— Я надену красную кофту, Василь…
В каждом из восьмисот дворов Скицова были друзья партизан, и, когда староста прошел с белым барабаном по дедине, сзывая жителей на сходку, скицовцы пришли не с пустыми руками: в корзинах можно было найти и мясо, и овощи, и хлеб. Крепкие узы связывали крестьян с партизанами. Скицовцы были уверены, что только общими силами можно изгнать грабителей-фашистов из родной Словакии.
На сходку пришел и Зорич. Он еще хромал и опирался на крепкий яношик, который подарили ему скицовцы.
— Я опираюсь на этот яношик, — сказал Зорич, — как на плечо судруга…
— Мы и есть ваши судруги, — ответили члены национального комитета, недавно созданного в дедине. И они стали расспрашивать, что слышно на белом свете.
— Когда же придет Советская Армия? — допытывались старики. — Скорей бы прогнали фашистов.
Зорич рассказал, что наши наступают и достигли уже Грона.
— От так, так! — радостно кивали скицовцы.
А несколько дней спустя конные разведчики донесли, что опять появились немцы. Дедина сразу опустела. Очаги в жилищах еще сохраняли тепло, в хлевах стоял еще свежий запах животных, но в редком доме можно было найти живую душу. Все молодые и сильные ушли. Они увели с собой лошадей и коров, угнали овец и коз. Даже двухэтажный дом фарара с клавесином в гостиной и распятием в опочивальне был пуст, когда показались две немецкие бронемашины.
В Скицов к этому времени спустились с гор еще два небольших партизанских отряда, и по договоренности командиров с Зоричем один из них занял оборону на западной окраине, со стороны цыганского поселка, другой отряд расположился на южной, а взводы Якова Баштового и Пражмы залегли при въезде в Скицов с северной стороны.
Партизаны были вооружены автоматами и имели два ружья ПТР. Но Зорич приказал пропустить бронемашины и отрезать от них пехоту. Партизаны открыли огонь только тогда, когда показалась пехота. Немцы тоже залегли, и завязалась перестрелка. Бронемашины остановились у часовенки при въезде в селение, дожидаясь пехоты, но не дождались и на полном ходу, будь что будет, проскочили в обезлюдевшее село.
Бронемашины выскочили на площадь, где стояли костел и дом фарара. Немцы объехали вокруг костела и устремились на другую окраину дедины, где торчали каменные надгробья сельского кладбища и раскинулся цыганский поселок. Но цыгане тоже бросили своих коз и свои котлы, ушли вслед за партизанами. Бронемашины немного постояли у нищего поселка и дали несколько очередей в сторону леса. Он был безмолвен. Ничто не шелохнулось среди елей и буков, ничто не выдало присутствия партизан, готовых к бою, и скицовцев, напряженно следивших за немцами. Постояв немного, машины на большой скорости возвратились к пехотинцам, так и не поднявшимся в атаку. Тогда Зорич отдал приказ открыть огонь. Это было неожиданно для карателей, и они в панике стали отступать под защитой бронемашин, беспорядочно отстреливаясь. Потом машины и пехота скрылись за поворотом дороги.
Вечером Скицов опять ожил, в домашних очагах весело потрескивал валежник, и над островерхими крышами поднялись синие дымки. В вечернюю сельскую разноголосицу вплетались шутки, смех, песни на словацком, русском, украинском языках, жители вспоминали, как провели гитлеровцев, -как эти разбойники ушли несолоно хлебавши. Видно, испугались, подлые, и пока в Скицове партизаны — не сунутся в дедину.
Несколько дней отряд Зорича провел в лесу, однако немцы больше не показывались. Разведчики доносили, что гитлеровцы распространяют слухи, будто отряд Зорича истреблен. В это не верили ни обыватели, ни сами немцы. В их представлении партизаны давно стали той стоголовой гидрой, у которой на месте одной отрубленной головы вырастают три новые.
На командирском совете Франтишек Пражма предложил обосноваться в дедине, а не строить базу заново.
— Скицовцы показали, что они верные друзья, — говорил Пражма. — И разве мы не плоть от плоти народа?
Шаньо Бахнер поддержал Пражму. Тогда Зорич завел разговор о том, как вообще отвадить немцев от Скицова.
— Что, если мы сделаем снежные завалы на дороге? — предложил Бахнер.
Все склонились над картой, и каждый представил себе большое село, разбросанное в ложбине, с костелом и домом фарара в центре и с кладбищем на окраине. А вокруг дедины — леса и горы. Если устроить завал в том месте, где пересекаются дороги, идущие из Превидза в Топольчаны, то немцам придется каждый раз делать объезд в пятьдесят километров, если не больше, чтобы попасть в Злате Моравце.
Всю ночь партизаны трудились над устройством завала. И скицовцы не оставались без дела. Они подвозили бревна, помогали укладывать их поперек дороги, засыпали снегом. К рассвету на дороге к Скицову выросла мощная белая стена. А когда ее облили водой, она сказочно засверкала.
Нестор и Грунтовой заложили пяток мин, и по Скицову пошел слух, что заминирован не только завал, но и подъезды к нему. Немцы тормозили машины у предостерегающего знака с большой надписью: «Объезд». Стрелками было указано, как надо объезжать, чтобы водители, боже упаси, не блуждали. А недалеко от завала поставили щит, на котором нарисовали череп и под ним две скрещенные кости с надписью: «Мины».
Зима в горах стояла мягкая. Изредка падал снег, морозы были терпимые. В семь утра отряд поднимался, взводные делали поверку, затем докладывали майору и получали боевые задания. Начштаба заносил все в журнал.
«Взводу Баштового выступить на Угерце и произвести разведку, вызвав на себя огонь противника, и выяснить таким образом его силы и огневые точки. В открытый бой не вступать. Взводу Бахнера заминировать дорогу, по которой происходит, как доносит разведка, передвижение к фронту небольших групп новобранцев, сделать засаду и добыть вооружение, а при возможности и «языка». Взводу Пражмы нести караульную службу в Скицове, выставить дозоры на Белом холме и на подходе к селу радиусом в десять километров…»
Так текли боевые партизанские будни. Каждый вечер Зорич с командирами подводил итоги дня, и Ниночка Чопорова или Нестор Степовой радировали о партизанских делах в Главный штаб. Зорич проводил с бойцами политбеседы, а в двадцать три часа давали отбой.
Но зимняя ночь — длинная, и молодые партизаны ухитрялись провести часок-другой с приглянувшейся девушкой.
Как-то к майору Зоричу пришел Алоиз Ковач и попросил отпуск.
— Почему вы не обратились с этой просьбой к своему взводному? — удивился командир отряда.
Франтишек Пражма стоял рядом и пояснил:
— У Алоиза большая радость: у него родился сын. Жена пишет, что весь в Алоиза, такой же богатырь, и просит приехать поглядеть на первенца.
— Весит без малого пять килограммов, — пробасил Алоиз и расплылся в улыбке.
Александр Пантелеймонович засмеялся.
— Ну и боевые ребята у вас, судруг Пражма. Во всем им удача.
— Весточка, поди, с месяц шла. Женка, верно, вся извелась дожидаясь, — говорит Алоиз с той же добродушной улыбкой.
— Сколько же тебе нужно, чтобы обернуться?
— Поди, дня два уйдет только на дорогу. Ну, ясное дело, денек и на женку придется…
Александр Пантелеймонович был взволнован таким расчетом, но скрыл это за шуткой:
— Мало просишь, Алоиз. Не будет ли в обиде молодая жена?
Алоиз был медведь медведем, а тут нашелся:
— Не будет, пан велитель, ведь война! Вот закончится, проклятая, так все долги отдам.
Он возвратился точно в срок — через пять дней, которые дал ему командир отряда вместо трех просимых. Алоиз явился к Зоричу и отрапортовал, что прибыл.
— Ну, как сын? — спросил Александр Пантелеймонович.
Алоиз только головой покрутил в немом восторге.
— Как же, Алоиз, назвали вашего первенца?
Лесоруб радостно улыбался.
— Павкой назвали.
— Павкой?..
— Рассказал я Марии о русском парне из той… простреленной книги, что вы нам читали, пан майор, а манжелка и говорит: «Видно, муженек, хороший был человек этот русский парень. Так, может быть, и мы нашего назовем Павкой, как ты считаешь?» А я уже давно про себя так порешил, но делаю вид, будто Марии первой пришло это в голову, и отвечаю: «Что ж, ты у меня, манжелка, умница. Так и назовем». Только фарар вначале уперся: нет, говорит, такого имени — Павка, и хотел записать Павлом. Потом видит, что мы с манжелкой против, и записал, как хотели: Павкой.
Все эти дни Алоиз был необычно оживлен. С его лица не сходила улыбка, и если и раньше он славился добротой и отзывчивостью, то сейчас готов был отдать товарищу последний кусок. Хороший человек был Алоиз, и все радовались его счастью, хотя и не отказывали себе в удовольствии пошутить над его восторгами по поводу веса и роста малыша.
— Ой, Алоиз, — говорили друзья, — теперь, идя в бой, ты будешь оглядываться на мальца. Потерял отряд хорошего пулеметчика.
