Я выскочил из окопа и сбежал вниз к костру, на бегу крикнув Стасу:
— СТАС! ОНИ ВНИЗУ, ПОД НАМИ! ДАВАЙ ИХ ГРАНАТАМИ!
Я расстегивал второй, трудноподдающийся кармашек на нагруднике бойца, когда услыхал, как Стас, не отрываясь от пулемета, громко скомандовал хорошо поставленным командирским голосом:
— Подготовить гранаты. Гранатами — огонь! Гранатами — огонь!
Бросать гранаты в противника было некому, и Стас командовал скорее для того, чтобы создать психологический эффект для врага, находящегося в нескольких метрах от него. Я наконец-то расстегнул задубевший на морозе карман и достал оттуда гранату Ф-1, вторую дал Баштовенко, и побежал обратно в свой окоп. Несмотря на отчаянное наше положение, меня на ходу разобрал смех: услыхать такую четкую команду, да еще поданную таким хорошим командирским голосом, как учили наши преподаватели огневой подготовки, да еще в такой дикой перестрелке, — все это было похоже на трагикомедию.
Разгибая усики запала и еще раз оглянувшись на Стаса, заметил, как он встревоженно обернулся в сторону нашего тылового дозора и вновь лег к пулемету.
Я перебросил за вал эти две последние гранаты, услыхал два сочных разрыва, потом повернулся к дневке и рявкнул:
— ГРАНАТЫ МНЕ! ЖИВО!
Снизу, от костра, уже бежал Максимка, держа в обеих руках деревянный ящик с гранатами. Он уронил его рядом со мной, и я мгновенно вырвал предохранительные скобы из замков, с ужасом понимая то, что означают эти скобы. Я быстро открыл крышку, надеясь на чудо…
Но чуда не произошло, и под крышкой я увидал деревянные плашки, под ними упаковочный картон, а под ним лежало двадцать гранат с пластмассовыми втулками в запальных гнездах, завернутые в промасленную бумагу. Сбоку лежали две металлические банки, в которых находилось двадцать запалов УЗРГМ, также упакованных в бумагу.
Этот гранатный ящик был доставлен последним бортом, и все гранаты были в заводской укупорке. Для того, чтобы подготовить хотя бы пару гранат к бою, ушло бы минуты три-четыре. Но этих минут у нас не было…
И когда я увидел, как на нашем склоне между Стасом и замполитом разорвалась первая духовская граната («СТАС, ДОЧКА», — пронеслось в мозгу), то только схватил винторез и нагрудник и побежал на свой левый фланг.
Сбежав наискосок по скользкому склону и пробежав по тропинке три-четыре метра, я стал быстро взбираться к пулеметной позиции. Там, в десятке метров от деревьев, я увидал у замолкшего пулемета выглядывавшего в ночную мглу лейтенанта.
— БЛЯ, ЧО ТЫ НЕ СТРЕЛЯЕШЬ?
— Заело что-то, — оглянувшись на меня, ответил Винокуров.
Я залег за пулемет и осмотрел его. Из приемника торчал кусок ленты на двадцать пять патронов. Я поднял крышку ствольной коробки.
— ТАК. ПЕРЕКОС ЛЕНТЫ.
Я быстро устранил неисправность, передернул затворную раму и глянул на поле. В десятке метров, не замечая нас, по снегу правым боком к нам шла очередная шеренга боевиков, на ходу стрелявшая от бедра по вспышкам очередей Стаса, замполита и Бычкова. Я навел ствол и нажал на курок. Огонь из дула пулемета на несколько секунд заслонил картину боя, и когда пулемет замолк, на поле перед нами никого не было.
— ЛЕНТУ ДАВАЙ! — крикнул я лейтенанту, поднимая вверх крышку пулемета.
Александр подал из ящика начало ленты, которую я тут же заправил в приемник. Я сразу же развернул пулемет вправо, надеясь выпустить ленту в массу людей, засевших с внешней стороны вала. Но с этой позиции я не доставал их пулеметом — мешал гребень вала. Я вскочил на ноги и поднял пулемет, крикнув Сашке:
— Будешь подавать мне ленту!
Это было чистым самоубийством, безумным шагом обреченных на смерть людей, стремлением подороже продать свою жизнь и этим дать своим товарищам шанс отойти.
У нас, двух офицеров спецназа ГРУ ГШ и выпускников Рязанского высшего воздушно-десантного командного училища, не было иного выбора, и этот шаг навстречу своей смерти мы сделали легко и непринужденно.
Зарядив пулемет, я почему-то на секунду задержался, неизвестно зачем сдернул с головы вязаную черную шапочку, бросил ее рядом со своим винторезом и нагрудником.
Вздохнул и бросился вперед.
Я с пулеметом в руках и Сашка Винокуров, державший свободный конец пулеметной ленты, быстро перескочили через гребень вала и залегли на его внешнем выступе.
Перебегая, я заметил краем глаза, что темная масса заметно увеличилась, и, когда мы залегли, я попытался направить ствол в боевиков. Опять мне это не удалось сделать: боевики сидели на земле и, лежа на этом выступе, мне их вновь не было видно. Мешал и высокий куст, росший рядом с валом, и сам выступ.
— ПОДАВАЙ ЛЕНТУ!
Я быстро встал на колени, прижал приклад пулемета к плечу и, придерживая ПКМ левой рукой под пулеметную коробку, навел пулемет на боевиков и нажал на курок.
Лента была с трассирующими патронами, и я хорошо видел, как большая часть пуль из очереди врезалась в темную людскую массу. При выстрелах пулемет подкинуло, и оставшаяся часть очереди веером ушла вверх. Я опустил ствол пулемета чуть ниже, и следующая огненная трасса в аккурат вся целиком вошла в черные фигуры. Я успел выпустить еще две-три хорошие очереди, но на следующей пулемет внезапно захлебнулся и замолчал.
«ОПЯТЬ ПЕРЕКОС ЛЕНТЫ». Я опустил пулемет на землю и, согнувшись над ним, быстро устранил задержку. Правая рука с силой захлопнула крышку ствольной коробки; я только начал приподнимать пулемет и уже почти поднял голову, ища цель, как внезапно в левый висок ударило резко и сильно, в глазах вспыхнул яркий слепящий свет, и в затухающем сознании проскочила слабая и угасающая мысль:
«Ну, вот и все. Пидец. Хорошо, что в голову». И мое тело повалилось на землю.
Трассирующие пули, которые вылетали из моего пулемета, очень хорошо указывали чеченцам, что их в упор расстреливает открытый как на ладони вражеский пулемет, и радуевский гранатометчик успел засечь и поразить противотанковой гранатой пулеметный расчет русских.
* * *
— Алик, Алик! Что с тобой? Алик, что с тобой?
Сознание ко мне вернулось сразу, и я услыхал, как Сашка Винокуров, стоя справа и надо мной, растерянно зовет меня по имени. Я не чувствовал, как лейтенант перетащил меня на нашу сторону, и сейчас я лежал животом вниз на склоне канавы лицом к Тереку и спиной к валу, где-то между златозубовской рощицей и моими ящиками с минами. Ступнями я был на дне канавы, а мои локти опирались на поверхность земли; ладони мои прикрывали крепко зажмуренные глаза. Внутренней частью правой ладони я чувствовал, что правый глаз неестественно сильно выдается вперед, отчего влажная внешняя часть глазной оболочки касается мозолей на согнутой ладони. В левом виске и правом глазу жгло резкой болью.
«ВОШЛА В ЛЕВЫЙ ВИСОК И ВЫШЛА ЧЕРЕЗ ПРАВЫЙ ГЛАЗ», — равнодушно подумал я.
— Алик! Что с тобой? — опять услыхал я.
Слева за моей спиной, на валу, продолжали зло огрызаться два автомата и один пулемет. Кроме этих стволов, во врага больше никто не стрелял. Я непроизвольно простонал и услыхал вопрос Винокурова:
— АЛИК, ТЕБЯ ЭВАКУИРОВАТЬ?
В сознании возникла недавняя картинка: темная масса боевиков находится, накапливаясь, за валом и ждет своего часа. «СЕЙЧАС ПРОРВУТСЯ», — отрешенно подумал я, но голос сказал устало и спокойно:
— СО МНОЙ ВСЕ НОРМАЛЬНО. ИДИ К ПУЛЕМЕТУ.
Рядом со мной несколько раз хрустнул снег под ногами лейтенанта, и через секунду я услыхал собранный и твердый голос Винокурова:
— ХОРОШО. Я ПОШЕЛ.
Он спрыгнул на дно канавы и начал подниматься к тропинке. Звук его шагов затерялся в грохоте перестрелки. Но до пулемета лейтенант Винокуров так и не дойдет. Когда он приподнимется над гребнем вала, в его лоб ударит пуля и выйдет через затылок. Тело лейтенанта рухнет на наш склон и скатится вниз на тропинку.
Через несколько минут он скончается, не ощутив боли и мучений.
В моем сознании продолжали появляться равнодушные и как будто чужие мысли. Я продолжал лежать на склоне, тупо ожидая чего-то неизбежного и рассеянно слушая звуки перестрелки.
«ТАК. ВОШЛА В ВИСОК И ВЫШЛА ЧЕРЕЗ ГЛАЗ. ПОВРЕЖДЕНЫ ЛОБНЫЕ ПАЗУХИ. МИНУТ ЧЕРЕЗ ПЯТЬ БУДЕТ БОЛЕВОЙ ШОК — И ТОГДА ВСЕ. ПОКА Я В СОЗНАНИИ, НАДО ПОСЧИТАТЬ ДО ДЕСЯТИ. РАЗ, ДВА, ТРИ… РАЗ, ДВА, ТРИ… ПОНЯТНО: висок, левый глаз и правая глазница Досчитать ДО ДЕСЯТИ НЕ ПОЛУЧАЕТСЯ. НАДО ПОЙТИ ЗА ЛОПАТОЙ. ДА, Я ЖЕ УТРОМ ОТДАЛ ЛОПАТУ СВЯЗИСТАМ — СЕЙЧАС ЕЕ НЕ НАЙДЕШЬ».
Каким-то быстрым калейдоскопом в сознании вдруг появилось несколько ярких картинок из прошлой жизни: распахнутая дверь Ан-2 при первом парашютном прыжке; слезы матери при встрече после Афгана; выпускной вечер в училище; наглое лицо бывшей жены, затребовавшей алименты на ребенка, которого я помог ей усыновить за месяц до развода; суд офицерской чести в родной бригаде…
