Максим, который все еще переживал гибель торпедного катера и Виктора, не успел ответить, его опередил Одуванчик:
— До Ленинграда? Своим ходом? Да любой балтиец до него на одном энтузиазме дойдет! А у нас — моторы исправные, и мы сами с руками!
Торпедные катера, вернувшиеся с задания значительно раньше, доложили, что сто второй бронекатер изрешечен вражескими снарядами, что он, возможно, и не вернется. Но бронекатер здесь, его палуба сдержанно подрагивала под ногами старшего морского начальника. И он был чрезвычайно рад этому. По-человечески рад. Только потому и не осадил Одуванчика, только потому вполне миролюбиво и сказал Максиму:
— Ты — командир, тебе виднее.
Максим ответил без промедления:
— Если позволите, день скоротаем под защитой ваших зенитных батарей, а ночью и начнем переход.
Западный ветер, резвившийся несколько дней, сделал и доброе дело: нагнал серых косматых туч, которые почти легли на умиротворенные волны, и бронекатер благополучно преодолел весь путь от острова Лавансаари до дамбы Морского канала. Здесь, оказавшись под ее защитой, Максим уменьшил ход до малого. Это была его маленькая командирская хитрость. Дело в том, что бронекатер всю ночь шел под военно-морским флагом, гордо неся его на гафеле мачты, в недавнем бою помеченной тремя глубокими царапинами от осколков вражеских снарядов. Ночью идти под военно-морским флагом, если ты не в бою, — нарушение устава. Чтобы была лазейка, Максим и решил подойти к месту своей стоянки уже после официального времени подъема флага на всех боевых кораблях.
Борисов, конечно, глазастый, он, возможно, уже знает, где и даже как они идут, однако теперь, если захочет, он сможет и не докапываться до истины, отметив в памяти только сам факт появления бронекатера, появления после подъема флага.
Максим искренне считал, что сегодня их катер имеет право на кое-какие привилегии: он возвращался с ответственнейшего задания, он принимал участие в расчистке пути для больших боевых кораблей советского флота. Ведь каждый остров и даже островок, откуда вышвырнули фашистов, — наш опорный пункт, наше пристанище на случай беды. Такое, каким уже является остров Лавансаари.
Издали увидели Борисова с Медведевым, дивизионных специалистов и машину с красными крестами на бортах; она стояла чуть сзади Борисова и точно у места швартовки сто второго.
Еще не закончили швартовку, а Борисов уже крикнул:
— В первую очередь — раненых! С рапортом успеешь!
Катер стоял вплотную к стенке, кроме того, их соединял трап, но к Насибову, когда он пошел с катера, с берега протянулось несколько дружеских рук, готовых поддержать, подхватить, если он хотя бы только качнется.
А Якова сопровождал брат. Обняв правой рукой за плечи, довел до машины и тут вдруг метнулся на катер, крикнув:
— Яшка, я мигом!
Не по трапу, а через леера сиганул на катер, чтобы через считанные секунды появиться уже с гитарой. Ее и протянул брату:
— Держи. Скучно станет — сыграешь что.
Яков здоровой рукой осторожно коснулся грифа гитары и ответил:
— Я быстро сюда вернусь. А она… Пусть она на моем рундуке лежит…
Он хотел сказать: «…как память обо мне». Не сказал. Чтобы не насторожить брата и товарищей. Только излишне решительно полез в санитарную машину.
Ушла санитарная машина, воем сирены резанув по сердцу, Борисов взял Максима за локоть и повернул лицом к катеру, сказав:
— Показывай.
Повреждения, полученные бронекатером в бою, были столь существенными, что Борисов, в сопровождении дивизионного механика и Максима облазивший весь катер, для ремонта решил отправить его на судостроительный завод.
Принял это решение и сказал даже без намека на иронию:
— Там, если повезет, и отоспитесь малость.
У Максима вертелось на языке, что слова «отоспитесь малость» не сочетаются друг с другом, но душевная усталость была столь велика, что он промолчал, мечтая об одном: поскорее бы добраться до койки; грохнуться на нее.
Борисов решил иначе:
— Теперь пойдем в штаб. Там подробно расскажешь все-все.
С этой фразы и началась повседневная текучка, укравшая у Максима и немедленный отдых, и вообще многие часы. Только после спуска флага, измотанный различными сугубо деловыми разговорами, он вернулся на бронекатер. Но и тут его уже ждали воентехник Дудко и Одуванчик.
— Слушай, Максим, давай на «ты», а? — пожимая его руку, предложил Дудко.
— Сам хотел предложить это же, — искренне ответил Максим, который давно (и особенно — в последнем походе) понял, какую огромную помощь им оказал Дудко, установив на рубке крупнокалиберные пулеметы.
— Тогда, соблюдя дипломатические формальности, переходим к делу, — оживился Дудко. — Прошу следовать за мной.
И подвел к носовой орудийной башне, рукой погладил ее холодную броню.
— Понимаешь, задачи тебе приходится решать подходящие… А не кажется ли тебе, Максимушка, что огневая мощь твоего бронекатера несколько слабовата, что ее следовало бы усилить?
— Предлагаешь «сотки» установить? — не понимая почему, начал сердиться Максим; может быть, и потому, что и сам не раз подумывал, что его пушки хотя и хороши, но далеко им до главного калибра больших военных кораблей.
— Учти, Максимушка, кого я уважаю, тому глупых идей не подсовываю. Я вообще дорожу репутацией своей фирмы… Как ты взглянешь, если у тебя на одной из орудийных башен вдруг дополнительно появится установка для стрельбы реактивными снарядами?
Реактивные снаряды… Это новинка войны, это грозное оружие, принятое Красной Армией на вооружение, как слышал Максим, в конце лета или даже осенью прошлого года. Он видел его в действии раза два или три. Очень впечатляющее зрелище: от самолета вдруг отделяется что-то с огненным хвостом, несется к фашистским окопам, и там начинает взрываться, гореть и дымиться, казалось, сама земля. Настолько впечатляюще взрываться, гореть и дымиться, что, когда Максим все это увидел впервые, захотелось немедленно удрать из своих окопов, хотя тот ад разверзся в фашистских.
Максим мысленно даже представил, как хлестнул бы он реактивными снарядами по тем батареям на острове Соммерс; небось сразу заткнулись бы все фашистские пушки.
А Дудко уже рассказывал о том, как и какие направляющие он намерен крепить на орудийной башне.
— Иными словами, установку направляющих беру на себя. На тебя возлагаются задачи: не соваться в мои действия, раздобыть соответствующий боезапас на один-два первых залпа и приготовиться к нагоняю от начальства. За самоуправство и так далее и тому подобное. Оно, начальство, всегда умело находить причины для вздрайки…
— Зачем в данном случае нарываться на нее? Почему бы мне не пойти к Борисову и не высказать ему твое предложение? Ведь установка этого оружия — дело слишком серьезное, чтобы всю ответственность брать на себя… Да и с боезапасом не все ясно. Почему его добывать надо только на первые два залпа? Наконец, где добывать? Хотя в свою очередь не обратятся ли они за разрешением к более высокому начальству? Вполне возможно и такое…
А Дудко дожимает, загоняет в угол:
— Вот и получится, что улита едет, когда-то будет. А я за дни ремонта все тебе в лучшем виде сварганю!.. Ладно, открою тебе и то, что узнал совсем недавно, что, скорее всего, еще неизвестно ни Борисову, ни Лютому. Установка этого оружия на катера не моя идея. Первая партия бронекатеров с таким оружием уже готова и вот-вот будет направлена в районы боевых действий. Так что мы с тобой только несколько опередим то, что скоро будет и здесь.
И Максим начал сдаваться, он только и спросил:
— А как и где мне добывать тот боезапас? И почему лишь на первые залпы?
— Да потому, что потом тебя, узаконив появление реактивных установок, обязательно поставят на соответствующее довольствие!.. Между прочим, у меня есть хорошие знакомые среди летчиков-штурмовиков. Встретимся компанией, посидим дружеским кружком, побалакаем…
— Ладно, нагоняй от начальства приму и не поморщусь. А вот где встретимся с летчиками? Где посидим и побалакаем? Было бы мирное время — зазвал бы их в «Асторию», «Метрополь» или еще куда. А теперь?.. Да и к разговору что-то взбадривающее добыть надо…
— Или у тебя нет матросов? Или я тебе не друг? Все, Максимушка, будет проще, чем думаешь: ты явишься со своей красавицей в эту вполне приличную компанию. Как мой лучший друг явишься. За столом в меру зубоскалишь, если имеешь к этому склонность, и, улучив момент, высказываешь свою просьбу. Я, разумеется, поддерживаю ее… Честное слово, летуны — народ понимающий, отзывчивый на чужую нужду.
Заиметь реактивные снаряды — о чем еще большем можно мечтать? И Максим сказал с искренним сожалением, даже не попытавшись скрыть его:
