— Чи паменташ те ноц в Закопанем?
Czy pamiętasz tę noc w Zakopanem?
Księżyc świecił srebrzyście jak stal.
Po kobiercu ze śniegu usłanym
nasze sanie gdzieś nas niosły w dal.
Cicha noc, śnieżna noc w Zakopanem,
czy pamiętasz, jak szybko mijał czas?
Takie chwile są niezapomniane,
taka noc bywa tylko raz. [2]
«Интересно, скольким пенькным пани ты уже успел посвятить эту песню?» — с отстраненным любопытством подумала Нина. Все попытки пана Зигмунта напроситься сегодня на свидание она, продолжая смущаться и краснеть, все же отвергла. Но композитор уже, что называется, завелся. Так что в кружении собственной головы он был виноват ничуть не меньше, чем девчонка, которая его раздразнила. А кружение это достигло такого накала, что пан Зигмунт на ночь глядя попытался проникнуть в домик, где проживал предмет его страсти. Попытка это была своевременно пресечена охраной курорта — довольно бдительной, поскольку ловить ворон в Польше 1946 года было опасно для жизни.
На следующий день Карасиньский был близок к точке кипения. Глядя на него, Нина решила: «Третий день уже пошел — пора». Тут как раз подоспел вопрос Зигмунта, произнесенный голосом, преисполненным трагизма:
— Жестокая обольстительница, неужели вы не подарите мне хотя бы несколько минут наедине?
Девочка пожала плечами:
— Но, пан Карасиньский, как же это возможно? К вам идти мне не позволяют приличия. Пригласить вас к себе было бы тем более опрометчиво… Впрочем… — пан Зигмунт застыл в напряженном ожидании. — Впрочем… — повторила девочка, лукаво облизнув губы кончиком язычка, — почему бы нам не прогуляться после ужина вон по тому симпатичному соснячку? — и она указала кивком головы на отдаленный склон, где действительно зеленели невысокие горные сосенки.
— Но, милая, паненка, почему же в лес? — чуть не взвыл композитор, обманутый в своих сладких мечтах.
— Потому что я так хочу! — властно заявила прелестная паненка.
Перед таким доводом оставалось лишь покорно склониться. Тем более что лесок, хотя и не может поспорить с уютом номера, все же предоставляет кое-какие шансы для вольностей…
За ужином в кафе, сидя рядом с отцом (Янка кормила ребятишек в номере), Нина негромко спросила:
— Кому доложить о месте свидания?
— Никому не надо, — так же тихо ответил отец. — Вас ведут, так что выйдут на место сами.
Вечер был весьма романтическим. Звезды, рассыпавшиеся по ясному небу, серебристый серп луны, легкий морозец, чуть искрящийся в лунном свете снежок, поскрипывающий под ногами, черные тени деревьев на снегу… Но только лишь они с Зигмунтом успели углубиться в сосенки по едва протоптанной тропинке, как вся романтика тут же и окончилась. Спереди и сзади из-за деревьев выступило несколько фигур в штатской одежде:
— Спокойно! Кто такие? Предъявите документы!
Композитор, заметно нервничая, полез за документами. Достала свои из сумочки и девочка. Взглянув на них, тот, кто отдавал команды, коротко распорядился:
— Збых, проводи паненку до ее дома. А вам, — он повернулся к пану Карасиньскому, — придется пройти с нами для беседы.
Спустившись к городку, тот, кого назвали Збыхом, остановился:
— Все, дальше топай сама. Спасибо, твоя роль окончена. И больше к этому типу не подходи.
На следующий день композитор обнаружился на своем привычном месте в кафе. Вид он имел немного ошарашенный, однако на появление Нины, хотя и с некоторым запозданием, отреагировал робкой улыбкой.
Девочка в ответ обиженно дернула плечом и демонстративно отвернулась. На том и закончилось ее курортное задание. Зачем спецслужбам понадобилось организовать контакт с композитором именно таким странным образом, Нина так и не узнала (как это обычно и было в тех операциях, к которым она привлекалась).
4. Смерть «генерала Вальтера»
Приключение с паном композитором девочка скоро выкинула из головы. Дни в Закопане, заполненные катанием на санях, игрой в снежки, прогулками по горным дорожкам, пролетели очень быстро. Она вернулась в Варшаву, а отец — в Краков, готовиться к сдаче дел и принятию командования войсками Люблинского округа. Школу Нина посещала лишь урывками, большую часть времени проводя с товарищами из дельницы ZWM. Время было горячее, на носу были выборы, и агитационная кампания достигла наибольшего накала. Митинги, собрания, расклейка плакатов и листовок — не только в Варшаве, но и в окрестностях. Ведь на селе активистов — сторонников новой власти — было не так уж много. К тому же и работу по расчистке варшавских развалин никто не собирался отменять. А еще — выезды по тревоге. Сигналы о бандитских вылазках поступали нередко, но чаще всего приходилось ловить пустой след. Бандиты успевали скрываться, а местное население не спешило делиться своими знаниями о том, куда бы они могли деться.
Но митинги — митингами, а и отец Нину не забывал, дважды за январь присылая за ней машину из Люблина. В одно из таких посещений девочка решила поинтересоваться у отца насчет одного события, которое ей и ее товарищам нередко ставили в упрек противники во время бурных политических дебатов:
— Папа, скажи, а в Катыни — кто там все же поляков поубивал? Я про выводы комиссии Бурденко знаю, но многие почему-то больше фашистам верят, что это наши расстреливали.
Речницкий помрачнел. Было видно, что ему не доставляет удовольствия ворошить эту тему. Однако, немного помолчав, он ответил:
— Насколько мне известно, там и наши отметились, и немцы тоже. Но копаться в этом сейчас не время. Так что лучше держись официальной версии — и точка!
Тем временем Якуб, наконец, узнал кое-что о результатах своей работы против британской разведки под крышей посольства. Узнал не от своего руководства, а, как ни странно, из газет. Польские газеты исподволь начали кампанию по дискредитации сэра Виктора Кавендиш-Бентинка, девятого герцога Портлендского. Нет, никто не обвинял британского посла в подрывной деятельности, несовместимой со статусом дипломата. Намекали на его чересчур уж далеко заходящие связи среди дам польского света. Одновременно у герцога испортились отношения с польским МИДом — и министр, и другие должностные лица стали упорно делать вид, что посла как будто не существует в природе, и не желали его принимать ни по каким вопросам. Такой намек обычно означает, что если британцы сами не догадаются отозвать посла, вскоре об этом их попросят…
Дошли до генерала Речницкого и слухи о новой волне арестов среди актива подпольной организации WiN. Каков во всем этом был его собственный вклад — оставалось только догадываться. Хотя генерал не ломал голову над подобными догадками. Надо будет — доведут в установленном порядке, в части его касающейся. А если нет, значит нет.
После выборов стало немного полегче, и Нина чаще появлялась на уроках в русской школе-интернате, и подольше задерживалась у отца. Во время одного из таких посещений Якуб вдруг вернулся из штаба округа в неурочное время. Собранный, напряженный, он лишь коротко бросил:
— Сверчевский убит.
— Как убит? — ахнула девочка.
— Бандеровская засада. Подробности пока не ясны, — и добавил: — Я срочно еду в Санок, а ты оставайся здесь.
Инспекционная поездка вице-министра национальной обороны генерала брони Кароля Сверчевского по пограничным гарнизонам в Бещадах, у чехословацкого рубежа, закончилась трагедией. Согласно официальной версии, машина генерала вместе с сопровождающей ее охраной 28 марта 1947 года попала у поселка Яблонки в засаду сотен УПА «Стаха» и «Хрина». В бою с бандеровцами Сверчевский и еще трое его сопровождающих были убиты. Впоследствии это событие породило множество политических спекуляций. Да, можно обнаружить неясные моменты и противоречия фактам в официальной версии. Но что лежало в их основе? На этот счет авторы домыслов не в состоянии сказать ничего такого, что можно было бы подкрепить аргументами.
Хотя отношения Речницкого со Сверчевским еще со времен войны были не самыми лучшими, Якуб тяжело переживал убийство вице-министра. Все-таки это был свой человек, и человек непростой. В 30-е годы Кароль был сотрудником Разведуправления Красной Армии (с 1935 года — ГРУ Генштаба РККА) и тесно взаимодействовал с руководителями Коминтерна в подготовке кадров для разведывательно-диверсионной работы за рубежом. Именно тогда он получил псевдоним «Вальтер», под которым затем воевал в Испании как командир сначала Интернациональной бригады, а затем и дивизии.
В конце 30-х годов почти все его друзья и знакомые по работе в Разведуправлении, по боям в Испании, по Коминтерну были репрессированы. Когда журналист Михаил Кольцов сообщил, что собирается писать о нем книгу, Сверчевский невесело бросил:
