— Пожалуй, так, — хрипло, без голоса, произнес Грабарь.
«Осторожность! — подумала Надя. — Зубов подсказывает, как себя вести, а может, провоцирует, заигрывает, чтоб, добившись некоторого доверия, уличить нас в связях с партизанами. Посмотрим, что он будет говорить дальше».
Однако Зубов на этом разговор закончил.
Вечером всех троих отправили в Олсуфьево. Гестаповец встретил их вежливо, но запер в нетопленой подвальной комнате. На полу валялась сырая, полусгнившая солома. Мужчины, измученные пережитым, скоро уснули. Надя чувствовала себя разбитой и долго не могла сомкнуть глаз.
«Как все непросто, — думала она. — Зубов, скорее всего, боится нашего разоблачения, поэтому и подсказал один из путей оправдания. А как поведет себя Вернер, если узнает о моем аресте? Ведь я знакома с офицерами СД, с Геллером… Вовсе непросто будет выкарабкаться из этого застенка. Но выбраться надо. Надо!»
В раме, на уровне земли, дул и выл холодный ветер; в почерневших ветках звенели ледяные иголочки. Было холодно, и Надя не могла согреться. Она вспомнила мужа, которого любила нежно и верно. Где он теперь? Как живет? Хорошо быть вместе, беречь друг друга, радоваться счастью!.. Мысли о муже отвлекли ее от действительности. Она задремала.
Утром принесли завтрак. Это был совсем неплохой паек. Солдат подал его учтиво. Митрачкова сказала ему: «Данке!» — он так же вежливо ответил: «Битте, битте». Надя переглянулась с Грабарем.
— Но ведь мы еще не узники, а только подозреваемые…
Они не слышали и не знали, что в подвале соседнего дома пытали партизана Сосновского из Рогнединской бригады.
— Ты шел в разведку… Шел на связь с докторшей? Отвечай!
— Мы шли, чтоб убить предателей, — твердил Сосновский.
Ноги больше не держали его, подкашивались, он хотел сесть, но точный удар в зубы валил на пол.
А было все иначе. В Рогнединской бригаде многие партизаны заболели гриппом и ангиной. Нужны были лекарства. Кроме того, бригада готовила нападение на село Рековичи, где находился крупный фашистский гарнизон. Всегда осторожный Мальцев подробности задания передал старшему группы своему другу партизану Сосновскому.
…Три человека в маскировочных халатах вышли из лесу в поход на лыжах. Идти по целине было тяжело — местность овражистая. Подъемы, спуски, глубокие и высокие сугробы. Близ деревни угодили под огонь, который вели из засады солдаты ягдкоманды. Завязалась перестрелка. Огонь фашистов был настолько плотным, что партизаны вынужденно отступили, но путь к лесу уже оказался отрезан. Упал тяжело раненный Сосновский. Опустели диски автоматов у его товарищей.
— Гранаты! — крикнул Сосновский, бросая лимонку в белые фигуры, что поднялись из снежного сугроба.
Под ногами закачалась земля. Острая боль сдавила все тело. Фашисты схватили окровавленного, обессиленного партизана, но он все еще продолжал командовать:
— Гранаты!.. Огонь!..
В подвале Сосновского долго пытали, он шептал одну и ту же фразу: — Смерть предателям!
На минуту открывал глаза. Полумрак, чужие люди, темная глубина, из которой вышли его товарищи. И опять допрос. В ответ одна фраза:
— Смерть предателям!
И даже опытный следователь поверил в то, что они шли расправиться с предателями — Митрачковой, Грабарем. А это уже для подозреваемых было почти оправданием.
Февральской ночью, когда белые снежинки таяли в предрассветной просини, к Марфе Григорьевне Поворовой пришел дядя Коля. Он принес радостную весть: Сталинград выстоял и победил! В Орле, Брянске, Смоленске, Рославле, Гомеле гитлеровцы служили панихиды в память о погибшей армии Паулюса. Семья Поворовых от радостного волнения плакала.
— Костик так бы гордился, — сказала мать.
— Теперь фашисты и в нашем краю не удержатся… Можно звонить им погребальную. Ты, Никишов, — сказал отец Поворова, — народ оповести. Млад и стар должны узнать о великой победе. Я так и думал, что на Волге фашистам капут… А ты знаешь, Никишов, фрицы присмирели. Ну, думаю, что-то случилось… Плакали… Говорят: «Плохо, старик… Плохо!..» Один отвел меня в сторону и шепчет: «Гитлер капут… Скоро капут».
— Мы всем, дорогая Марфа Григорьевна, вашу семью в пример ставим, — продолжал разведчик. — Удивительные вы люди… Но Федор боится за вас. Давайте перевезем вас в лес. Надежней будет. Мать Федора в лесу. Наказали мы и Сергутину, чтоб, как говорят, сматывал удочки.
— Сергутин?.. Да ведь у него там девять, — вскинул брови старик. — Уйдет в лес — семью загубит. Нет, дорогой дядя Коля, спасибо! И мы будем здесь своим семейным фронтом стоять. Выстоим! Спасибо, родной!.. Уж если совсем станет невмоготу…
— Понимаю вас. Только мне, пожалуй, опасно появляться здесь. Да и некогда! Магнитные мины получили. Эх, и сила же! Думаем, как снабжать ими подпольщиков на аэродроме, чтоб взрывать самолеты в воздухе. Сделали так, что мины эти для фрицев станут неразгаданной тайной… Полетят самолеты, а где-нибудь над лесом — бах! — и конец…
— Так вы про нас не забывайте, — попросила мать. — Мой Мишка верным вашим помощником будет, Ванюша тоже.
«Боже мой, — подумал Никишов. — Последних сынов своих отдает».
— Дорогие мои! — сказал он вслух. — Такое мы не забудем… Никогда! А теперь давайте прощаться. На дворе метет, уйду без следа.
Никишов обнял мать, отца, расцеловал их сыновей. Собрал в сумочку продукты, приготовленные матерью, натянул на себя белый халат и вышел через калитку в сад.
— Господи, как метет!.. Смотри не заблудись, — напутствовала мать.
Старики долго глядели в белую метель.
В ту же ночь Сергутин направился к партизанскому лагерю. На четовской мельнице его встретил связной. Тревожные сведения, доставил он: только в Дубровке и Сеще фашисты отобрали около шестисот опытных и хорошо подготовленных к лесному бою солдат и офицеров. Сещенские подпольщики — чех Робличка и поляк Ян Маньковский — узнали точное время нападения на партизанский лагерь.
— Мы устроим гитлеровцам малый Сталинград, — сказал Данченков, получив эти сведения.
Он вывез много больных и раненых партизан в глубину бочаровского леса, их укрыли в недоступном месте. Полк Яшина и большой отряд во главе с Гайдуковым отправили в засаду.
Фашисты рассчитывали напасть на лагерь глубокой ночью, застать людей врасплох, посеять панику.
Но партизаны опередили врага. Благодаря помощи Большой земли народные мстители теперь были хорошо вооружены. Каждый запас патроны, имелись мины и снаряды.
Вьюжной февральской ночью, ближе к рассвету, после того как на разных направлениях были расставлены засады, Данченков приказал подразделениям двигаться навстречу карателям.
Темнота рассеивалась, но до рассвета было еще далеко. Лейтенант Яшин со своим батальоном оседлал дорогу из Бочаров в лагерь. Здесь было два дзота. В них установили станковые пулеметы.
Начавшаяся в направлении Сещи пальба приближалась.
— Это Яшин дерется! — воскликнул Данченков.
Он еще раз объехал на лошади подразделения, строго приказывая не стрелять с основных позиций, истреблять гитлеровцев, выдвигая для этой цели автоматчиков.
В восемь утра показались вражеские колонны. Подойдя к Бочарам, каратели стали развертываться. Данченков внимательно глядел на дорогу. «Неплохо бы захватить разведку», — мелькнула у него мысль.
— Федор, — шепнул связной. — Видишь?.. Считай!..
Человек восемнадцать конных гитлеровцев галопом неслись к Бочарам. Засада Ханина пропустила разведку. Ничего не подозревая, конники, проскакав по улице вдоль Бочаров, свернули к деревне Набат.
— Ничего, там рота Андреева! — спокойно сказал командир, и вдруг насторожился: — Почему тихо? Где Андреев?
Раздумывать было некогда, и Данченков с пятью автоматчиками бросился к деревне, чтобы уничтожить разведку. Вот и гитлеровцы. На крепких, сытых лошадях.
Первыми же автоматными очередями уничтожили двенадцать человек. Оставшиеся в живых свалились с лошадей и начали удирать кустарником. Появился Андреев. Оказалось, что он не успел занять выгодную позицию.
