелевших. Коренастый конник в матросской форме появился откуда — то сбоку, из-за спины и ловко срубил голову Федору, перезаряжающему карабин. Кровь хлынула густым потоком из шеи несчастного, а матрос, злобно загоготав, помчался дальше, размахивая своим длинным проволочным кнутом с шаром на конце. Берсенев шарахнул из винтовки ему вдогонку, но промахнулся, а потом стрельнул еще раз, выбив из седла другого высоченного командира в кожанке и в ремнях, но настал и его черед. Страшный удар пришелся ему сзади, в голове горячо запульсировало, колени подломились и он упал лицом в снег. Bсе окружающее заволокло черной пеленой, исчезнув из его сознания. Очнулся Берсенев от холода. Словно тяжелый кошмар над ним брезжил рассвет. Утро пробивалось через завесу ненастной мглы. Тяжелый рыхлый снег покрывал как саваном унылую равнину. Бледная луна затмевалась рваными клочками облаков. Спина саднила, а руки его, упершиеся в снег, окоченели. Было тихо и пустынно и только морозные дуновения ветерка шевелили клочья одежды и шевелюры мертвецов с оторванными конечностями, валявшихся вокруг. Он приподнялся. Ни дождевика, ни шубы на нем больше не было, а разглядел он на другой стороне стана группку мародеров с закопченным фонарем, в котором мерцал свечной огарок. Низко нагибаясь и иногда вставая на колени, они осматривали, шарили по карманам и добивали штыками побежденных. «Сейчас придет и мой черед,» пронеслось у него в голове, как в ту минуту в плечо его что-то легонько толкнуло. Сердце Берсенева захолонуло от страха и он, сжав кулаки, обернулся. Рядом с ним стоял его верный Байсар. Конь, насторожив уши, приветствовал его тихим ржанием. Байсар по-прежнему был неоседлан, не взнуздан и иней поблескивал на его мощном, ухоженном теле. Берсенев потер свои глаза руками, снимая напряжение. Надо было решаться. Собрав все силы одним прыжком вскочил он коню на хребет, ударил ему в бока задниками сапог и помчался быстрее ветра. Позади него послышались крики, хлопнули два — три револьверных выстрела, но погони не последовало, вероятно, отряд красных оттянулся на выполнение другой боевой задачи. Жеребец все более горячась набирал скорость. Морозный воздух врывался в легкие. Берсенев скакал по каменистому тракту едва покрытым тонкой снежной шалью. Где-то в стороне над безлесным берегом Хопра занималась вьюга. Он держал путь на север. На пути им не повстречалось ни единой живой души. Четвертый год большевисткой революции уже изрядно поубавил народу на Руси. Скакали мимо развалин храмов и неубранных полей, мимо заколоченных изб и загаженных колодцев, мимо опустошенных, сожженных деревень.
