– Когда это было?
– В два двадцать пять.
– Господи, только бы не опоздать. – Кейтель невидящим взглядом смотрит на карту. – А в каком состоянии находился… он… когда вы покидали город?
– Он больной человек, Кейтель.
– Да, да, но в каком он настроении? Он все еще надеется? Все еще говорит о Венке?
– Трудно сказать, что он…
Кейтель перебивает генерала. Ему нужно выговориться.
– Сразу по прибытии сюда, – говорит он, – я получил удивительную радиограмму из Берлина. Они задают вопросы, очень конкретные вопросы, основанные на абсолютно несбыточных надеждах. Мне пришлось ответить, разумеется. Я был вынужден сказать правду.
Генерал бледнеет от боли, внезапно пронзившей ногу. Когда боль отпускает, он обмякает в кресле.
– Я хотел вывезти его из Берлина, – говорит Кейтель. – В конце концов, мог ли он отдавать приказы оттуда? И там Борман, вечно нашептывающий ему на ухо. Я умолял его перебраться в другое место: я даже думал похитить его. Безумие, конечно: там полно эсэсовцев. Он отказался: одно из этих его решений, которые «обсуждению не подлежат». Я передал в ответ, что единственный выход для них – вырваться из окружения. Я сказал, что подожду ответа. Но ответ не пришел. Теперь я не могу с ним связаться. Воздушный шар сбили.
– Какой воздушный шар?
– С радиотрансляционной антенной.
– А, понимаю.
– Я служил ему семь лет, – говорит Кейтель. – Не могу представить, что больше никогда не услышу его голоса.
Генерал мычит что-то неопределенное. Несколько минут оба молчат; за окном щебечут птицы, приветствуя рассвет, и стоит часовой в стальной каске, глядя прямо перед собой немигающим взглядом.
Кейтель нарушает молчание.
– За все семь лет он ни разу не похвалил меня. Вам это известно? Ни одной похвалы, одни выговоры и обвинения. Что бы ни случилось, кто бы ни совершил ошибку. Если наступление терпело неудачу, виноватым оказывался я. Если генерал отступал, гнев неизменно обрушивался на меня. Я был его оловянным солдатиком. Я представлял всех военных. Боже, как он ненавидел армию.
– Я слышал, что с вами… обходились несправедливо.
– О, это всем известно. Недаром меня называют ослом. Я отвечал за все и не имел никакого права принимать решения. Только ставить свою подпись на его приказах.
Он круто поворачивается и смотрит в окно, за которым занимается весеннее утро.
– Грейм, отдельные документы, под которыми я подписывался…
– Все мы подписывались, все мы подписывались…
– Нет, говорю вам, нет. Приказы, чреватые настолько серьезными последствиями, что они почти отменяют закон. Не просто закон военного времени – видит бог, и он-то достаточно ужасен, – но само понятие закона. Знаете, чего я боюсь? Что все рухнет, рассыплется на части. Что произойдет полный… распад. Из-за того, что мы натворили.
– Вы выполняли свой долг. – Генерал явно чувствует себя не в своей тарелке. – Вы подчинялись приказам. Вы с честью выполняли присягу.
– О да, присяга. В первую очередь он заставил нас присягнуть на верность. Он связал нас этой присягой по рукам и ногам. Честь? Что такое честь? Когда-то мне казалось, что я знаю. Грейм, неужели вы считаете, что человек чести станет издавать приказы, бросающие вызов всем доныне существовавшим законам, оскорбляющие всякое человеческое чувство, и отказываться самолично их подписывать?
Кейтель не получает ответа.
– Их подписывал я. Осел подписывал все приказы. Все, кроме одного. Один я все-таки заставил его подписать. Приказ «о диверсантах». Помните такой? Конечно помните. Приказ убивать пленных военнослужащих.
– Если вы так глубоко переживали, – слабым голосом говорит генерал, – почему вы не ушли в отставку?
– Как можно уйти в отставку в военное время? Это равносильно дезертирству. И, в любом случае, кто бы заменил меня? Он не доверял ни одному генералу, даже до заговора. На мое место назначили бы Гиммлера.
Как всегда, при упоминании этого имени в помещении словно меркнет свет.
– Возможно.
– Абсолютно точно, – говорит Кейтель. – Преданность Гиммлера никогда не подвергалась сомнению. Никогда.
Он так долго сдерживал гнев, что теперь его голос звучит бесстрастно.
Генерал выпрямляется в кресле.
– Так, значит, вы ничего не знаете?
– Чего я не знаю?
– Гиммлер пытался вести переговоры с Западом. Через посредников в Швеции.
– Что?!
Кейтель потрясен. Он сидит неподвижно, и на его грубо высеченном лице солдафона, которое всегда казалось мне маской, призванной скрыть растерянность, написано нескрываемое изумление. Потом в глубине его глаз и в уголках губ появляется что-то. Улыбка.
– Это точно?
– Да. Так сообщило шведское радио.
– Какая ужасная новость, – говорит Кейтель без тени сожаления и садится.
– Она сломила Гитлера.
– Еще бы. – Начальник штаба Верховного главнокомандования уже овладел собой. – Надо полагать, Гиммлер не сумел договориться с этими поборниками мира.
– Не сумел. Они дали ему от ворот поворот. Они ясно дали понять, что в любом случае капитулировать придется и перед Россией тоже. Не понимаю, почему он надеялся избежать этого.
– Вдобавок ко всему, – бормочет Кейтель, – неужели он не имеет понятия, как к нему относятся за границей?
– Очевидно, не имеет, – говорит генерал, и оба зябко поводят плечами, словно ощутив дуновение ледяного ветра.
– Странно, что он этого не знает, – говорит Кейтель, – хотя, казалось бы, должен знать все.
– Вы надеетесь понять, что у него на уме?
– Нет. Я солдат, слава богу, а не священник.
– Великая простота войны. Да.
– Вы находите войну простым делом? Они встречаются глазами.
– Пожалуй, нет.
– Полагаю, он действовал в уверенности, что станет преемником Гитлера. Если такое время вообще наступит, конечно.
– Возможно. Что ж, теперь эти честолюбивые замыслы рухнули.
– Вы думаете? – говорит Кейтель, словно размышляя вслух. – А эсэсовские дивизии в Альпах, более или менее свежие? А отряды тайной полиции?
С минуту оба задумчиво молчат.
Генерал опускает ладонь на ручку кресла.
– Это никуда нас не приведет. Я прибыл сюда обсудить фактическое положение дел.
– Я слушаю вас.
– Какова обстановка на этом участке фронта?
– Хаос. Полная утрата боевого духа. Подразделения спешат сдаться первому встречному американцу, имеющему достаточно нашивок. – Кейтель резко проводит обеими руками по тронутым сединой волосам. – Несколько дней назад я выезжал на линию фронта, снова пытался разыскать Венка. По дороге я встретил батальон, который отступал с крепкой оборонительной позиции, поскольку до них дошли слухи, что русские танки находятся в тридцати километрах! Я отправил всех обратно на позицию и пригрозил офицерам военно-полевым судом.
– Вы нашли Венка?
– Да, нашел. Он сидел в заброшенной избушке посреди леса и тупо смотрел на такую же карту, какая лежит на столе у меня.
– Мы должны обсудить выступление армии Венка к Берлину.
После непродолжительного молчания Кейтель смеется. Резким смехом, но с явным удовольствием. Генерал недоуменно смотрит на него.
– Венку приказано отступить от Эльбы и немедленно двинуться на Берлин, – говорит генерал.
– Я в курсе, Грейм. Именно я и отдал этот приказ.
– К нему присоединится Девятая армия, которая ведет бои на южных подступах к городу. – Оперевшись на костыли, генерал рывком поднимается с кресла, наклоняется над столом Кейтеля и тычет пальцем в карту. – Вот здесь.
– Благодарю вас. Я знаю, где находится Берлин, – говорит Кейтель.
– Все имеющиеся в нашем распоряжении самолеты… – Генерал нервно оттягивает пальцем воротник мундира. – В чем, собственно говоря, дело, Кейтель?
– С Венком покончено, – говорит Кейтель. – Он намертво застрял между озер под Потсдамом. Он не может сдвинуться с места ни на шаг, а половина его армии по-прежнему торчит у переправы через Эльбу. От Девятой армии осталось лишь несколько батальонов, которым удалось прорваться с рукопашными боями, чтобы присоединиться к Венку.
После минутной паузы генерал говорит:
– Вы уверены?
– Не задавайте дурацких вопросов, дружище. Я видел это своими глазами.
Проходит еще несколько мучительно долгих секунд. Наконец генерал говорит тихим голосом:
– Значит, у них действительно не осталось никакой надежды.
– Никакой надежды не осталось с тех пор, как русские подошли к Одеру. Никакой надежды не осталось с тех пор, как Гитлер настоял на самоличном руководстве каждой битвой. О, я тоже надеялся, – говорит Кейтель. – Только с помощью Венка я рассчитывал вытащить Адольфа из Берлина: я был готов связать его и запихать в танк, даже если бы мне самому пришлось сесть за рычаги. Но даже неделю назад, когда я отдал Венку тот приказ, я прекрасно понимал, что все мы просто обманываем сами себя. И вы тоже, Грейм. Что за самолеты вы стягиваете в Рехлин? Если даже у вас есть самолеты, у вас нет горючего.
