— Иван Макарович, дайте мне слово, что вы не станете лгать и скажете правду.
— Я, кажется, вообще редко лгу, — улыбнулся Колосов, — а вам, Зинаида Аркадьевна, в особенности мне нет основания говорить неправду.
— Тем лучше. В таком случае, говорите, почему Петр Андреевич не пришел? Ни в лихорадку его, ни в зубную боль я, разумеется, не верю, вы это имейте в виду, а потому без всяких уверток говорите прямо, что с ним такое?
— Откровенно сказать, ей-богу, не знаю. Я сам был очень удивлен, зайдя к нему и застав его в каком-то странном настроении духа. Все, что я мог узнать от него, это то, что им получено какое-то письмо из Петербурга и что он сам уезжает туда.
— Как?.. Уезжает в Петербург? Зачем? Когда?
Все эти вопросы вырвались у Зинаиды Аркадиевны невольно, и произнесла она их несколько более громким голосом, чем тот, каким велась вся предыдущая беседа. К счастью, никто из окружающих не обратил на них внимания, иначе Зине не избежать бы любопытных вопросов со стороны охочих до новостей провинциальных кумушек.
— На вопрос ваш: "когда", я, пожалуй, еще могу ответить, с его слов, разумеется. Как он говорит — дня через два, много три, но "зачем" — этого я положительно не знаю. Я пытался было его расспросить, но он очевидно уклоняется от откровенностей.
— Так что, вы даже не знаете, от кого и письмо?
— Решительно не знаю. Я его и не видел вовсе.
— Честное слово?
— Честнейшее.
В ту минуту они увидели высокого, рябого пластунского офицера в серой черкеске, с огромным кинжалом у пояса. Немного нетвердой походкой и радостно улыбаясь, он направлялся прямо к Зине. Заметив это, Зинаида Аркадьевна торопливо встала и умоляюще шепнула Колосову:
— Ради Бога, спасите, это Богученко, он идет приглашать меня на мазурку; я его и трезвого боюсь, а сейчас он, кажется, несколько в кураже.
— В таком случае нам не остается другого, как самим пуститься в пляс. Позволите?
— Не до того мне, ну, да делать нечего, из двух зол надо выбирать меньшее. Идемте.
— Это, значит, иными словами выходит так: лучше уж с Колосовым, чем с Богученко. Душевно признателен, — скорчив шутливо обиженную мину, произнес Иван Макарович.
— Ах, вовсе не то! — улыбнулась Зина. — Какой вы злой.
Она грациозно оперлась на его плечо, и в ту минуту, когда Богученко уже стоял от них в расстоянии какого-нибудь шага, Колосов из-под самого его носа умчал Зину в противоположный конец зала.
— А, ч-ч-черт! — с досадой выругался Богученко, следя воспаленным взглядом за стремительно несущейся парой. — Оп…п…п…ять оп…п…поздал.
— Что, братик, не везет? — услыхал Богученко сзади себя знакомый голос. — Мне, брат, тоже не везет, пойдем, друже, выпьем лучше горилки с горя, а дывчинам нехай бис снится.
Богученко поднял голову. Против него, в довольно-таки потертом мундире пехотного поручика, стоял высокий, сухопарый офицер с щетинистыми усами, морщинистым смуглым лицом и большими черными, бегающими глазами под клочьями густых бровей. Звали его Костров. Он пользовался репутацией храброго офицера, но неудачника. Несмотря на оказанные им не однажды подвиги, он по службе подвигался туго, через что давным-давно умел озлобиться и сделался несдержан на язык. Эта невоздержанность, в связи с любовью к кутежам, еще больше тормозила служебные успехи Кострова. Он теперь был в сильном градусе, но на ногах стоял твердо.
— Что ж, пойдем, — охотно согласился Богученко, — я, признаться, танцевать хотел, но со мной танцевать не желают… не удостаивают… Да, брат… мы слишком моветонны, так, кажется, говорится?.. В таком случае, что же нам иначе остается делать, как не выпить… Так я говорю?
— Совершенно верно. Мы с тобой, друже Богученко, в другом месте танцевать будем… Знаешь где? В аулах. А музыкой нам будут боевые барабаны да визг чеченских пуль. Так, брат?
— Всенепременнейше. А ты разве в поход идешь? Когда?
— Скоро. Как только оказия пойдет. Послезавтра, кажется. В отряд генерала Фези волонтером. Что мне здесь делать? Пусть здесь танцоры остаются да дамские угодники, а поручику Кострову здесь не место.
— Не место, — совершенно искренне согласился хорунжий Богученко, в хмелю не разобравший хорошенько, к чему гнет его приятель, — совершенно не место, — подтвердил он, покрутив для вящей убедительности головой.
— Представь, Зина, — шепнула Аня на ухо подруге, поведя бровью на проходивших мимо них в буфетную комнату Кострова и Богученко, — Костров-то мне сегодня в любви было начал объясняться. Говорит, что уже два года как "обожает" меня, да все не решался признаться, а сегодня его, наконец, "прорвало", так и сказал: "прорвало". Я чуть не умерла со смеху. Каков? А что, — добавила она шаловливо, — уж не выйти ли нам с тобой замуж? Я за Кострова, ты — за Богученко, он ведь тоже к тебе неравнодушен… Как ты думаешь? Право?
И не дожидаясь ответа подруги, Аня громко и весело рассмеялась; она смеялась так заразительно, что даже Зина, несмотря на тяжесть, которая была у нее на душе, не могла удержаться от улыбки.
Несмотря на то, что бал был очень оживлен, было много танцующих интересных кавалеров, Зина чувствовала себя нестерпимо. Известие о полученном Спиридовым таинственном письме, а еще больше о его скором, неожиданном отъезде произвело на молодую девушку удручающее впечатление. Дорого бы она дала, чтобы очутиться в эту минуту одной в своей комнате и там на свободе разобраться в нахлынувших на нее ощущениях, но, к великой ее досаде и огорчению, это было невозможно. Напротив, вместо одиночества она принуждена была все время находиться в толпе ухаживателей, слушать их восторженные комплименты, отвечать на них, время от времени танцевать и все время о том только и думать, чтобы не выдать наружу волновавших ее чувств.
— Что вы такое сказали Зине? — спросила Аня, вальсируя с Колосовым. — Я заметила, она после разговора с вами сама не своя.
— Решительно ничего, уверяю вас. Зинаида Аркадьевна спрашивала меня, почему не пришел Петр Андреевич; я сказал: не знаю, и между прочим сообщил ей, что Спиридов получил письмо и уезжает в Петербург.
— Как в Петербург, когда, почему? — заволновалась Аня.
— Те же вопросы мне задала и Зинаида Аркадьевна, но и вам я могу ответить только то же самое, что отвечал ей: "Решительно ничего не ведаю".
— Вы никогда ничего не ведаете, — капризно надула губки и передразнила его Аня. — Такая интересная новость, а вы даже и не позаботились разузнать, что и как.
— Не знал, что новости, касающиеся Спиридова, вас так интересуют, — обидчивым тоном возразил Колосов. — Если бы я мог это предположить, я бы у него из горла вытянул признание и обо всем подробнейшим образом доложил вам. Впредь постараюсь быть догадливее.
— Да вы, кажется, начинаете дерзить, это что за новость? — прикрикнула Аня, с комичной суровостью сдвигая свои бровки. — Давно ли вы такую волю взяли?
Они уже перестали вальсировать и сидели в углу, немного в стороне от прочих гостей.
Колосов нервным движением руки взъерошил себе волосы и снова заговорил мягким, заискивающим голосом:
— Анна Павловна, и не грех вам? Вы видите, как мне тяжело, а у вас все смешки да шутки.
— Это вы о чем? — широко открыла глаза Аня. — Какие шутки, какой грех? Выражайтесь яснее.
— Яснее? Я и сам рад выразиться как можно яснее и определеннее, и сколько уже раз начинал, но вы не давали мне никогда высказаться и все мои слова обращали в шутку… Умоляю вас, выслушайте меня хоть раз внимательно и серьезно, не перебивая, и дайте прямой и искренний ответ.
— Извольте. Говорите. Я слушаю. Прикажете сложить ручки крестиком, как это учили нас делать в школе, в классах, я и на это согласна. Смотрите, так ведь?
Она сложила руки, ладонь в ладонь, выпрямилась на стуле и, откинув головку, сделала наивно-серьезную мину.
— Начинайте.
Колосов безнадежно махнул рукой.
— Эх, Анна Павловна, Анна Павловна, вам что ни говори, вы все свое. Никого вы не любите.
