— Тоже мне философ выискался. Других причин нет?
— Еще говорят, что у него на той стороне имеется своя секретная агентура.
— Кто-нибудь из пограничников этого человека или людей видел?
— Так секретная же. Нас же тоже с вами никто не видит.
Адамов с такой силой сжал челюсти, что на скулах заходили бугристые желваки. Он был готов удушить лейтенанта за его дурацкую иронию. Еле сдержался, чтобы не наорать.
— Я понимаю, вы там, — майор кивнул на суворовский значок Ратникова, — суворовцы, кадеты, сам погибай, а товарища выручай. Но Аскеров разве тебе закадычный друг? Что ты его так старательно выгораживаешь?!
— Мы с ним не пили. По душам ни разу не разговаривали. Но у меня сложилось впечатление, что друг. — Владимир пожал плечами, мол, сам этому удивляюсь. — Разрешите задать вопрос, товарищ майор? Только он, наверное, глупый.
— Не сомневаюсь, — не удержался, чтобы не съязвить, особист.
— Нам обязательно нужно посадить Аскерова? Это такая боевая задача?
Потеряв терпение, майор взорвался:
— Знаешь что, лейтенант, вопрос твой не глупый, а сволочной! Ты сейчас свалишь в свою Москву на министерский паркет или вообще уйдешь со службы. А я армии всю жизнь отдал и привык выполнять приказы, как бы меня самого от них ни тошнило! Еще вопросы есть?
— Только просьба, — смиренно произнес Ратников.
Адамов, тяжело дыша, удивленно посмотрел на лейтенанта. Ну, наглец этот москвич. Хотя что ему — знает, что у него в столице мощная поддержка, вот и распоясался. Тем не менее кивнул — спрашивай.
— Возможно ли, ввиду военной опасности на заставе, отложить мой перевод в Москву на неопределенное время?
Адамов пристально смотрел на лейтенанта, пытаясь понять, в чем заключается подвох. Согласится — а тот его сразу на смех поднимет.
— Это ты чего? Никак на подвиги потянуло?
— И это тоже. И потом, сами знаете, если я Аскерова в таком положении брошу, мне кадеты никогда не простят.
Ратников показал пальцем на свой суворовский значок, и до Бориса Борисовича дошло, что просьба Ратникова абсолютно серьезна. Он не сразу нашелся, что ответить, а потом сухо кивнул, показывая, что разговор исчерпан.
— Хорошо. Будут тебе подвиги.
— Разрешите идти?
Адамов машинально кивнул, но, когда лейтенант уже открыл дверь, остановил его. Ратников повернулся, и особист, сухарь сухарем, посмотрел на него с неожиданной теплотой. Его так и подмывало сказать лейтенанту проникновенные слова. Мол, молодец ты, Владимир, не ожидал. Так и должен поступать настоящий офицер, и все у тебя будет в порядке. Но что-то мешало ему слишком откровенничать с подчиненным. Поэтому майор, застыдившись этого приступа нежности, в ответ на вопросительный взгляд лейтенанта сварливым тоном сказал:
— Нет, ничего. Иди, служи.
Отдав честь, Ратников вышел из кабинета.
Едва за ним закрылась дверь, как Адамову позвонил начальник штаба и попросил зайти. У полковника сидел Георгий Тимофеевич Ропшин из разведывательного управления. Он специально приехал, чтобы показать кусок ткани, исписанный арабской вязью.
— Не мог вам не показать, — сказал Ропшин. — Единственное, что подтверждает версию капитана Аскерова.
Полковник и Адамов с сомнением смотрели на странную материю.
— И что это за филькина грамота? — поинтересовался Гонецкий.
— В том-то и дело, что не филькина, — сказал разведчик. — На всякий случай мы проверили один из тайников на том берегу. Тут открытым текстом написано, что существует лагерь боевиков, двести сорок пять человек. Сведения подтвердились.
— Ну, по нашим данным, не двести сорок пять, а человек сто пятьдесят. И американцы то же подтверждают. Только местные власти уверяют их, что это лагерь мирных беженцев.
— А вот здесь как раз написано про минометы, пушки, снайперов. И конкретно указано, что атаковать собираются заставу Аскерова.
Особист спросил:
— Насколько надежный источник?
— Стопроцентной уверенности нет. Странно это все выглядит. Написано как будто ребенком, не зашифровано. Агент, работавший с этим каналом, недавно провалился. Очень ценный был кадр.
— Это не тот пацан, про которого журналист вспоминал? — поинтересовался Адамов.
— Вряд ли, тот совсем малыш. Ему бы сейчас прокормиться да выжить. Мы, кстати, пытались найти его, но… — Ропшин беспомощно развел руки в стороны. — Там этих пацанят беспризорных, как мух. Так что, по всем правилам, информацию достоверной считать нельзя.
— Тогда зачем показал? — хмыкнул начальник штаба.
— Так ведь на дезинформацию тоже не похоже. Ни на что не похоже.
Ропшин и особист вопросительно смотрели на начальника погранотряда. Алексей Григорьевич едва не кряхтел от обуревающих его сомнений.
— Да, бывает. Тут все, что угодно, бывает. — Полковник встал из-за стола. — Я вам откровенно скажу, господа майоры, чувствую себя, как Сталин в сорок первом. Знаю, что оно будет, и все Штирлицы уже отрапортовали. А все равно чувствую себя словно в потемках. Ну а что скажет контрразведка? — он посмотрел на Адамова. — Откуда Мамай попрет? Вернее, куда и когда?
Особист признался, что у них нет новой информации. Полковник многозначительно кивнул — мол, что и требовалось доказать. Не скрывая озабоченности, он задумчиво произнес:
— Может, действительно, хоть Аскеров узнает, раз уж у него там своя агентура?
Затаившись в камышах, Мансур с полчаса наблюдал в бинокль за рекой, пока наконец увидел, как с противоположного берега отплыла резиновая камера. Его не удивило, что нарушитель отправился в путь при свете дня. Афганцы в последнее время обнаглели до такой степени, что пересекали границу в любое время суток. Однако, по мере того как эта камера приближалась к нашему берегу, что-то все больше настораживало капитана. Обычно в действиях нарушителей проявлялась какая-то обстоятельность. Все-таки они старались свести риск к минимуму. А этот тип быстренько и без опаски приближался к берегу и вел себя так, будто просто находится на прогулке и сейчас повернет обратно. Что за чудо? Босой, одет в короткую, чуть ниже колен, рубашку с короткими рукавами, на голове — вельветовая панамка. Похоже, он даже безоружен. Неужели перебежчик? Это совсем большая редкость.
Между тем афганец причалил к берегу, спрыгнул и, пройдя сквозь камыши, размашисто бросил на землю небольшой мешок. После чего стремглав кинулся обратно к воде.
Когда Мансур с автоматом наготове подобрался ближе к мешку, следующий обратным путем афганец уже достиг середины реки.
Горловина мешка была обмотана длинной проволокой, один конец которой лежал рядом с большой кочкой. Спрятавшись за ней, Мансур осторожно потянул мешок к себе. Тот легко сдвинулся с места. Пограничник дернул несколько раз посильней, проверяя, не сработает ли взрывное устройство. Впрочем, по тому, как нарушитель границы обращался со своей поклажей, он уже догадался, что мины внутри не было. Давно бы уже взорвалась. Хотя нельзя исключать какую-нибудь дьявольскую новинку.
Капитан аккуратно размотал проволоку на горловине мешка, раскрыл его, заглянул, и ему стало дурно — в мешке лежала голова Сафара.
Слезы наворачивались на глаза Мансура. Он вспомнил, с какой любовью Сафар говорил о своей невесте, как по-ребячески непосредственно радовался очередной лепте для своего калыма, как был готов пожертвовать добром, чтобы помочь капитану выкрутиться из его сложного положения. Вспомнил их последнюю встречу, прощальную улыбку Сафара.
Ну, почему мир столь несовершенен?! Ведь Сафар не должен был погибнуть. Ему бы жить да жить, радоваться весне, жене, детям, музыке, которую он любил. Ему бы путешествовать, разговаривать с людьми, одаривать их своей улыбкой. И люди тоже улыбались бы ему в ответ, и не только ему, а всем. Чтобы не было в мире злобы и ненависти, чтобы один человек не лишал жизни — божьего дара — другого.
Мансур только сейчас заметил, что мешок пропитан внизу кровью. Некоторое время он посидел, держа в руках страшную посылку. Потом между камнями вырыл могилу и похоронил то, что осталось от Сафара…
Вскоре после ужина Самоделко по приказу Белкина объявил учебную тревогу. Услышав команду «Застава, в ружье!», бойцы хватали из оружейной стенки автоматы и, словно спринтеры, неслись от казармы через освещенный плац, один за другим прыгали в окоп, потом выныривали над бруствером, приникая к прикладам. Выставили на позицию станковый пулемет в одном окопе и тут же в другом. Слышалось бряцанье ремней и подсумков.
Вся эта круговерть подстегивалась остервенелым, как безжалостная пулеметная очередь, криком Самоделко: «Быстро! Быстро! Быстро!.. Бегом! Бегом! Бегом!..».
Прапорщик Белкин фиксировал время на секундомере и, когда все закончилось, уважительно поднял брови: была показана рекордная скорость. Предыдущий лучший результат был превзойден на семь секунд. Федор спросил у сержанта, как ему удалось добиться такой скорости. Виктор объяснил, что сразу предупредил ребят: трое последних отправятся на зачистку нужника и вывоз помоев. Прапорщик одобрил командирскую смекалку Самоделко.
