Убежать от его внимательных глаз не удалось. Когда пришвартовались, он передал меня капитану катера, капитан отвел к военному коменданту…
…До сих пор все говорили, что я везучая… Началась полоса невезения.
* * *
Может, и не стоило бы писать, как я сдуру попала на баржу. Чепуха, мелочь… Нет мелочей на войне, а тем более у разведчика. Вся моя дальнейшая судьба определилась этим случаем… Чуть не двое суток продержали меня в Туапсе. Я просила военкома, чтобы разрешил мне связаться со своим штабом по рации, объясняла, что меня срочно вызвали с практики, ждут с нетерпением, беспокоятся, куда я запропастилась. Военком не слушал. Передал для выяснений какому-то старательному младшему лейтенанту — только что окончившему школу, голубоглазому мальчику. Этот в ужас пришел, обнаружив в моем вещмешке рацию…
— Может, вы и правду говорите, но я даже понятия не имею о существовании какого-то штаба в Сочи…
Препроводил меня в особый отдел. Начались подковырки: откуда, что, почему без документов? Только на следующий день додумались — позвонили на геленджикскую пристань. Там, слава богу, вспомнили, что был звонок из Сочи — просили посодействовать в быстрейшей отправке сержантов Максимова и Евдокимовой. Ее не дождались. Максимов уехал один…
…Каково мне было это слушать и держаться в рамках! Но в подобных случаях волнение и крик не помогают. Я же сама была виновата, не кто-нибудь. Хорошо еще, мне дали талоны в столовую и кое-как накормили. Но отправили с попутной машиной только после того, как связались каким-то образом с начальником нашей «Школы».
И вот я приехала. Стою навытяжку перед подполковником, дрожу от усталости, от страха, от голода. Подполковник смеется:
— Вы, Евдокимова, ни в чем не виноваты. Виновата Клава Пилипенко: в радиограмме вместо баркаса получилась у нее барка. Не знаете Клаву? Вот, знакомьтесь — наш новый штабной радиооператор.
Ко мне подходит девчурка моего роста, пунцовая от переживаний, вытягивается по стойке «смирно»:
— Товарищ сержант, в первый и в последний раз. Я никогда кораблей не знала. Барка, баркас, думала — одно и то же…
Подполковник ворчит:
— Штабному оператору не думать надо, а точно шифровать текст, точно передавать, точно принимать… Идите. Идите и вы, Евдокимова. Отдохните, приведите себя в порядок, а завтра утром ко мне.
Клава вышла, а меня начальник зовет обратно:
— Жаль, жаль, что вы опоздали… Вместо вас пришлось послать вашу подругу Дашу Федоренко…
Я хотела спросить куда, но вовремя вспомнила, что подобные вопросы задавать воспрещено. Еще больше хотела спросить, здесь ли мой напарник по практике. Подполковник прочитал мои мысли:
— Больше всех, знаете, кто переживал ваше исчезновение? Максимов. — Хитро прищурился и продолжал: — Ну да это и понятно: ведь документ у него был и на себя и на вас.
Я обрадовалась, забилось сердце.
— Можно мне идти, товарищ подполковник?
Он кивнул. Я вылетела как пуля. При выходе меня дожидалась эта самая Клава Пилипенко, схватила за рукав:
— Прости, Женя. Я ведь не такая опытная, как ты.
Вырываюсь от нее, спешу:
— Да ну, что такого! Я даже думала, что сама перепутала…
Клава меня держит.
— Тебя велел поцеловать… Аверкий.
— Где он?
— Этого я тебе не скажу.
Отдыхать я не пошла. В столовой во время обеда невольно стрельнула глазом на тот столик, где всегда сидел Аверкий. Увидела другого мальчика. Цыганистого на вид. Он мне откровенно подмигнул, и многие это заметили. Он расхохотался, но никто больше смеяться не посмел.
Тут хоть и были одни новички, все знали, кто я и где побывала.
Откуда могли знать? Да вот такая Клавка разве может сохранять личные тайны? Смотришь — за личными начнет разглашать и военные.
Я разозлилась на эту девчонку — душа против нее кипела. Вы бы посмотрели — нехорошее лицо. Носик — как все равно клюв у курицы. Ах, думаю, какая же ты все-таки. Из-за тебя не повидалась, не попрощалась. Из-за тебя, может быть, на всю жизнь потеряла любимого…
Я весь вечер гуляла одна. Кто со мной встречался, по лицу догадывался: не тронь, будет плохо… Под конец разум все-таки взял верх над сердцем. В самом деле: при чем тут эта Клавка? Неужели от нее зависит, что людей разлучают? Она еще хорошая, искренне жалеет… С другой стороны, интересно получается. Еще в школе я была отличницей, ни в одной радиограмме не допускала даже малой ошибки. На месте командования надо бы именно такую, как я, сделать штабным оператором. Нужен хороший слух, быстрота и точность, а отвлекаться не положено. Думать о чем-то другом оператору опасно — глядишь, что-то перепутаешь.
Неужели и правда позавидовала Клавке? Я тому позавидовала, что она может в радиосеансе с Максимовым передать ему слова привета. А так разве сравнится оператор с радистом-разведчиком? Куда бы я ни пошла, ловлю на себе взгляды, полные уважения. И не одни новички — командиры тоже поглядывают. А что такое Клавка? Секретная девчоночка, и больше ничего…
Вспомнила я и баржу. Как же было досадно, что не имела права рассказать Серго о своих подвигах. Он показывал шрам, потом при неистовой качке побрился, чтобы я поняла, какой он опытный моряк…
Так я думала, но мыслями своими осталась недовольна: нехорошо, несправедливо ты рассуждаешь, Мельникова-Евдокимова! Серго тебе дал урок, чтобы не воображала и не зазнавалась. Такие, как он, хоть и не числятся в армии, испытывают и тяготы и опасности наравне с нами. Потом вспомнила его горькие слова: «Отца-мать встретишь — тоже не признаешь? От брата родного отвернешься?!» И действительно, обнял, как родную, и ухаживал, как старший брат. Я его обидела недоверием — он простил, укрыл меня, согрел. Я хоть ничего у него не выспрашивала, он успел сказать, что папа и мама живы-здоровы, что Верка растет, что Мотя воюет…
За эту ночь моя ватная подушка вся пропиталась слезами. А утром начальник оперативного отдела штаба Северский сразу же после завтрака вызвал в кабинет для серьезного разговора.
* * *
Вот я написала про слезы и раньше тоже писала, хотя и лила их всегда втайне от всех. Слезливость и даже нервозность в моем личном деле нигде не значились, и подруги не замечали, не говоря уже о начальстве. Прошло с тех пор тридцать лет, но и теперь я, бывает, плачу, но втайне от своей семьи — нахожу возможность выплакаться без свидетелей. И еще хочу сказать: во фронтовых условиях или на территории, захваченной противником, а также в дни подготовки к выброске плачешь втихомолку чаще всего, если совершаешь ошибки и обижаешься на свою собственную неловкость и незрелость. Конечно, бывают слезы радости, но всякий понимает, что это совсем другое, такие слезы не скрывают, с рыданиями они ничего общего не имеют…
После ночных слез и раздумий я была пасмурной. От долгих переживаний устаешь и раскисаешь. Конечно, раньше чем войти к начальнику, я оглядела себя и подтянулась. А он, как опытный командир, хоть и видел, что стою перед ним молодцом, что-то такое подметил и покачал головой:
— Вольно, Евдокимова! Садитесь и слушайте…
Начальник оперативного отдела Крымского штаба партизанского движения Георгий Леонидович Северский вызывал меня впервые. Я его, конечно, знала, знакома не была, но видела. Он обращал на себя внимание яркой молодостью лица, чеканностью шага, замечательной выправкой. Ему, верно, было лет тридцать, но даже на мой взгляд, при том, что он занимал такой пост, в нем, как ни в ком другом из командиров, чувствовались легкость и пружинистость; его даже встречать на улице было приятно, он излучал силу и жизнерадостность.
И вот я у него в кабинете. Он мне предложил сесть. Я, хоть и села, свободно перед ним чувствовать себя не могла. Потому как была самим его вызовом подготовлена к тому, что речь пойдет о новом вылете. Я увидела перед собой на стене карту Крымского полуострова — линии, стрелы, черточки, кружки…
Я сидела. Северский передо мной вышагивал.
— Вот какое дело, товарищ сержант… Такое дело, что приказом не обойдешься… Уже три недели, как мы выбросили в Крым, а точнее, в горный лес между Джанкоем и Керчью… Впрочем, там ни гор больших, ни настоящих лесов нет, партизанские силы находятся почти в беспрерывном движении. Да, так вот, в тот район для связи с партизанами был выброшен небезызвестный вам радист-разведчик, весьма опытный и ловкий парнишка, Александр Зайцев. И… понимаете, какая штука — сведений от него мы и поныне не имеем. Связь нужна. Необходима связь с партизанами этого района. А ее нет. Раньше была, но скоро месяц, как пропала. Что там у них случилось?.. Может быть, просто нет питания для рации, сели батареи. Хочется думать, что дело только в этом. А Зайцев… Зайцев не дает о себе знать…
— Неужели погиб?.. — вырвалось у меня.
Северский поморщился. И правда, разве можно знать: погиб ли, ранен ли, попал ли в плен? Принято надеяться на лучшее.
