Когда стемнело, пришел Евграфыч, принес воды, той же болтушки на ржаной муке и хлеба, на сей раз уже домашней выпечки, заводской, похоже, закончился.
— Ну как ты тут?
— Да ничего, нормально. Фрицы вот только нервируют.
— Привыкай. Мы под ними полтора года прожили. Только порадовались — свои пришли, а они опять драпать. И долго нам еще терпеть, спрашивается?
Дедок вопросительно уставился на меня.
— До осени, — ляпнул я, и тут же понял, что надо как-то выкручиваться. — В крайнем случае, до зимы.
— И с чего это ты взял, что до осени?
К этому вопросу я был готов.
— С того. Летом фрицы навалятся, нас отожмут, осенью мы им накостыляем, зимой погоним. Так что к следующей зиме освободим вас от супостата.
— А сейчас у нас на дворе что?
— Конец февраля, — осторожно ответил я, чуя подвох.
— Стало быть, зима?
— Зима, — я понял, куда клонит дед. — Но это временные трудности…
— Временные? Ага…
Пока возникла пауза, я решил перевести разговор на другую тему.
— Что немцы на хуторе делали?
— Как всегда, куры, яйки, млеко.
— Нашли?
— Ага, щ-щас.
За полтора года хуторяне оккупационные порядки изучили на отлично, потому что двоечники в этой школе долго не жили, поэтому беглый обыск, учиненный проезжавшими штабистами, никаких результатов дать не мог по определению.
— Значит, тайник надежный у тебя есть?
Полувопросительно, полуутвердительно произнес я.
— А что? — насторожился Евграфыч.
— Документы спрятать надо. Сможешь?
— Какие документы?
— Офицера убитого.
— Офицера?
— Евграфыч, ты часом не еврей? Что ты мне все вопросы задаешь? Ты мне прямо скажи: спрячешь или нет? И не зыркай на меня так, офицерские звания в Красной армии еще в январе ввели…
— Брешешь?!
— Собаки брешут, а тебе, считай, приказ верховного главнокомандующего довожу.
— Не может быть!
— Может, может. Ну так спрячешь? Когда наши окончательно придут, власть советская установится, ты их в военкомат, нет, лучше в милицию отнеси, скажи — погиб. Пусть родственникам сообщат. Отсюда километров десять, «виллис» — это автомобиль такой, прямым попаданием разбило. Офицер этот выпрыгнуть успел, да далеко не ушел, там и помер. А начнут неудобные вопросы задавать — вали все на меня.
— Ладно, давай.
— Вот, удостоверение, командировочное, личные письма. А сумку я себе возьму, мне она сейчас нужнее, чем ему. Да, вот еще, сигареты, импортные.
— Импортные?
— Ну не наши, американские.
— Мериканские…
Дед пытался рассмотреть пачку в слабом лунном свете. Пока он рассматривал, я быстро добивал им принесенное.
— Давай посуду, пошел я.
Евграфыч потопал обратно к хутору, а смотрел ему вслед и думал: ради абсолютно незнакомого человека этот старик рискует собой, своей женой, снохой, внуками. А смог бы я так? Не знаю. Если честно, то, скорее всего, нет. А его внуки, если выживут, еще долго будут писать утвердительный ответ в графе «находился на оккупируемой территории?».
Ночь и следующий день прошли спокойно, немцы больше не появлялись и я расслабился. Даже некоторое удовольствие начал получать от возможности просто лежать и ничего не делать. Правда температура в помещении болтается около нуля, а под спиной не мягкий диван, а куча старой соломы и вместо телевизора настежь распахнутые ворота, в которых ничего не меняется. Зато воздух свежий и… Нет, кроме постоянного пребывания на свежем воздухе, других положительных сторон своего положения я не нашел. Как ни крути, а вскоре предстоит мне марш на несколько десятков, а то и сотню-другую километров, в одиночку, с больной ногой, да еще по территории, где большая часть встречных хочет меня убить или взять в плен. А пока есть возможность просто поваляться и я ею пользуюсь вовсю.
Когда стемнело, меня навестил Евграфыч и, глядя как я набиваю желудок, сказал.
— Уходить тебе надо. Самое позднее — следующей ночью.
— Чего так?
— Чую скоро тыловые германцы придут, тогда поздно будет.
Причин не доверять чутью старика у меня не было, и я согласился.
— Завтра, так завтра.
— Я тебе харчей на дорогу соберу, — пообещал Евграфыч и ушел.
Жизнь внесла свои коррективы в мои планы — покинуть свое убежище мне пришлось несколько раньше и налегке. Не совсем, точнее, налегке, один только ППШ на пять с лишним кило тянет, но без обещанного продовольствия и с наполовину пустой флягой. Или наполовину полной, это как смотреть. До темноты оставалась еще пара часов, когда в амбар влетел Евграфыч.
— Беги, паря, немцы!
— Далеко?
— Кум сказал, уже к хутору подходят.
Схватив автомат и сумку, я выскочил наружу. Выскочил это, конечно, громко сказано — правая нога еще существенно ограничивала мою подвижность. Старик уже направлялся к дороге. Для своего возраста он двигался довольно шустро или был моложе, чем казалась мне.
— Прощай, Евграфыч! Спасибо за все!
Старик только рукой махнул. Я завернул за угол, теперь со стороны хутора меня не увидеть. Как смог подготовился — повесил сумку на плечевой ремень под анорак и завязал все завязки на нем. Если идти по снегу, то получится очень медленно и первый же, кто посмотрит в мою сторону, наверняка меня заметит. И тогда я пополз. Медленно, проваливаясь в снег и стараясь уберечь оружие. Полз, оглядывался, отдыхал и снова полз. Не могу сказать, сколько прошло времени, я потерял ему счет, но уже начинало смеркаться, когда оглянувшись, я увидел на белом фоне четыре темно-серые, почти черные фигурки, направлявшиеся к заброшенному амбару. Фрицы все-таки решили обследовать его.
Я отполз чуть в сторону, за небольшой снежный холмик, скрывавший меня визуально и дававший иллюзию защиты от пуль. Судя по тому, как они шли, оружие держали в руках, в полной готовности пустить его в дело. Скрылись из виду и через пару минут появились парами с разных сторон амбара. Остановились. Заметили мои следы? Да, заметили, сложно не заметить, хотя уже заметно стемнело. Одна пара двинулась по моим следам. Я за холмиком в своем анораке малозаметен на снегу, а они в своих шинелях представляют собой хорошую мишень. Надо только подпустить их поближе, тогда большая прицельная дальность стрельбы их «маузеров», растеряет преимущество перед автоматическим огнем ППШ.
Однако фрицы не торопились. Первая пара прошла совсем чуть-чуть, остановилась и … повернула обратно. Как же я их понимаю! И не только понимаю, но и полностью разделяю их позицию: не стоит ловить одиночного русского в наступающей темноте, топая по колено в снегу, когда твои камрады уже сидят по избам и готовятся приступить к ужину. Тем более, что вместо русского вполне можно поймать пулю. Да и фрицы эти не из боевых частей, обозники, а может, вообще какие-нибудь «хиви». Нет, тем оружия, вроде, не давали. Дождавшись полной темноты, я выбрался на дорогу и повернул направо, к своим.
— Артиллерист?
— Зенитчик.
— Сержант, командир орудия?
— Так точно, товарищ капитан.
Дурацкая у этого капитана привычка вопросы задавать, держа в руках документы, в которых все синим и фиолетовым по белому написано. Товарищ капитан повернулся к товарищу майору.
— Ну что?
Товарищу майору, похоже, было все равно. Невооруженным глазом было видно, что он смертельно устал и разбираться с еще одним гавриком ему совсем неохота. Капитан-то из молодых, да ранних, вон какой борзый, подметки на ходу режет. А майор в своем звании давно переходил, явно мой ровесник. От длительного недосыпания и недоедания его щеки, покрытые рыжеватой недельной щетиной, провалились, а скулы наоборот вылезли, кожа на лице бледная, пергаментная. Еще недавно он был то ли замкомандира, то ли начальником штаба стрелкового полка, а сейчас на его рано поседевшую голову свалилось три сотни таких же, как и я окруженцев. И всех их надо вести к линии фронта, кормить, укрывать от немцев. Из этих трехсот почти полсотни раненых, точнее раненых больше, но таковыми считаются только те, кто не может самостоятельно передвигаться, их везут на повозках санроты. Остальные идут сами, с оружием и в строю.
После поспешного бегства и амбара, я три дня болтался по немецким тылам на полуторном питании. То есть за три дня поесть удалось целых два раза. К концу третьего дня я набрел на компанию тыловиков и всех их взял в плен. Обнаружил я их по дыму костра, который они разожгли в неглубокой балке, чтобы приготовить ужин. Даже караульного не выставили, что позволило мне незаметно подобраться к ним буквально на десять метров. До тех пор, пока я с криком «руки вверх!» не появился на краю склона, никто и ухом не повел, настолько все увлеченно следили за булькающим в котле варевом. Потом я их, конечно, отпустил за долю малую. Точнее, не столь уж малую — один слопал почти половину содержимого котла, в котором ужин готовился на девять человек.
