— Вась, а Вась?
— М?
— А давай к нашим уйдем?
— В лагерь, что ли, Коль?
— Не… За линию фронта. Домой.
Кокорин приподнялся на локте и посмотрел на Колю Петрова:
— Звезданулся? Как мы линию фронта перейдем? Там фрицев туева хуча!
— А сюда мы как переходили, Вася? Немцы на дорогах сидят и на высотках. Мы лесами пройдем и все!
Старшина Кокорин сел. Осторожно почесал давно небритый подбородок. У девятнадцатилетнего пацана щетина растет долго. И очень долго колет подбородок. Особенно, если этот подбородок обморожен. Волдыри сходят, а под ними нежная, розовая кожа, через которую пробивается юношеская борода. И эта кожа снова обмерзает… А потом снова…
— А нашим, чего там скажем? — задумчиво произнес Кокорин.
— Скажем, что отбились, заблудились и вот…
— И пятьдесят восемь дробь шесть, вот чего!
— Сереж, я забыл…
— Шпионаж, придурок, — старшина матернулся на ефрейтора. — Вставай, надо обход квадрата закончить!
Ефрейтор Петров встал, кряхтя как древний старик, хватаясь за колени. Накинул тощий вещмешок. Поднял винтовку. Оперся на нее. Постоял. Вдохнул. Выдохнул. И поплелся вслед за Кокориным.
Тот, словно неустанная машина, тяжело шагал впереди, разрыхляя снег. Петров глядел с ненавистью в спину рядового. Он ненавидел сейчас все на свете — немцев, войну, зиму, снег, елки и лично старшину Кокорина. Он устал. Он просто устал жить — стрелять, думать о еде, спать на снегу — вся жизнь его состояла только из этого. Другой жизни у него не было. Он не знал другой жизни.
— Стой! — тихо крикнул вдруг Кокорин и остановился сам. — Слышишь?
Петров ничего не слышал. Кроме шума крови в ушах. Но остановился.
Кокорин показал рукой — «ложись!» Петров послушно лег на ненавистный снег.
Кокорин махнул — «за мной!» Ефрейтор напрягся и пополз за ним, неловко выворачивая ступни в мягких креплениях лыж.
Они подползли к маленькой полянке — истоптанной, как будто по ней стадо мамонтов пробежало. И испачканной кровью…
На поляне лежали тела восьми десантников.
В изорванных, грязных маскхалатах.
Без голов. Все без голов. Головы ребят были развешаны на окружающих полянку деревьях.
Кокорин привстал, пытаясь разглядеть страшный пейзаж. Привстал и неожиданно потерял сознание. Не то от ужаса, не то от истощения.
А ефрейтор Петров сглотнул слюну и пополз — как рак — обратно.
Он полз, стараясь не глядеть перед собой. Не видёть. Не смотреть. Забыть. Он цеплял пальцами, выглядывающими из дырявых рукавиц талый снег и запихивал его в рот, стараясь унять мучительную тошноту в желудке, пытающемся вырваться наружу.
Остановился он только после того, как дуло карабина ткнулось ему в спину.
— Юрген, ещё один! — хрипло засмеялся чужой голос.
Петров ткнулся лицом в снег. И расцарапал свежий волдырь колючим настом. Сильная рука сдернула с ефрейтора подшлемник и схватила его за волосы.
— Ещё одному конец, Дитрих!
Холодная сталь коснулась горла ефрейтора. И, в этот момент, он вдруг яростно закричал, выворачиваясь. Он зубами вцепился, рыча как волк, в руку, держащую кинжал, прокусил ее до крови и с наслаждением почуял теплую, солоноватую кровь…
Немец заорал и ударил его второй рукой по затылку.
А когда ефрейтор обмяк — резанул дрожащей рукой по горлу — раз резанул, второй, третий…
— Юрген, хватит! — смеясь, воскликнул второй эсэсовец.
— Он мне руку прокусил! — прорычал ему в ответ обер-шютце Юрген Грубер. А чуть позже поднял голову ефрейтора Петрова и насадил ее на сучок ближайшей берёзы. — Девять…
— Зато поедешь в отпуск! — ответил ему напарник. — Раненый большевистским зверем…
— Надеюсь, он зубы чистил, — проворчал эсэсовец, зажимая запястье. — Мне ещё заразы не хватало. Дитрих, бинт дашь или нет?
— Держи, — напарник протянул раненому пакет. — Ну если и зараза… руку отнимут и вообще на войну не вернешься. А потом как инвалиду тебе землю тут дадут…
— Не хочу я тут. Одни болота. Помнишь, на Украине какие земли? Вот я там надел возьму после войны. И тебе в аренду сдам. Ты мне поможешь или нет? — рявкнул Юрген на Дитриха.
Когда же повязка была наложена, в кустах — откуда выполз сумасшедший русский — послышался стон.
— Ещё один? — схватился за карабин Дитрих.
— Сейчас посмотрим… — проворчал Клинсманн.
Они подошли к кустарнику.
— Точно… ещё один… Будем резать?
Грубер собрался было достать свой кинжал с выгравированными рунами СС, но тут русский тяжело перевернулся и на ломаном немецком произнес:
— Нет. Не стрелять. Я есть племянник Вячеслав Молотов.
Немцы молча переглянулись. После чего Юрген сунул кинжал в ножны. А через час старшина Василий Кокорин стоял перед каким-то немецким офицером и рассказывал ему, что родная мать Васи Кокорина — Ольга Михайловна Скрябина — родная сестра наркома иностранных дел СССР Вячеслава Михайловича Молотова. А сам Кокорин — не старшина — а порученец командующего фронтом генерал-полковника Курочкина.
А ещё через час офицеры штаба дивизии СС «Мертвая голова» вынесли вердикт, сравнивая физиономию старшины Кокорина с газетной фотографией наркома Молотова — похож.
После чего Василий вдохновенно рассказывал немцам о том, что военная политика Советского Союза заключается в том, чтобы оттеснить Германию к границам сорок первого года, затем заключить мир и лет через десять-пятнадцать напасть на немцев и покончить с ними.
Обер-лейтенант Юрген фон Вальдерзее потом сильно удивлялся протоколу допроса. Но — когда он повторно допрашивал племянника Молотова — пришёл к выводу, что это — возможно! лишь возможно! — старшина Кокорин не врет. Вернее, говорит, что думает. И, что он действительно племянник Молотова. Ведь фотографию сына Молотова — Григория, уже год находившегося в плену — он опознал, как и опознал фотографию Якова Джугашвили…
После допроса обер-лейтенант вышёл на крыльцо и закурил, вслушиваясь в звуки далекого боя. Это проклятые десантники пытались прорваться к своим. Эх, если бы взять в плен кого-нибудь из русских офицеров… Но на такое чудо обер лейтенант Юрген фон Вальдерзее рассчитывать не мог.
Интересно, этот старшина и впрямь племянник Молотова?
— А я откуда знаю, — удивился Тарасов. — Мне, знаете ли, о родственниках бойцов не докладывали.
— Странно, — насторожился немец. — По крайней мере, он сам мог рассказывать о таком высокопоставленном родственнике. Да и ваше ГПУ должно было следить за ним…
— НКВД, — в очередной раз поправил Тарасов немца.
— Ну да, энкаведе, — поправился обер-лейтенант. — Привычка, знаете ли. Так вот, ваши эн-ка-ве-де-чники…
— Энкаведешники, — снова поправил немца подполковник.
— Да… Конечно… Спасибо… Так вот, они должны были следить за племянником самого Молотова?
— Конечно, — криво улыбнулся Тарасов. — Должны его под белы ручки водить аж туда, куда царь пешком ходит. И прямо сейчас они, наверняка рядом с ним.
— Вы уверены? — немец немного напрягся.
— Конечно! — уверенность обер-лейтенанта во всесильности НКВД даже рассмешила Тарасова. Нет, конечно же особисты обладали властью, но не неограниченной, конечно же. Как-то он отчитал Гриншпуна, за то, что тот попытался оспорить приказ командира бригады. Так тот только извинился. Правда, дома бы Тарасов, наверное бы не рискнул, да… Но уж опасения фон Вальдерзее отдают паранойей:
— Точно так же НКВД следит и за Яковом Джугашвили.
Фон Вальдерзее аж привстал:
— Ваши сведения…
— Да шучу я, господин обер-лейтенант! — перебил его ухмыляющийся Тарасов. — Неужели вы думаете, что лапы НКВД действительно так длинны?
— Но, они же должны следить за детьми высокопоставленных чиновников? Я вот, честно говоря, не понимаю — как Сталин отпустил своего сына на фронт!
— А дети ваших партийных чиновников воюют?
— Военных — конечно. А у партийных… По-моему, у них нет детей. Вот, кажется, у Геббельса есть — но они ещё маленькие, — ответил фон Вальдерзее.
— При социализме все равны — когда речь идёт о Родине. И сын Сталина, и сын последнего колхозника. Может быть, это звучит пафосно, но это так. А что там у вас при национал-социализме я не знаю.
— Я беспартийный, герр Тарасов! — гордо ответил обер-лейтенант. — Мы, военные, стараемся быть вне политики! Конечно, на войне неизбежны страдания, но вермахт всеми путями старается эти страдания минимизировать, если вы об этом…
— Я тоже беспартийный, господин фон Вальдерзее. — прервал его подполковник. — И что это меняет? Германия, ведомая национал-социализмом напала на Россию, ведомую большевиками. Я уважаю немцев, вы знаете, у меня жена — немка…
