Однако, как ни старалось гитлеровское командование, первое же наступление Советской Армии смело эти укрепления, а остаткам гитлеровских войск ничего не оставалось, как бежать за Неман. В сводках информационных агентств всего мира замелькали географические названия: Гумбинен, Гольдап, Андербург и другие.
Контрнаступления, в которые гитлеровское командование бросало наспех подготовленные войска фольксштурма, практических результатов не давали. Наоборот, гитлеровцы несли огромные потери как в живой силе, так и в технике.
Ещё 22 июня 1941 года Гитлер переехал в свою новую штаб-квартиру под Растенбургом, известную под названием «Волчье логово». Неподалёку от него разместился со своим штабом и Гиммлер. Отсюда гитлеровское командование руководило всем ходом разбойничьей войны против Страны Советов. Сейчас в этих местах шли бои.
Находившееся в Лондоне эмигрантское правительство Миколайчика через графа генерала Бур-Коморовского отдало приказ Армии Крайовой начать восстание в Варшаве. Оно началось первого августа, в момент, когда не было ни малейшего шанса на успех. Ответственные за проведение восстания лица избегали всяких контактов с Армии, не желая координировать свой действия с её действиями.
В ходе успешного наступления, которое продолжалось уже несколько недель подряд, советские дивизии освободили всю Белоруссиюи четвёртую часть территории Польши, а к концу августа после тяжёлых кровопролитных боёв вышли к пригороду Варшавы Праге, расположенному на правом берегу Вислы.
Верховное командование вермахта бросило для контрудара четыре отборные танковые дивизии, которым удалось потеснить советские войска, однако ненадолго. В конце августа передовые части 47-й армии вышли к Висле южнее польской столицы на участке шириной в сорок километров.
14 сентября советские части, несмотря на сильную измождённость в боях, штурмовали Прагу, рискуя поставить под удар свои коммуникации, растянувшиеся на несколько сот километров.
В конце сентября генерал Бур-Коморовский отдал приказ подчинённым войскам, принимавший участие в восстании, на безоговорочную капитуляцию. Последний очаг восстания был подавлен. С коварной целью вбить клин между польским народом и Советской Армией и спровоцировать заранее разработанный конфликт между партнёрами по антигитлеровской коалиции реакционные круги тогдашней Польши без зазрения совести пошли на грубый обман жителей Варшавы, которые проявили в борьбе против фашистов беспримерную храбрость, патриотизм и самоотверженность. В результате этого обмана двести тысяч мирных варшавских жителей стали жертвами эсэсовского террора, а город был так разрушен, что от него не осталось камня на камне.
— Значит, ты считаешь, что самое умное, что мы можем сейчас сделать, — это перебежать к русским, да?
— Это единственная наша возможность. Там мы будем в безопасности, господин обер-лейтенант.
— Сколько раз я тебе говорил, Эрвин, чтобы ты не называл меня так, когда мы с тобой одни! — Оберлейтенант Генгенбах сердито сдвинул брови.
— Я постараюсь, Герхард, — обер-ефрейтор Зеехазе попытался придать своему лицу строгое выражение.
Посмотрев друг на друга, оба усмехнулись.
Кроваво-красное солнце, склонившееся к самому горизонту, ярко освещало равнину, которая казалась бесконечной. На самом горизонте вырисовывался силуэт далёких Карпат, за которыми, километрах в ста, находился Пресбург, а за ним, километрах в семидесяти. — Вена с собором Святого Стефана, гигантским обзорным колесом и парком. Пратер.
В простом крестьянском доме с низкими потолками стоял приятный полумрак. Над маленьким окошком нависла серая соломенная кровля, образовав вокруг, всего дома своеобразный защитный козырёк от дождя. В курятнике деловито возились куры. Картина была вполне мирной, и, если бы не новобранцы, которые, стуча котелками, спешили к полевой кухне, ничто не напоминало бы здесь о войне.
Зеехазе достал сигарету и прикурил её от спички.
— Неужели тебе трудно решиться на такой шаг? — Вопрос прозвучал чересчур обыденно, но всё же чувствовалось, что Эрвин придаёт ему особое значение.
— Теоретически мне всё ясно, — немного подумав, ответил Генгенбах.
— Наше положение в настоящее время, Герхард, совсем не похоже на то, в каком мы находились в конце августа во Франции.
— Это верно. Тогда мы по крайней мере знали, что уже не сможем дальше продолжать войну.
— Мы знали много больше: мы хотели начать работать против фашистов.
Генгенбах удивлялся тому, что Зеехазе, когда он вёл разговор о чём-нибудь важном, никогда не говорил на берлинском диалекте.
— А как ты это представляешь себе на практике, Эрвин?
— На юге и юго-востоке русские почти вплотную подошли к Будапешту, до города осталось всего несколько километров. Будапешт полностью окружён. И мы должны этим воспользоваться. Нам нужны командировочные предписания. Достать их — твоя забота. Тогда я и пойду по правильному пути, — усмехнулся Зеехазе.
— И ты полагаешь, что на своей старой ржавой малолитражке мы сможем благополучно пересечь линию фронта и, приятно улыбаясь, сказать русским «здравствуйте», как только прибудем в штаб ближайшей русской воинской части? Мол, так и так: двое военнослужащих германского вермахта, питающих особые симпатии к стране серпа и молота, просят оказать им радушный приём, поскольку они-де решили выступить против войны и свастики.
— Неплохо, господин обер-лейтенант! — Обер-ефрейтор скорчил такую мину, будто его любимой футбольной команде забили гол зелёные юнцы.
Генгенбах погрозил ему кулаком.
— Прости, Герхард. Однако ты не должен забывать того, что из меня не очень скоро выбьешь чушь, которую так долго вдалбливали мне в голову все, начиная с Геббельса и кончая вахтмайстером Куннбертом Монзе. Если хотите знать моё мнение, то я — за поездку на нашей старой малолитражке, с помощью которой мы будем более подвижны и, следовательно, скорее найдём прореху, чтобы перемахнуть через линию фронта.
— Прореху-то мы найдём, но нас в ней и заштопают.
— Я ничего против не имею, только это пусть сделают те, к кому мы идём.
— Нечто подобное мы пытались проделать во Франции. А ты не забыл, что тогда сделали с Людвигом Линдеманом?
— Поскольку он высадился не возле нашей наспех сколоченной группы, то, естественно, не мог принадлежать к вермахту.
Генгенбах понимающе кивнул и проговорил:
— У меня, как и прежде, такое чувство, что ему удалось пробиться к русским.
— Я лично надеюсь, что он своего решения не переменил, — пробормотал Зеехазе, который, будучи членом Коммунистической партии Германии, не скрывал своих симпатий к русским. Затем ему припомнились события, происшедшие 3 сентября 1944 года в Камбре.
Их было пятеро: Зеехазе, Генгенбах, Линдеман, обер-лейтенант Клазен и ефрейтор Мюнхоф. Они только что форсировали Сену. Плот, на котором они под покровом ночи переправились на противоположный берег реки, был сколочен на скорую руку из пустых бочек из-под сидра и досок от кузова развитого грузовика.
Когда плот оказался на самой середине реки, их обнаружил гитлеровский пулемётчик и тотчас же открыл огонь. Им ничего не оставалось, как быстро нырнуть под воду и находиться там столько, сколько позволяли их натренированные лёгкие. Добравшись до противоположного берега, они разошлись в разные стороны. Клазен и Мюнхоф открыто не решались выступить против гитлеровцев, хотя прекрасно понимали, почему это делают их коллеги — антифашист Зеехазе, Генгенбах, решивший отказаться от своего офицерского прошлого, и вахтмайстер Линдеман, который вообще терпеть не мог эту разбойничью войну с проигранными сражениями и печальным, таким близким уже, эпилогом. Тогда-то на берегу Сены они и расстались.
Поток отступающих гитлеровских войск нёсся к Сомме. Никто ни у кого не спрашивал, из какой они воинской части, с какой целью и куда двигаются. В вышестоящих штабах понимали, что все эти абсолютно неуправляемые потоки будут остановлены на берегах реки Маас или на линии Западного вала, что там вся эта масса будет заново перетасована и переформирована.
Третьего сентября они оказались на аэродроме в Камбре, где собралось огромное количество эсэсовцев и всяких чинов, жаждущих поскорее очутиться на родине. Сначала самолёты летали на Брюссель или Льеж, а затем на старый кайзеровский город Аахен. Все полагали и надеялись, что так далеко, то есть до границ Германии, противник не сможет их преследовать.
Потом наступили самые мрачные дни, вернее, вечера. В известной мере они были «свитой» второго, так сказать, сорта. И ехали они отнюдь не по железной дороге, по которой уже невозможно было проехать из-за отсутствия паровозов или из-за неисправности железнодорожных путей. Ехали они на обыкновенных велосипедах, с рюкзаками за плечами. Они ползли следом за бронеавтомобилями и колоннами машин, которые двигались в восточном направлении, домой, в рейх, к своим матерям и близким, ютившимся, среди развалин разбомблённых городов.
