уже встал и стоял у окна, глядя в бинокль, и по щеке его сползла капелька крови — осколком стекла его царапнуло по виску. Я стал рядом с ним и увидел с ревом мчащиеся вниз самолеты. Не успел испугаться, как снова рвануло воздух, но на этот раз бомбы упали немного дальше — перед домом Орса. То, что над моей головой была крыша, очень меня успокаивало, — потолок создавал иллюзию защищенности сверху.
Я предугадывал, когда засвистит бомба. Сначала рев самолета нарастал, приближался, заполнял все вокруг, потом раздавался короткий и резкий свист.
— Только не эта, только не эта! — повторял я, когда самолет пикировал. Потом раздавался свист, я весь сжимался и невольно втягивал голову в плечи, и мир сотрясался, вокруг звенели стекла, со стуком распахивались двери, штукатурка сыпалась с потолка.
Дегтярь стоял попрежнему неподвижно и внимательно смотрел вдаль, как будто не замечая, что мир вокруг разлетается на куски. Я подумал, что мне будет легче, если я буду не один, подошел и встал рядом с Дегтярем. Снова заревел самолет. «Только не эта, только не эта!»
Резко и коротко свистнула бомба, столб земли поднялся над спортивной площадкой, турник исчез, как будто его утащила невидимая рука, и «гигантские шаги» рухнули на параллельные брусья. Меня качнуло. Обернувшись, я увидел, что Богачев кричит что-то Дегтярю. Губы его шевелились беззвучно. Когда гул разрыва стих, стали понятными слова.
— Спущусь в подвал! — кричал он. — Ты меня слышишь?
Дегтярь кивнул головой. Я обрадовался, что мне тоже можно будет итти в подвал. Я ведь при Богачеве. Богачев вышел из класса, а я стоял и никак не мог решить, что мне делать. Очень хотелось сойти вниз и было стыдно перед Дегтярем. Снова заревел самолет, и я поторопился подумать: «Только не эта, только не эта!» — твердо веря, что, если не успею мысленно произнести эту фразу, бомба обязательно меня разорвет. Свистнуло совсем близко, дом покачнулся и, казалось мне, с трудом устоял. Тогда, забыв благородное чувство стыда перед Дегтярем, я ринулся к двери, решив, что все-таки в подвале гораздо лучше. Где-то еще звенели и бились стекла, а уже снова оглушающе заревел самолет. Мною овладела глупая надежда, что до подвала удастся добежать раньше, чем разорвется бомба. Открыв дверь, я выскочил в зал, и тут меня швырнуло на пол. Воздух загрохотал, все задрожало вокруг, запрыгали парты и свалилось картонное дерево на эстраде. Я закрыл лицо руками, ожидая, что меня сейчас разнесет на куски. Потом шум стал ровнее и монотоннее. С трудом поняв, что это звенит у меня в ушах, я открыл глаза. В воздухе клубился туман. Было тихо. Я подумал, что налет кончился. В это время снова содрогнулось здание; дверь в класс, которая оставалась открытой, резко захлопнулась, и я не услышал стука.
«Неужели я оглох?»
И вдруг сообразил, что поэтому мне и не слышны самолеты. Все-таки не слышать было спокойнее. Дым, клубившийся в воздухе, оседал. Наверное, это была пыль, потому что руки мои покрылись белым налетом. Шатаясь, я вышел на площадку — и остановился. Лестницы не было. Кое-где только торчали обломки ступенек, железные балки и причудливо изогнутые куски перил. Я прислонился к стене. Постепенно мне становилось лучше. Снова завыл самолет. Снова качнулось здание, и одна из ступенек сорвалась и полетела вниз. Переждав несколько секунд, я стал спускаться, ставя ноги то на кусок балки, то на обломок ступеньки. Я почти дошел донизу, когда, подняв голову, увидел большую дыру в потолке и чистое голубое небо. Из-за неровно обрезанного края крыши выплывало белое облако, очень чистое и красивое. Я стоял и глядел на него, не в силах оторвать глаз.
«Господи! Ну, почему нельзя, чтобы все было хорошо?» Я представил себе, как шумят деревья и высоко над ними проплывает облако, и как прохладно в тени, и муравей ползет по травинке — и слезы выступили у меня на глазах.
Снова завыл самолет. Сквозь отверстие в крыше мне было видно, как он, сердито ревя, устремился вниз, и я побежал по коридору. Послышался свист, и здание содрогнулось. Я выскочил в сад и побежал к траншее. Под ногами моими трава была засыпана свежей землей. Задыхаясь от спешки, слыша опять над собой вой самолета, боясь, что бомба настигнет меня, я добежал до траншеи и спрыгнул вниз.
Ногами я встал на чье-то тело, которое только вздрогнуло и больше не шевелилось. Дно траншеи было устлано телами. Люди лежали, тесно прижавшись друг к другу, лицами уткнувшись в землю. Я перевел дыхание, и снова помчался на меня самолет. Я инстинктивно бросился наземь, вполз между двумя телами, раздвинул их, уткнулся в землю лицом и почувствовал, как земля подо мной дрогнула, когда разорвалась бомба. Голова моя прижималась к большому тяжелому сапогу с железными подковами на каблуке и на кончике носка. Сапог этот очень меня раздражал, он вздрагивал при каждом взрыве, и подкова царапала мне лоб. Сколько я ни вспоминал, я не мог сообразить, чьи это сапоги. На секунду стало как будто тише. Я поднял голову, увидел полосу голубого неба, и в эту минуту на ней появился черный самолет. С ревом помчался он прямо на меня, и черные капли бомб полетели тоже прямо на меня. Я прижался щекой к земле, а сапог снова уперся мне в лоб. Я все время ждал, что сапог вздрогнет, и он, действительно, вздрогнул, когда землю передернуло и на нас посыпались комки и пыль.
«Пронесло! — Я приподнялся и встал на четвереньки, но руки мои подогнулись, в локтях они были совсем слабы. — Ух ты, чорт», — подумал я. — И с удивлением услышал, что сказал это громко. У меня так звенело в ушах, что я не расслышал, как взвыл очередной самолет. Я прижался к земле уже тогда, когда бомбы разорвались. Меня охватила такая слабость, что я не в силах был даже шевельнуть пальцем, я просто лежал, как куча тряпья. Открыв глаза, я увидел подметку с круглою дыркой, подкову, стершийся край каблука и снова стал вспоминать, чей это сапог. Передо мной рядом с подметкой лежал ком земли, серый, сухой ком земли с желтой травинкой на нем. И опять заревело наверху, и прямо на меня понеслись бомбы, и я почувствовал, что больше не могу лежать. Меня охватило безразличие, я приподнялся, — это неожиданно оказалось очень легко, — и сел. Тело мое двигалось как-то помимо моей воли, оно почти не чувствовалось. У меня кружилась голова и путались мысли. Я мог сидеть, только совсем ослабив мышцы,
