— Еще раз предупреждаю, Сташевский, — сидеть спокойно!
— Капитан Серовол? — криво усмехнулся Ганс.
— Это не имеет значения.
— Нет, не Серовол, — догадался Ганс. — Парашютист. Специально прислали капкан для меня поставить. А второй? Неужели эта стерва, Валька. Она, она… Отца родного, значит, тоже она… Комсомолка, верность социалистической родине, пролетарии всех стран… Сколько я их своими руками…
— Все ваши преступления нам известны, — сказал Петрович. — Может быть, перейдем к делу?
— Дайте воды.
По знаку Серовола Филинчук принес большую медную кружку с водой.
Ганс со злобой посмотрел на своего бывшего телохранителя.
— Что ты тычешь наперсток? Ведро принеси, сволочь!
— Достаточно, — сказал Серовол, — Употреблять слишком много жидкости вредно,
Отдышавшись, Ганс вдруг рывком вскочил на ноги, видимо, надеясь выхватить автомат из рук Филинчука, но Петрович сильным ударом в челюсть отбросил его на скамью.
— Разрешите связать этого бугая, — попросил Филинчук, вытирая кровь на разбитой губе Ганса. — Хотя бы ноги. Неровен час…
— Не надо. Теперь он не будет делать глупостей. Правда, Сташевский?
Ганс, кивая головой, что‑то промычал в ответ. Он сидел с закрытыми глазами, поддерживая рукой ушибленную челюсть.
Добрую минуту продолжалось молчание. Наконец Ганс пришел в себя и начал говорить. Голос его звучал грубовато, но рассудительно, с легким оттенком иронии.
Это был прежний Ганс ― хитрый, циничный, уверенный в себе.
— Ну что ж, господа чекисты, сработано чисто, ничего не скажешь. Ваша взяла, признаю себя побежденным. Но только наполовину. Полной победы надо мной вам, не одержать, даже если вы через полчаса расстреляете меня. А между тем такая победа возможна. Да, да. Не буду употреблять всякие жалостливые слова вроде: чистосердечное признание, раскаяние, снисхождение и прочие. Это поможет мне как мертвому припарка. Это не для меня, я прекрасно понимаю. Но давайте посмотрим на ситуацию с деловой точки зрения: что дает вам моя смерть и что может дать вам моя жизнь?
Ганс, как бы сам изумившись такому повороту, ухмыльнулся и насмешливо взглянул на Петровича и Серовола.
— Только так может стоять для вас вопрос, господа. Ведь вы же умные люди, а ваши начальники еще умнее. Могут быть неприятности по службе, если вы ухлопаете меня сгоряча. Какая польза делу? Одним Гансом у немцев меньше… Только и всего! А вот другой вариант: я вам даю любые подписки, выкладываю все, что мне известно, и вы отпускаете меня с богом. Зачем? Чтобы я работал на вас. Времени с момента моего исчезновения прошло немного, немцы мне доверяют, я вернусь на свое место. Мало ли куда ездил. По своим делам… Все будет шито–крыто. Иметь в своем распоряжении такого агента! Поняли мою мысль? Начальство ваше будет довольно. Как говорится: и детям, хорошо, и родителям приятно. Заманчивое предложение, не правда ли? Что? Как слышимость? Перехожу на прием…
Глаза Ганса лукаво блестели. Он торжествовал, он поверил, что и на этот раз сумеет вывернуться, сохранить себе жизнь.
Петрович отрицательно покачал головой.
— Не выйдет, Сташевский. Советская разведка на такие грязные сделки не идет. Слишком много крови на вас, и ее никакими услугами не смыть.
— Кровь… — насмешливо фыркнул Ганс. — Войны без крови не бывает. Можно подумать, что вы воюете в белых перчаточках.
— Вы знаете, о чем идет речь — о крови мирных, беззащитных советских людей, женщин, детей, у которых вы отняли жизнь.
— Если вы уничтожите меня, они воскреснут?
— Нет, не воскреснут, к сожалению. Но сознание того, что преступник не ушел от возмездия, этого тоже немало.
— Моральная удовлетворенность, — кивнул головой Ганс. — Допустим… Но что вам мешает дать сообщение в газетах, что бывший начальник полиции, этот изверг, немецкий холуй Сташевский, убит партизанами и таким образом приговор, вынесенный ему двумя советскими судами, приведен в исполнение?
— Не выдумывайте. Вы осуждены одним судом.
— Значит, вы отказываетесь гарантировать мне жизнь? — Лицо Ганса потемнело. — На что же вы рассчитываете? Думаете, все выложу вам на блюдечке, открою все свои тайны? А дулю с маком не хотите? Документы остались в сейфе. Ничего не скажу, все унесу в могилу…
Мы все знаем.
— Дешевый прием, — рассмеялся Ганс.
— Нас интересует одно: почему вы дали приказ некоторым своим агентам свернуть работу, затаиться?
— Каким агентам?
— Ну хотя бы Комахе, Иголке…
Ганс вздрогнул, изменился в лице, глаза его беспокойно забегали.
— Таких у меня нет, таких я не знаю…
— Короткая у вас память. Забыли, как тщательно готовили легенду для Комахи, как прострелили ему руку, как нарекли его именем убитого на улице святой Терезы Андрея Когута? Привести Комаху для очной ставки?
— Не надо, я вспомнил… — потер рукой лоб Ганс. — Каким чертовым зельем напоила эта ваша… Да, я знаю Комаху, готовил, посылал. Это третьестепенный по значению агент. Ему поручался всего лишь сбор информации.
— Комаха говорит другое… Вы намеревались использовать его не сейчас, а в будущем, через год–два, а может быть, и больше.
— Врет, оправдывается, — возмутился Ганс. — Рассудите сами: какой здравомыслящий человек может рассчитывать, что война продлится так долго? Германия обречена, я знаю это не хуже вас. Свою задачу я понимал так — оттянуть развязку. Агентура нужна нам сейчас.
— Вы думали не о судьбе Германии, а о своей собственной судьбе.
— А разве для меня это не было одним и тем же?
— Нет. Вы надеялись выжить, найти новых покровителей. И вы прекрасно понимали, что явиться к новым хозяевам — англичанам или американцам — с пустыми руками нельзя. Другое дело, если бы вы смогли предложить им несколько хорошо законсервированных агентов.
— Это все ваши предположения, — небрежно махнул рукой Ганс.
— А Иголку вы помните?
— Помню… Что из того? Он попался, убит… Между прочим, хороший, прямо‑таки отличный агент был. Поводил он вас за нос.
— Он живой, ваш Иголка. Агент, действительно, ловкий… На него вы возлагали большие надежды.
— Жив? — удивился Ганс. — У меня другие сведения… Ну, вот Комаха, Иголка — и все? А другие?
— Других не было. Вы только начали работу по консервации агентуры.
— Предположения, догадки, версии… Вы говорите: Иголка жив. Как его имя?
Петрович взглянул на Серовола.
— Петр Давидяк, — сказал капитан.
— Продолжайте: откуда он родом, сколько ему лет, под какой кличкой известен вам? А все‑таки, какое имя носит сейчас Иголка? Не знаете, по глазам вижу.
В хату вошел Долгих, отозвал Петровича и что‑то прошептал ему на ухо.
— Побудь здесь, — сказал Петрович. — Товарищ капитан, я отлучусь на минуточку.
Ганс сумрачно оглядел ставшего рядом с Филинчуком рослого партизана. Он уже понял, что ему не вырваться, отбросил мысль о побеге.
Поднял глаза на Серовола.
— Значит, это вы будете капитан Серовол? Встретились все‑таки…
Начальник разведки отряда молчал. Ганс огорченно вздохнул и признался:
— Об иной встрече я мечтал. В другой обстановочке… Да, так кто же Иголка? Если он жив…
— Мы вам покажем его.
— Ннет! Иголку вы не найдете. И не ищите. Напрасный труд. Но Иголка еще кольнет вас не раз. В самое больное место. Это будет моя месть.
— Значит, вы признаете, что он жив?
— Не знаю, не помню… Забыл!
— Вы все вспомните.
— Только при одном условии. Вы дадите гарантию, что сохраните мне жизнь.
Вернулся Петрович.
— Поздравляю, капитан, — весело сказал он. — Все вышло по–твоему. Валя видела Иголку.
— Внешность совпадает? Может опознать?
— Да, говорит, через пять лет и то узнала бы.
Ганс захохотал, но смех его был каким‑то театральным.
— Ах, эти барышни… Ну, ей простительно, а вам? Неужели вы не понимаете, что некоторые самые ценные агенты имели по две клички — одну для явок, другую для меня только.
— Врете, — усмехнулся Петрович. — Только что придумали. Прошлой ночью у вас был Иголка.
— Не верите? — пожал плечами Ганс. — Ваше дело.
— Сташевский, напрасно вы ломаетесь, чудите. У нас есть все ваши документы, которые вы хранили в сейфе.
При упоминании о сейфе Ганс нахмурился, но тут же расхохотался. На этот раз самым естественным образом.
— Капитан, покажите ему портфель, папки, —попросил Петрович. — Ваши? Все это хранилось в сейфе?
Это был удар для Ганса, этого он не ожидал. Побледнев, выпучив глаза, он смотрел на портфель и папки, какие ему показывал Серовол. Пробормотал едва слышно:
— Холера ясная… Как же так? Ну все. Это конец.
— Приступим к делу, Сташевский? — сказал Петрович, довольный произведенным эффектом. — Нам необходимо выяснить некоторые детали. Мы могли бы это сделать сами, но не откажемся и от вашей помощи.
