Случай показать, что и мы кое-какой властью облечены, представился уже вечером этого же дня.
На нашем пути попался такой красивый участок берега, что пройти мимо было просто преступлением, и пароход, конечно, подвернул к нему. И немедленно главный старшина Третьяков сказал мне, многозначительно тараща глаза:
— А если в этом лесу бандиты есть?
Подсказку я схватил с лету, и, когда пароходу «Полина Осипенко» до берега оставалось метров пятьдесят, мой катер, предварительно подняв флаг, обозначавший, что «ваш курс ведет к опасности», и строча в небо из пулеметов, встал между пароходом и берегом.
Пароход, разумеется, спятился к середине Днепра. А еще немного погодя кто-то в гражданском олень вежливо попросил меня подойти к борту «Полины Осипенко» и спросил, чем вызваны и пальба в воздух, и маневр катера.
Я ответил, что согласно инструкции, полученной мной, мы несем ответственность за пароход и людей, находящихся на нем, несем во время всего перехода до Канева и обратно до Киева. А почему я запретил подходить к берегу здесь… Или не видите, какой дремучий лес? Пока не прочешу его от опушки до опушки, пока не выставлю оцепление, и речи быть не может о том, чтобы пароход пристал к берегу.
На пароходе было несколько кавалеров ордена Богдана Хмельницкого, похоже, недавних командиров партизанских соединений. Они в один голос стали убеждать меня, что в этом лесу нет ни одного бандюги. Однако я упорно стоял на своем, ссылаясь на инструкцию.
Тут к товарищу, который первым начал переговоры со мной, подошел второй и прошептал что-то. Тот невозмутимо выслушал его, потом спросил, глядя мне в глаза:
— Или у нас с вами не одна задача?
— Вы решаете ее на пароходе, а я на реке и на берегу.
В ответ этот товарищ так добродушно рассмеялся, что я смутился, почувствовал себя мальчишкой, которого уличили в шалости, и с радостью и благодарностью пожал руку, протянутую мне: ведь этот товарищ, если судить по власти, которой он был наделен, мог запросто и другим способом заставить меня сделать то, что было нужно ему; я это понимал прекрасно и с самого начала нашей затеи.
Больше никто не запрещал нам швартоваться к пароходу.
Вернулись в Киев — прежние заботы вновь обрушились на меня. Чего мы с Гриденко только не придумывали, чтобы делом загрузить личный состав побольше! Кроме траления и боевой подготовки, матросы у нас баню отгрохали такую, что штабные специалисты из Киева приезжали попариться, и спортивную площадку, где стали проводить самые различные соревнования, и на субботники в Киев мы их возили, на расчистку Крещатика. Но все равно часть матросов (особенно черноморцы) просились у нас на фронт, а другие, как выразился наш доморощенный остряк, «явно потянулись к кратковременному семейному очагу».
И масла в огонь неожиданно подлил солдат, который после госпиталя прибыл домой на побывку. Встретившись с матросами, он только и сказал:
— Здорово, курощупы!
Так сказал фронтовик, и поэтому матросы смолчали, проглотили обиду. Но боль оскорбления была настолько сильна, что слово «курощуп» еще долго у нас было самым страшным цензурным ругательством.
Борьба с теми и другими настроениями была в самом разгаре, когда пришел приказ лаконичный и ясный: дивизиону завтра на рассвете, оставив базу и штаб здесь, под Киевом, следовать на реку Березину, где явиться к начальнику штаба флотилии капитану 2-го ранга К. М. Балакиреву.
Что особенно понравилось и насторожило — в приказе не было ни слова о том, для какой цели мы перебазируемся на Березину. Да и офицер штаба, вручивший мне приказ, вдруг сказал, что переход мы должны произвести скрытно.
Чтобы рассеять последние, сомнения, я прикинулся простачком и спросил:
— Маскироваться во время стоянок?
— И на переходе тоже, — ответил тот.
Точно в указанное время, взяв с собой продовольствия строго по норме и недели на две, а боезапаса — сколько могли принять, дивизион снялся со швартовых и, вытянувшись в кильватерную колонну, пошел вверх по Днепру.
Шли днем и ночью. Но стоило сигнальщикам доложить, что слышен шум моторов немецкого самолета, весь дивизион моментально притыкался к берегу, будто и не торопились мы вовсе, или по сигналу «Все вдруг!» разворачивался на обратный курс и самым малым ходом, на какой мы только были способны, полз вниз по течению.
А как еще мы могли замаскировать свое движение к фронту?
19 или 20 июня мы прибыли к месту назначения, и я поспешил к капитану 2-го ранга Балакиреву. Он и вручил мне приказ, в котором говорилось, что с 21 июня наш дивизион должен стоять впереди бронекатеров Пескова и прикрывать их от плавающих мин (стояли они на огневой позиции в районе деревни Стужки).
Помнится, я удивился, почему дивизион Пескова оказался здесь, когда еще недавно стоял на Припяти. Балакирев пояснил, что командование фронта обязало флотилию артиллерийским огнем и высадкой тактических десантов способствовать наступлению вдоль Березины 105-го (правый берег) и 53-го стрелковых корпусов. Чтобы успешнее решить эту ответственную задачу, командование Днепровской флотилии и перебросило на Березину самую боеспособную бригаду, усилив ее моим дивизионом.
И я вышел вперед двумя катерами-тральщиками (до фронта оставалось еще километра три или четыре), а все прочие катера спрятал в протоке, которая была так узка, что катера еле втиснулись в нее. Здесь никакой маскировки не требовалось: над протокой переплелись ветками деревья. И вообще это место было настолько глухим, что, отойдя от катеров метров на пять, один из матросов натолкнулся на полянку, где, похоже, с 1941 года лежали наши и вражеские солдаты, погибшие в яростной рукопашной схватке.
Мы захоронили тех и других.
Трое суток в ожидании сигнала наступления мы простояли на своей позиции. И все это время вели разведку. Не только побывали в окопах наших солдат и оттуда осмотрели передний край противника, но и посылали своих разведчиков в ближний вражеский тыл.
Данные нашей разведки и сведения, полученные от армейцев, были малоутешительными. Хотя тогда мы, разумеется, еще не знали, что фашисты для обороны Бобруйского направления в составе 9-й армии имели 12 пехотных и одну танковую дивизию и много самых различных частей усиления; тогда мы только догадывались, что враг намерен здесь стоять насмерть; это позднее, в ходе боев, мы узнали, что тут у фашистов было по пять и даже шесть линий траншей, идущих в глубину до шести — восьми километров, что перед передним краем у них много не только колючей проволоки, но и минных полей.
Все это мы узнали чуть позднее, а тогда нас больше всего интересовали Здудичи, перед которыми мы оказались, а еще точнее — река в их районе, ибо понимали, что она — наша дорога.
Так вот, Березину у села Здудичи фашисты перегородили двумя бонами, каждое из бревен которых стояло на трех самостоятельных якорях. Кроме того, каждый бон был опутан колючей проволокой, под защитой которой прятались противотанковые мины.
Еще — в обрыве правого берега фашисты соорудили дзот, через амбразуру которого на подходы к нижнему по течению бону поглядывал пулемет. И минные поля у бонов были как на правом, так и на левом берегу.
Понимали мы и то, что подходы к бонам наверняка давно пристреляны вражескими артиллеристами и минометчиками.
Словом, было ясно, что выбить врага отсюда будет трудно. Но больше всего нас смущало: с кем мы будем наступать? Ведь в окопах на передовой почти в каждой роте было столько солдат, что ее впору взводом именовать.
Короче говоря, стояли мы в непосредственной близости от фронта, знали, что прибыли сюда для боя, но когда он произойдет и где сейчас прячутся наши главные силы, об этом не догадывались; да и на передовой все шло до тошноты обыденно: и мы, и немцы периодически постреливали, и все тут.
Лишь однажды над нашими катерами прошел фашистский самолет-разведчик — «рама», как мы его звали. И по тому, что он не сделал над нами ни одного круга, не попытался снизиться, мы поняли: рассмотрел нас хорошо, и вот-вот появятся бомбардировщики, вызванные им. Зная, чем это пахнет, мы с Песковым быстренько отвели катера вниз по реке километра на два или три, где и замаскировали наспех.
Действительно, скоро появились вражеские бомбардировщики и так обработали квадрат нашей недавней стоянки, что мы в душе только радовались, что своевременно ускользнули оттуда.
Скрылись за горизонтом самолеты — мы вернулись на свои уже привычные места. Вот тут Губанов, в обязанности которого входило видеть и слышать все, и доложил:
— Товарищ комдив, они стадо коров разбомбили! С броняшек братва уже бежит туда, чтобы мясом запастись!
Мясо? Я немедленно снарядил туда и своих.
— Ага, наши уже прибежали… О чем-то говорят с теми… Никак ссорятся?! — держал меня в курсе событий Губанов.
