– Привет, Гуннар, – кивнул он. – Можно немного воды?
Тот был само дружелюбие.
– Конечно. Вон во дворе кран.
Рядом с краном Харальд нашел ведро. Наполнив его, пошел к мотоциклу и перелил воду в бензобак. Похоже, удастся счастливо миновать встречи с кем-либо из хозяев. Но, вернувшись к крану, чтобы поставить ведро на место, он столкнулся с Петером Флеммингом, сыном Акселя.
Высокий, недоброго вида мужчина лет тридцати в хорошо сшитом костюме из желто-серого твида, Петер смотрел на Харальда, нахмурившись. До того как семьи разошлись, он считался лучшим другом старшего брата Харальда, Арне, и оба они лет до двадцати слыли грозой девиц: Арне охмурял их улыбчивостью и шутками-прибаутками, а Петер – загадочностью с намеком на искушенность. Теперь Петер жил в Копенгагене, а в родительский дом приехал на Троицу.
Петер читал «Положение дел». Видимо, заметив что-то, с его точки зрения, неподобающее, он оторвался от газеты, качая головой. И увидел Харальда.
– Что ты тут делаешь?
– Здравствуй, Петер. Пришел за водой.
– Это твоя газетенка?
Харальд схватился за карман и с ужасом понял, что газета, наверное, выпала, когда он потянулся за ведром.
Петер, увидев, как рука метнулась к карману, верно истолковал движение.
– Вижу, твоя. А известно ли тебе, что можно пойти в тюрьму только за то, что держишь ее в кармане?
Разговор о тюрьме не был пустой угрозой – Петер служил в полиции.
– В городе их читают все, – с вызовом произнес Харальд, на самом деле испуганный: у Петера достало бы вредности его арестовать.
– Здесь тебе не Копенгаген, – важно заявил тот.
Харальд знал, что Петер не упустит шанса унизить Олафсенов. Однако он медлил, и Харальд понял почему.
– Ты будешь выглядеть как дурак, если арестуешь школьника на Санде за то, что полстраны делает совершенно открыто. Особенно когда все знают: у тебя зуб на моего отца.
Петер явно разрывался между желанием уесть Харальда и опаской сделаться всеобщим посмешищем.
– Никто не может нарушать закон, – буркнул он.
– Чей закон – наш или немецкий?
– Закон есть закон.
Харальд почувствовал себя уверенней. Петер не стал бы подобным образом держать оборону, если бы собирался на самом деле его арестовать.
– Ты говоришь так потому, что твой отец зарабатывает кучу денег, развлекая немцев в своей гостинице!
Удар попал в цель. Гостиница и ресторан пользовались популярностью у немецких офицеров, которым было что тратить в отличие от датчан. Петер вспыхнул от злости:
– А твой отец мутит воду, проповедуя в церкви неповиновение.
Это была правда: пастор осуждал нацистов, опираясь на тезис «Христос был еврей».
– Он что, – давил Петер, – не понимает, сколько проблем возникнет, если люди взбунтуются?
– Конечно, понимает. Основатель христианской религии сам был, что называется, возмутитель спокойствия.
– При чем тут религия? Я должен следить за порядком здесь, на земле.
– Какой, к черту, порядок, когда мы под захватчиками! – вспыхнул Харальд, выплеснув раздражение, скопившееся за этот незадавшийся вечер. – С чего это немцы решили, что они могут нами командовать? Следует дать им пинка под зад, и пусть катятся с нашей земли подальше!
– Нельзя ненавидеть немцев – немцы наши друзья, – произнес Петер с добродетельным самодовольством.
– Как я могу ненавидеть немцев, ты, олух! – взвился Харальд. – У меня у самого немцы в кузенах!
Сестра пастора вышла замуж за процветающего дантиста из Гамбурга, который в двадцатых приехал на Санде отдохнуть. Их дочь Моника была первой девушкой, с которой Харальд поцеловался.
– Они страдают от нацистов почище нашего! – воскликнул он.
Дядя Иоахим был еврей, и, несмотря на то что крещеный и старшина в своей церкви, нацисты сначала разрешили ему лечить только евреев и, таким образом, разрушили его клиентуру. А год назад его арестовали по подозрению в хранении золота и отправили в особую тюрьму – концентрационный лагерь в баварском городке Дахау.
– Люди сами навлекают на себя неприятности, – поделился своей житейской мудростью Петер. – Не должен был твой отец разрешать сестре выходить за еврея. – Он швырнул газетку оземь и пошел к дому.
Поначалу Харальд лишился дара речи. Потом наклонился, поднял газету и крикнул в удаляющуюся спину Петера:
– Да ты сам уже говоришь как нацист!
Проигнорировав эту реплику, Петер вошел в кухню и захлопнул за собой дверь.
Харальд так и остался стоять, вне себя оттого, что проиграл в споре. Он знал, что Петер сказал нечто недопустимое.
Пока он возвращался к мотоциклу, дождь припустил, и оказалось, что пламя под бойлером погасло. Думая разжечь его снова, Харальд пустил на растопку злосчастный номер «Положения дел». В кармане лежал коробок хорошего качества спичек, но вот мехов, с помощью которых он раздул огонь утром, при себе у него не оказалось. Под проливным дождем, в три погибели согнувшись над топкой, он минут двадцать потратил, отчаянно пытаясь оживить мотоцикл, а потом сдался и решился идти пешком.
Он поднял воротник своего пиджачка. Метров восемьсот толкал мотоцикл до гостиницы, там оставил его на стоянке для машин и налегке пустился по пляжу. В это время года, за три недели до летнего солнцестояния, вечерами в Скандинавии обычно светло часов до одиннадцати, но сегодня небо покрыли тучи, а густые струи дождя донельзя ухудшили видимость. Харальд шел по краю дюн, ориентируясь на ощущение утоптанного песка под ногами и шум моря с правой стороны. Очень скоро он до нитки промок, так что, хоть плыви, мокрее не станешь.
Крепкий и выносливый, как борзая, Харальд два часа спустя, подойдя к ограждению вокруг новой немецкой базы, чувствовал себя разбитым, промерзшим и несчастным. Особенно когда понял, что придется сделать крюк в четыре километра, чтобы обойти базу и добраться до дома, до которого, если напрямик, совсем близко, рукой подать.
Был бы сейчас отлив, он пошел бы дальше по пляжу, потому что, хотя проход по этой его части под запретом, в такую погоду охрана нипочем бы его не заметила. Однако начался прилив и вода достигла ограды. Он подумал было, не переплыть ли запретную зону, но сразу отказался от идеи. Как всякий, кто вырос в рыбацкой деревне, Харальд испытывал опасливое уважение к морю, и знал, как это неразумно – пускаться вплавь ночью, в непогоду, да еще когда сильно устал.
Но через забор все-таки перелезть можно.
Дождь попритих, и в прореху между бегущими облаками неуверенно заглянула четвертинка луны, кое-как осветив залитую водой окрестность. Харальд разглядел ограду из мелкоячеистой сетки, увенчанную двумя нитками колючей проволоки, на вид неприступную, но не такую уж и преграду для решительно настроенного парня в хорошей физической форме. Метрах в пятидесяти от моря ограда пересекала заросли кустарника и низкорослых деревьев, которые создавали прикрытие.
«Там и перелезу», – решил Харальд.
Он знал, что увидит за забором. Прошлым летом трудился там на строительстве. В то время никто из рабочих понятия не имел, что возводят они военную базу. Подрядчики, строительная фирма из Копенгагена, заверили всех, что сооружается новая станция береговой охраны. Скажи они правду, возникли бы проблемы с наймом. Тот же Харальд, к примеру, по доброй воле не стал бы работать на оккупантов.
А когда здания были построены, а территория окружена проволочной оградой, всех датчан отослали и привезли немцев, чтобы устанавливать оборудование. Но Харальд уже имел представление, где там что. Заброшенную навигационную школу отремонтировали, по бокам у нее пристроили два новых здания. Все сооружения расположены в отдалении от пляжа, так что можно пересечь территорию, держась поодаль. Кроме того, в этой части растет достаточно низких кустов, чтобы за ними укрыться. Только и нужно, что держать ухо востро и не нарваться на патрульных.
Достигнув зарослей, юноша перебрался через ограду, стараясь не задеть колючую проволоку на самом верху, и спрыгнул с другой стороны, бесшумно приземлившись на мокрый песок. Огляделся, всматриваясь во тьму, различая лишь смутные очертания деревьев. Здания не были видны, но оттуда доносилась приглушенная музыка и взрывы смеха. Субботний вечер. Солдаты, надо думать, угощаются пивом, в то время как их командиры ужинают в ресторане при гостинице Акселя Флемминга.
Харальд двинул наискосок, перебежками, в зыбком лунном свете держась поближе к кустам. Ориентироваться помогали шум волн справа и звуки музыки слева. Миновал высокое сооружение, распознав в нем башню с прожектором. Всю местность вокруг при необходимости можно было ярко осветить, но, как правило, на базе действовало затемнение.
Вдруг откуда-то слева раздался резкий шум. Харальд с бьющимся сердцем приник к земле… Покосился на здания. Там распахнулась дверь, в ночи возник яркий прямоугольник света. Из двери вышел солдат. Побежал по двору. Другая дверь в другом здании распахнулась и впустила его.
