— Во время приема пищи и после команды «Отбой». Будь он хоть министр обороны, — добавил я уже от себя.
— Верно, а на какой высоте должен висеть градусник в казарме?
— На высоте сто пятьдесят сантиметров.
— А сколько в расположении роты должно быть писсуаров? — ядовито улыбается полковник.
— Туалетная комната роты должна быть оборудована писсуарами и унитазами из расчета один писсуар на шесть человек и один унитаз на двенадцать человек.
— Откуда вы это знаете, товарищ курсант? — полковник явно недоволен.
— Из Устава Внутренней Службы, товарищ полковник, — рапортую я, — разрешите доложить Корабельный Устав?
— Нет, ни к чему. Пять.
И после такого экзамена не знать отмазки?! Да вы шутите!
— Есть под рукой Дисциплинарный Устав? — спросил я Мирона.
— Найдем. Говори.
Я набрал полную грудь воздуха и начал объяснение. Барабашу, видно стало интересно, как я стану выпутываться и он приподнялся с топчана.
— Родина дала мне высокое звание младшего сержанта, — начал я, — тем самым определив меня в младший начальствующий состав. Сегодня на разводе я и младший сержант Грицай получили приказ выкопать траншею от умывальника. Для выполнения задачи нам была придана сборная команда из шести человек. В Дисциплинарном Уставе Советской Армии сказано, что командир обязан добиваться выполнения приказа любыми способами, вплоть, до применения оружия.
Барабаш уже откровенно улыбался, глядя на меня.
— Уточняю, — продолжал я вещать как на занятиях в учебке, — что командир, не «может», не «должен», а обязан добиваться исполнения своих приказов, причем Устав не ограничивает его в выборе оружия необходимого для воздействия на подчиненного: от штык-ножа до танка. Устав, так же, не определяет, чтобы это оружие было непременно табельным, вследствие чего становится допустимым применение розог, ремней, кистеней и самострелов Командир, добивающийся выполнения приказа…
— Хватит! Хватит! — Мирон с Барабашем ржали в голос, махая на меня руками, — заткнись, пожалуйста.
Я понял, что мы с Рыжим не только прощены, но и набрали еще немного очков.
— Поняли, уроды? — крикнул Мирон Жиляеву и Манаенкову, тыча в меня пальцем, — вот как надо отмазываться! А вы так до дембеля и будете — полы мести и тарелки «шоркать».
Все еще смеясь, Барабаш поднялся с топчана и подошел к нам с Рыжим:
— Вот что, парни… Нечего вам по полку шариться. Завтра заступите с нами в караул. У нас некомплект. Раз оба сержанты — пойдете разводящими. Вопросы? Нет? Тогда гуляйте. Завтра полшестого придете ко мне получать оружие.
Мы вышли из каптерки на улицу едва ли не счастливые, от того что кара небесная на сей раз миновала нас и дембельская десница обрушилась сегодня не на наши буйны головы. Как мало нужно духам для счастья: пожрать, поспать, «откосить» от работы и чтоб по морде получил не ты.
— Ну, что? Перекурим это дело? — спросил я Рыжего.
— Давай, — согласился он без особого, впрочем энтузиазма.
Наверное, он еще переживал наш допрос в каптерке и вспоминал нож в руке у Мирона. Мы зашли в курилку за нашей палаткой, достали сигареты, чиркнули спичками.
— А ловко ты… — начал Рыжий.
— Что — ловко?
— Ну, ловко ты отмазку сочинил. Где наблатыкался?
Чудак человек, право слово! Разведчиков что? На хозработы ни разу не гоняли в неурочное время?
— А вы в учебке чем занимались? — спросил я его.
— Как — чем? — удивился он, — боевой подготовкой занимались, конечно.
— И вас шакалы не гоняли на свои дачи? Или ремонт в квартире сделать?
— Ну, бывало, — вспомнил Рыжий.
— И вы каждый раз безропотно шли и копали?
— А куда бы мы делись?
— Пусть работает железная пила! — подвел я итог, — она железная. Пусть работает железная пила — не для работы меня мама родила.
— Ты и в самом деле читал Дисциплинарный Устав?
— Что значит: «читал»? — не понял я как это Устав можно просто «читать»? — заучивал наизусть.
— Что? Весь устав? От корки до корки? — не поверил Рыжий.
— Устав! — хмыкнул я, — Четыре! Дисциплинарный, Строевой, Гарнизонной и караульной службы и Внутренний.
— Ну вы, связисты, и даете! — Рыжий то ли восхитился, то ли пожалел меня.
— А связь вообще выше всех родов войск, — заметил я.
— И выше разведки?
— Конечно.
— Обоснуй! — потребовал Рыжий. Ему стало обидно за разведку.
— Пожалуйста. Легко. У вас в Первом городке в учебном корпусе на каком этаже классы были?
— На первом.
— А у нас — на пятом. Вот видишь, связь в пять раз выше разведки.
Довод показался убедительным, поэтому Рыжий расстроился еще больше.
— Ты, я вижу, большой мастак отмазки выдумывать.
— Ну так! — хвастливо вставил я.
— Скучно мне с тобой. Пошел я спать.
Я не стал его удерживать, хоть мне и показалось обидным, что он уходит на полбеседе. Я его десять минут назад от Мирона «отмазал», от смерти, можно сказать, спас, а он уходит! О том, что я, принизив разведку, задел его самолюбие, я как-то даже не задумался. День был насыщенный, а волнение, перенесенное в каптерке, сильным. Мне тоже захотелось спать.
— Пока, — бросил я Рыжему, — заходи, если что.
— Кто в теремочке живет? Кто в невысоком живет?
Я проснулся оттого, что Рыжий раскачивал мою кровать. Было уже утро. Его довольное конопатое лицо сияло на уровне моего второго яруса.
— Вставай, дембель проспишь.
— А сколько время?
— Семь.
Семь. Действительно: пора просыпаться. По распорядку дня подъем — в шесть, но полк на операции и на распорядок «забили болт». Один час я проспал сверх положенного по уставу. Но просыпаться не хотелось. Во сне я был на «гражданке» и Рыжий со своими трясками и «теремочками» безжалостно вернул меня от сладких грез в суровую армейскую реальность.
— Ты завтракать думаешь сегодня или отдашь врагу? — не отставал Рыжий.
— Блин! Нет от тебя ни житья, ни спасения, — проворчал я поднимаясь, — Я такой сон видел! Я такую бабу пёр, а ты — «теремочек»!
Но деваться было некуда. Я уже оторвал голову от подушки, следовательно, день начался. Натянув галифе и сапоги и захватив полотенце я побрел сквозь ряды палаток в умывальник снимать с себя последние воспоминания о той бабе, которую я во сне пер — недопер. Так и пошел — с голым торсом, чтобы меня немного ветерком обдуло и хоть чуть-чуть выдуло мою не нашедшую выхода похоть. Напрасно, все-таки, в армии нет женщин для снятия сексуального напряжения у исстрадавшихся солдат. Не продумал этот вопрос министр обороны. Если бы были предусмотрены в войсках такие специально обученные и хорошо подготовленные женщины, то настроение сегодняшним утром у меня не было бы таким паршивым. Нет ничего хуже резкого контраста между мечтой и явью: несколько минут назад я, пусть во сне, но лежал в жаркой постели с нежной девушкой, ласкал ее упругое тело, наши дыхания сливались, ее сладострастный стон восхищал и подстегивал меня и тут — бац! — «вторя смена»! Бреду в умывальник, где ледяная вода отвратительно воняет хлоркой и мой голый торс, далекий от совершенства античных героев, отнюдь не ласкает ноябрьский ветер. Хорошо еще, что в Афгане в ноябре трудно замерзнуть.
Если не лезть в горы, конечно.
Но закаливание под холодным душем, а главным образом — вкусный завтрак с маслом, сгущенкой и кофе, выправили мое настроение и из столовой я вышел уже другим человеком, нежели проснулся. Скоро будет ежедневный развод, который, нет сомнений, пройдет быстро, и до половины шестого я свободен. Вот только в караул мне хотелось не очень. Чего хорошего: два духа и три десятка дембелей? Какому духу это в праздник?
После развода Рыжий предложил:
— Пойдем в магазин?
— Зачем? Все равно денег нет. Чего там делать без денег?
— Ну, так посмотрим. Поглядим: чем торгуют.
— Пошли, — согласился я, — до вечера все равно делать нечего.
Торговый павильон, гордо называвшийся магазином, стоял на дорожке ровно посередине между офицерской и солдатской столовой, демонстрируя армейский демократизм и равенство положения командного состава и военнослужащих срочной службы. Размеров он был совсем не гигантских — пять на четыре метра, так что, когда внутрь заходили пятеро, то внутри становилось тесно. К двери вели три бетонных ступеньки. Прилавок в форме буквы «Г» огораживал пятачок возле двери: прямо — промтовары, направо — продовольственные. И продавщица. Молодая, некрасивая, толстая, ленивая, с поглупевшим от постоянных ночных оргий лицом.
Женщина!
Пусть и не наша. Не солдатская добыча.
Но — женщина. Живая и теплая.
Магазин «прибил» и меня и Рыжего: никогда в Союзе мы не видели такого изобилия. Если не считать тушенки и сгущенки, которые никто никогда не покупал ввиду того, что они имелись в сухпайках и сигарет «Ява» и «Ростов», все остальное было исключительно импортное.
