Он еще что-то хотел оказать, но Абдулахаб перебил:
— Вот теперь ты пришел, наконец, к истине: да, наш народ слишком еще забит и темен, и многие не принимают революцию потому, что она отнимает у них отцов, сыновей, братьев. Зачем земля, когда на ней работать некому?..
Абдулахаб понимал, что спорил больше с собой, чем с братом: Хакиму все было ясно, а ему, прожившему в Советском Союзе шесть лет, видевшему, что принесла революция узбекскому народу, как преобразила эту в недалеком прошлом отсталую пустынную страну в цветущий оазис; не давали покоя картины увиденных разрушений на родине, кровавой междоусобной резни. Он понимал — без революции с баями, с феодализмом не покончить, но такой ли должна быть революция? Трудно изменить обычаи, уклад жизни народа, который складывался веками; дехкане согласны платить баю вдвое больше податей, только чтобы не забирали их сыновей в солдаты, не разрушали кишлаки, не жгли посевы. Война озлобляет людей, разделяет на непримиримые лагери, бьющиеся не на жизнь, а насмерть. Ежедневно гибнут сотни, тысячи соотечественников, страна разоряется, нищает. А помощь извне — это все подачки, это все временное, чужое…
В Файзабад их доставили на советском вертолете, местные власти помогли с устройством: не хоромы, даже не такая уютная со всеми удобствами однокомнатная квартира Земфиры в Ташкенте, но вполне терпимое жилье. Земфира украсила комнату дешевенькими покрывалами, навела чистоту, и зажили они новой, суетливой, беспокойной и напряженной жизнью. Они привыкли к частым взрывам, к перестрелкам в городе, но не могли привыкнуть к подозрительным, а нередко и враждебным взглядам, и трудно было понять, где тут свои, где чужие.
Однажды изыскателям потребовалось переправить в горы около полутонны взрывчатки. Абдулахаб приготовил ее, упаковал и ждал, когда придет за ней машина. Но на второй день взрывчатка исчезла. Ключи от склада были только у Абдулахаба, о взрывчатке знало ограниченное число людей — грузчики. Началось расследование. А пока оно велось, на четвертую ночь после похищения взлетела на воздух школа-интернат, в которой преподавала русский язык Земфира, погибло около сотни подростков.
Земфира, несмотря на крепкие нервы и выдержку, ревела как белуга.
На очередном допросе, который вел очень молодой и очень горячий лейтенант ХАД, Абдулахаб вдруг понял, что органы государственной безопасности имеют веские основания подозревать его в контрреволюционной деятельности: они выяснили, что отец Абдулахаба служил верой и правдой Амину, исчез куда-то — не иначе к душманам, — и у сына довольно много темных пятен по этому делу: почему взрывчатку готовил заранее, когда не было еще машин, почему замки открыты, а не взломаны, почему жена находилась во время взрыва дома, а не в интернате?
Вопросы были глупые до идиотизма, но, говорят, чем глупее вопрос, тем труднее на него ответить. Абдулахаб тоже вспылил, обозвал лейтенанта чим-чиком[14] и хлопнул дверью.
А вечером к нему пришла девушка, работавшая вместе с Земфирой, и передала Абдулахабу просьбу почтенного человека, которого он хорошо знает, встретиться с ним у духанщика Мамеда.
Абдулахаб, поколебавшись немного, отправился на свидание. И очень удивился, узнав в почтенном друга детства Башира. Они не виделись с 1978 года, когда Башир уехал учиться в Америку. Теперь его было не узнать: лицо окаймляла черная борода, на голове — белая чалма, одет в халат, какие обычно носили дехкане.
— Хуб астид[15], американец, — приветствовал его Абдулахаб. — Вот не ожидал тебя здесь встретить, да еще в таком виде.
Башир приложил к губам палец!
— Тихо, рафик Абдулахаб. У неверных и стены имеют уши. Не удивляйся моему халату, он не богат, но под ним надежное оружие. Я узнал, какая беда с тобой приключилась, и позвал тебя, чтобы помочь. Уже заготовлен приказ о твоем аресте — мой человек служит в ХАД, — и завтра, если ты меня не послушаешь… Ты знаешь, как неверные поступают со слугами аллаха. Им стало известно, что твоего отца, — он дважды утвердительно кивнул, заметив недоумение на лице Абдулахаба, — да, твоего отца, как и моего, расстреляли в ту же ночь вместе с Амином. И считают, что ты прибыл сюда мстить за него. Так и следовало бы поступить по закону корана. Дух наших отцов кружит вокруг нас и взывает о мести. Решай — или мы их, или они нас.
Так Абдулахаб стал моджахедом, правой рукой сардара Башира.
Кишлак Шаршариф, приютившийся у подножия горы Шарша, небольшой и неприметный, словно прячущийся от людского взора, за шесть лет подвергался более десятка раз обстрелам из пулеметов и гранатометов, ракетным ударам и бомбежкам с воздуха. Расположенный на бойком месте — караванном пути из Пакистана, — он переходил из рук в руки: то его занимали отряды Народной армии, пытавшиеся создать здесь кооператив дехкан, то захватывали моджахеды Башира, Самада, Масуда. Теперь дорогу прочно оседлали отряды царандоя и шурави, и набеги прекратились, но кишлак почти пустовал, дехкане не рисковали здесь селиться и заниматься сельским хозяйством. Жили шесть семей пуштунов, четыре — таджиков и одна — узбеков. Появлялись еще какие-то люди, но в тот же день уходили.
Ему с самого начала было ясно, почему местом жительства определен кишлак Шаршариф — не потому, что «он» там родился и вырос, — и почему разрешили свободно добираться туда, предоставив возможность бежать, — его проверяли: дорога, по которой он добирался, тщательно контролировалась отрядами Народной армии, царандоев и шурави. О нем наверняка всюду оповестили, и все его контакты фиксировались, а если бы он попытался бежать, вряд ли дали возможность далеко уйти. И он ждал.
Теперь ждать становилось опасно: органы ХАД несомненно ищут кого-то из старожилов кишлака, чтобы окончательно убедиться, Саид ли это и какова его подлинная биография; а что из старожилов никого не осталось, Абдулахаб не был уверен.
Итак, уходить… Куда, как? Дороги перекрыты, в горах настигнут собаки шурави, хорошо натасканные искать по следу. И оставаться с каждым днем становилось все опаснее.
Он стал готовиться к побегу: запасся водой, сушеным тутовником, орехами — основной пищей афганцев, которая не обременяет особой тяжестью, но питательна и быстро восстанавливает силы. А ему требовалось их очень много: преодолеть труднопроходимый перевал через Шаршу, на котором ему уже довелось побывать с Баширом, и пройти более 10 фарсахов[16], чтобы добраться до провинции Арсак, где, по рассказу Земфиры, обосновался в последнее время Масуд.
Хорошо, что он оставил Земфиру в Шопше.
Масуд удивился появлению в отряде Абдулахаба — считал его погибшим — и обрадовался. Приветствовал по восточному обычаю, сложив у груди руки, повел в пещеру, у входа в которую стояли телохранители, устланную внутри коврами. Усадил напротив.
— Рассказывай, — потребовал коротко и строго. Абдулахаб подробно изложил свои мытарства и поинтересовался, не вернулся ли Мурмамад.
— Он тоже жив? — вскинул Масуд густые брови.
— Погиб только Саид, — повторил Абдулахаб, — чьим именем я и воспользовался.
— С женой виделся? — Масуд испытующе смотрел ему в глаза.
— Разве она не в отряде? — сделал Абдулахаб удивленное лицо — пусть сардар думает, что он пока ничего не знает о их взаимоотношениях.
— Красивая женщина в отряде — яблоко раздора. И я разрешил ей уйти, хотя не имел права — слишком много она знала.
— Земфира не из тех, кто предает единоверцев.
— Кто знает, — усомнился Масуд. — Будем надеяться. Во всяком случае, женщина не должна стоять между сарбазами, когда решается судьба родины.
— Так, мой господин, — согласился Абдулахаб.
Масуд, разумеется, ему не поверил, приставил соглядатаев, которые днем и ночью следили за Абдулахабом. Знает кошка, чье мясо съела, как говорят русские, боится мести. И правильно, что боится. Как ни оберегается, Абдулахаб дождется своего часа, расплатится за поруганную честь сполна…
Сардар рассчитывал на то, что моджахед не посмеет поднять руку на господина, на примирение. В первом же набеге на кишлак неверных, где было расстреляно 27 представителей и активистов народной власти, в доме начальника царандоя Масуд со своими телохранителями застал жену слуги закона, женщину лет тридцати, и двенадцатилетнюю дочь, сущую красавицу с уже оформившимся станом и соблазнительно выпирающей из тонкого платья грудью.
Масуд вожделенным взглядом облапил женщину и девчонку. На последней задержался особенно долго. Потом разрешил телохранителям забрать вещи и выйти.
— Абдулахаб, останься, — остановил казначея. И кивнул на девочку: — Она твоя. А я с мамашей разговеюсь.
Абдулахаб увидел, как в страхе расширились глаза девочки, как закаменело ее лицо и губы остались полуоткрытыми, не в силах закричать, позвать на помощь.
