Ознакомительная версия.
— А отоспаться ребята успеют, — добавил он. — Все-таки весь день в нашем распоряжении.
Раздача оружия и имущества окончилась, когда на востоке из-за леса показалось солнце.
Восход солнца застал командира взвода Бойко и четырех партизан в пути. Бойко хорошо знал дорогу к сторожке лесника и сейчас уверенно вел своих товарищей мелколесьем, по высокой росистой траве.
Почти всю дорогу он молчал. Бойко был чрезвычайно молчаливым, даже угрюмым человеком. Ему уже было под сорок лет, но сейчас он казался много старше: смерть двух близких людей надломила его.
Он заговорил, лишь когда вошли в густой, глухой бор и остановились отдохнуть возле расщепленной ударом молнии и поверженной наземь огромной сосны. Все уселись на нее.
— Товарищ Снежко, — тихо сказал Бойко. — Вот эта стежка приведет прямо к нему. Тут метров триста. Я пойду другим путем, сзади зайду, на всякий случай, а ты веди ребят прямо.
Поросшая травой, едва заметная тропинка вывела партизан на лесную опушку, где стояла рубленая почерневшая изба. Из дверей выбежал человек и, легонько припадая на левую ногу, поспешил к ним навстречу. Он был пучеглазый, с вывернутой нижней губой.
— А я думал, партизаны!… — крикнул он, но сразу осекся.
Из-под капюшона на фуражке Дымникова отчетливо виднелась пятиконечная звезда.
Лесник хотел что-то сказать, но губы его только беззвучно шевелились. Потом он опомнился.
— Время такое, ребятки, не разберешь, где свои, где чужие. — Он выдавил из себя что-то похожее на улыбку и продолжал: — Да что же это я! Заходите, товарищи, прошу… — Он повернулся, готовый идти к дому.
В это время из-за избы вышел Бойко. Увидев его, предатель упал на колени и взмолился:
— Фомич! Голубчик! Родной! Прости… Заставили меня… С испугу сказал… — лепетал он, пытаясь обхватить ноги Бойко. — Угрожали убить, собирались избу сжечь. Со страху чего не наговоришь…
— Цыц! — оборвал его Снежко, сдерживая клокотавшую внутри злобу. — Холуй гитлеровский!
— Разрешите, товарищ командир? — спросил Дымников, дрожащими от ярости руками снимая с шеи автомат.
— Погоди, Сережа, погоди, дорогой, — тихо и грустно произнес Бойко. — Я с ним сам поговорю. Немцы далеко?
— Нет, не очень! Могу свести, показать, — облизывая губы, ответил лесник.
— Сами найдем! Ну, вставай, пошли! — властно приказал Бойко и, не оглядываясь, пошел впереди лесника.
Из лесу Бойко возвратился минут через пятнадцать один.
— Немцев тут немного, — сказал он хмуро, — но больше, чем нас, раз в пять. Надо идти осторожнее.
Бойко долгим взглядом посмотрел на избушку, снял шапку, как бы прощаясь с местом, где он в последний раз видел своих близких, и, понурив голову, повел ребят за собою.
Он едва сдерживался, чтобы не разрыдаться. Идя сюда, Бойко думал, что расправа с предателем облегчит боль, что месть принесет ему хоть какое-нибудь успокоение, а этого не произошло. Русая головка дочурки стояла перед его глазами, она мерещилась ему в зарослях леса, в омытой росой траве; он мысленно видел ее плачущей, протягивающей к нему руки, молящей о помощи. Тяжелый, приглушенный стон невольно вырвался из груди Бойко. Идущие за ним партизаны грустно переглянулись.
В конце мелколесья, перед большой поляной, поросшей густой травой, Бойко остановился.
— Дальше не пойдем, могут заметить, — сказал он. — Будем ждать темноты.
— А успеем, Григорий Фомич? — спросил Дымников. — Ведь начнут ночью…
— Знаю, — прервал его Бойко, — тут час ходу. Отдыхайте! — отойдя в сторону, он лег на землю вниз лицом.
Впереди был почти целый долгий летний день, вынужденное безделье тяготило партизан, но они понимали, что переход по открытой местности опасен. Они молча опустились на траву, достали сухари, лепешки, консервы, отцепили от поясов фляги с водой.
— Григорий Фомич, — позвал Снежко. — Вставайте! Подкрепимся немного.
Бойко не отозвался.
— Забылся, видно, — сказал Дымников. — Не будем трогать.
Позавтракав, партизаны улеглись спать, а Снежко остался охранять их.
Подходя вечером к реке, Бойко и его товарищи увидели в береговых зарослях огонь. Надо было торопиться, но огни на этом берегу, где партизаны появлялись редко, вызывали подозрение.
— Трофим! Сережа! — сказал Бойко. — Проверить!…
Снежко и Дымников пошли на огонь, а Бойко с двумя бойцами залег на месте.
Ждали, наверное, с полчаса. Внезапно в той стороне раздался истошный крик, который повторило раскатистое эхо. Огонь сразу погас.
Бойко со своими людьми бросился вперед.
Подбежав к зарослям, они увидели три человеческие фигуры и припали к земле. Но это оказались Трофим и Сергей. Рядом с ними семенил маленький большеротый гитлеровец с прыщеватым лицом. Второго фашиста они прикончили.
— Уж больно беспокойный был и голосистый, — пожаловался Дымников. — Это он голос подал.
На реке качался плот. Группу Бойко уже ожидали двое бойцов из лагеря. Партизаны быстро переправились на ту сторону и зашагали к лагерю. Там шла деятельная подготовка к прорыву. Увидев пленного, Зарубин приказал Веремчуку допросить его.
Пленный оказался ротенфюрером одной из абверкоманд, действовавших в этом районе. Он сообщил, что завтра днем гитлеровцы будут атаковать лагерь. Но враги не подозревали, что еще сегодня ночью их атакуют партизаны.
Другая новость ошеломила всех. Оказалось, что на то место, где его изловили, ротенфюрер вместе с убитым переводчиком пришел уже в четвертый раз. До этого он трижды встречался там с партизаном по имени Василий, от которого получал письма для начальника абвер-команды.
Ротенфюрер сказал, что этого Василия он хорошо знает в лицо и может опознать, но устроить очную ставку уже не было возможности: до боя оставалось пять-десять минут.
Значит, в отряде притаился предатель. Чтобы выловить его, надо было обязательно сохранить пленного. Зарубин приказал Веремчуку переодеть ротенфюрера, приставить к нему трех надежных людей и строго-настрого предупредить их, что немец должен выйти живым из предстоящего боя.
Взводы уже сосредоточились на исходных рубежах, ожидая команды. Напряженная тишина нарушалась лишь кваканием лягушек да тихими шорохами, покашливанием, приглушенным говорком.
Зарубин хотел последний раз взглянуть на лагерь, с которым было связано так много радостных и горьких воспоминаний.
Он был немного взволнован. Как выдержит отряд этот тяжелый, неравный бой? Какой ценой удастся партизанам пробиться сквозь вражеское кольцо?
Зарубин верил в людей, с которыми воевал уже целый год. Он знал в лицо каждого партизана, не говоря уже о командирах. Командиров он проверял и воспитывал на боевых делах изо дня в день. Каждый из них за прошедший год накопил немалый боевой опыт, провел не одну самостоятельную операцию. Взять хотя бы Рузметова, Селифонова, Бойко, Толочко… «Нет! Не подведут! Прорвемся», — уверенно сказал себе Зарубин.
Он остановился у края поляны, всмотрелся. Вот могила Грачева, рядом с ним лежат еще семеро. Зарубин снял ушанку и подумал о том, что надо бы сровнять могилы с землей, чтобы враги не надругались над павшими. Но время истекало. Он надел шапку и зашагал дальше.
Вот опушка, на которой Зарубин, придя впервые в лес, выстроил около трех десятков разношерстно одетых, тогда еще мирных, людей и объявил, что отныне он — их командир. Как давно это было! В том, что горсточка мирных людей превратилась в боеспособный подвижной отряд, спаянный крепкой дисциплиной, что этот отряд умел наносить внезапные и чувствительные удары врагу, что он поднимал людей на борьбу в тылу у гитлеровцев, — во всем этом Зарубин чувствовал плоды своих трудов.
В штабной землянке собрались командиры: Добрынин, Селифонов, Бойко, Толочко, Веремчук, Спивак. Рузметов отдавал последние распоряжения. Он стоял возле стола и освещал карманным фонариком кусочек карты.
— Охрану Топоркова обеспечили? — спросил он.
— Обеспечили, — ответил Селифонов.
— К пленному людей приставили?
— Да, — коротко бросил Бойко.
— Идите по местам, — сказал Рузметов и тихо добавил: — В нашем распоряжении еще семь минут.
Все ушли. В землянке остались Зарубин и Добрынин.
— Где Пушкарев? — спросил Зарубин.
— Беседует с людьми.
— Ты его не теряй из виду, Федор Власович… горячий он человек,
— Хорошо. Как думаешь, Валентин… — Добрынин запнулся на мгновенье и едва слышно спросил: — Прорвемся?
— Прорваться, безусловно, прорвемся, но не все. Не хочется думать, не хочется говорить об этом, но это так. Потери будут. Для кого-то вот эта ночь будет последней… кто-то останется в этом лесу навсегда. Кстати, дневник отряда — вот тут. — Он похлопал себя по груди. — Это на всякий случай…
Ознакомительная версия.
