Кроме как Утюгову записку написать было некому. Но кто же он, этот несчастный Утюгов? Случайно попавший в плен, вечно спавший неудачник или сознательный изменник, предатель, фашистский прихвостень? Впрочем, кто бы он ни был, сейчас он был нужен ей. Если сделал одно доброе дело, возможно, отважится и на второе…
Она обшарила землянку в поисках какой-нибудь бумажки, не найдя ничего, стала царапать буквы на березовой коре. «Любимый мой! — писала она. — Я пока жива и, возможно, проживу еще день-два. Немцам надо знать, где находятся их генерал Лейбниц и майор Краух. Последний — не слишком важен. За Лейбницем послан егерский батальон, с которым вы сражались. Если сможете, дайте немцам знать, что их генерал жив и находится где-то совсем близко… А главное, что они смогут выкупить его без боя, обменяв, скажем, на своего снайпера или еще на кого-то, кто у них сейчас в плену. В общем, соображайте, дорогие мои, и храни вас Бог!»
Уверенная, что ее хитрость пройдет, она свернула бересту в трубочку и спрятала в сапог: если придет Утюгов, надо уговорить его, что за его помощь ей ему простят все грехи…
Утюгов пришел на следующий день — принес еду в солдатском котелке. Тина решительно вынула бересту, подала Утюгову. Он, видимо, ожидал нечто подобное и не возражал. Она на словах сказала ему, что, если останется жива, докажет контрразведке и всем, кому положено, о его самоотверженном служении Родине. Он колебался недолго — часовой стал проявлять беспокойство — еще раз спросил, можно ли верить ей, советскому снайперу, после всего сотворенного им. Она изо всех сил постаралась его успокоить.
— Среди нас тебя никто предателем не считает. Просто твоя привычка засыпать где попало сыграла с тобой злую шутку. Скорей всего, ты заснул и не заметил, что наша часть ушла. А тут немцы.
— Так и было, — сказал он, подумав. Тина облегченно вздохнула. Теперь главное, чтобы ее береста попала к Ланцеву! Уж он-то поймет, что надо делать!
Наступавшая ночь ее не пугала: немцы по ночам не расстреливают, а в полевых условиях и не допрашивают: при допросах нужен свет. А с ним у егерей строго: если неудачно закурил — могут пристрелить…
Впервые ночь в плену она провела спокойно: была уверена, ее послание пошло по назначению. Но, даже если оно попадет в руки немцев, тайна генерала Лейбница не раскроется. Наоборот, из ее письма им станет ясно, что Лейбниц жив, что, скорей всего, его лечат и егерям остается выполнить долг перед фюрером: вернуть генерала живым. Довольная собой она не заметила, как уснула.
Утром ее никто не будил — еду не приносили, а когда совсем рассвело, повели на допрос. И первое, что она увидела, выйдя из погреба, это повешенного на дереве прямо перед ее дверью несчастного Утюгова. Скорей всего, его повесили без суда и следствия — на это у немцев не хватило бы времени, и лицо его не носило следов пыток, но, как у всякого повешенного, густая синева и прикушенный язык подействовали на Тину удручающе. Теперь ей не на кого было надеяться.
В блиндаже за столом сидели те же офицеры, только перед ними теперь лежала не ее снайперская книжечка, а ее послание — кусок бересты.
Некоторое время все молчали, потом белокурый красавец спросил:
— В своем письме вы допустили оплошность, сказав о генерале фон Лейбнице. Теперь мы знаем, что он жив и находится у вас в плену. Нам остается выяснить, где именно и куда вы рекомендовали его перевести. Советую вам не тянуть время и не увиливать от ответа, иначе мы применим методы, которые вам не понравятся.
Тина молчала. То, что ее послание сработало, ее радовало: немцы поверили, что генерал жив, а это значит, что они не уйдут, пока не узнают, где он, и не попытаются его освободить. То, что ее судьба с этого момента будет решена, не слишком волновала ее, или, проще говоря, она к этому была готова.
Вздохнув, она попросила разрешения сесть. Это ей разрешили и даже подали табурет. Она села и почувствовала слабость. Практически, она ничего не ела уже вторые сутки, если не считать ложки каши в солдатском котелке, принесенном Утюговым. «Бедный мальчик!» — впервые она подумала о нем с жалостью. Ведь он погиб из-за нее… Она попросила воды. Эту ее просьбу тоже удовлетворили, но тут же приступили к допросу, который касался второго лица — майора Крауха: немцы, видимо, решили, что обоих пленных русские держат вместе, и если егерям удастся найти Крауха, то разыскать Лейбница будет проще.
В самый разгар допроса, когда она, наморщив лоб и сведя брови к переносице, делала вид, будто старается припомнить нечто важное, связанное с Краухом, — в конце концов, это он вел переговоры с командиром роты старшим лейтенантом Ланцевым, скорей всего, о своем будущем, и сведения об этом были для немцев особенно интересными. Она понимала, что для ее друзей важно сейчас продлить насколько можно ее земное существование, старалась заинтересовать немцев неожиданными подробностями. От Ланцева она узнала о посещении Краухом Советского Союза и его общении с русскими инженерами. Закрутив эту тему, она придумала якобы высказанные Краухом антифашистские взгляды на все происходящее и его настоятельные просьбы представить его, Крауха, русскому командованию, для которого у майора имеются важные для русских сведения. Рассказывая небылицы о Краухе, она по реакции немцев поняла, что они считают майора предателем и опасным для рейха перебежчиком. Кто знает, в конце концов, какими секретами владеет этот негодяй? Собственно, из самого рейха по поводу Крауха не было никаких указаний, но командир егерского батальона, а он сидел сейчас за столом напротив русского снайпера, считал своим долгом поймать и обезвредить изменника.
* * *
Почти совсем рассвело, когда кучка солдат разведроты и батальона заметили идущего к ним со стороны леса человека с РБМ за плечами. Был он невысок ростом, коренаст и шел прямо к ним, ничуть не смущаясь, видя наставленные на него автоматы. Подойдя ближе, представился старшему по званию:
— Старший сержант Рудаков, четвертая батарея второго дивизиона среднего калибра. Послан для корректировки огня. Прошу визуально обеспечить ближайшее расстояние до противника.
Сняв с плеча рацию, он расправил плечи — рация ему намяла холку.
Медленно, словно приближаясь к чему-то очень хрупкому и дорогому, капитан Хряк приблизился к старшему сержанту и молча обнял его за плечи.
— Дорогой мой! — сказал Хряк, возможно, впервые в жизни произнеся столь ласковые слова. — Если бы ты знал, как мы все тебя ждали! Бойцы! Товарищи мои! Я знал, что нас не покинут!
Вот она, помощь! Пришла все-таки…
Весь батальон — все, что от него осталось, — сгрудились вокруг старшего сержанта, кто-то предлагал ему закурить, кто-то, наоборот, просил махорки на цигарочку… Смущенный таким вниманием, артиллерист краснел и, кажется, готов был отдать все, что у него имелось, лишь бы его отпустили: ровно через семь минут должен начаться артобстрел позиций егерей, а у него пока не было никаких ориентиров… Выручил подошедший младший лейтенант Безродный.
— Иди за мной, я тебе все ориентиры покажу, наводи батарею, только смотри, своих не задень!
Не прошло минуты, как прозвучал первый залп, над головами замерших от восторга, почти не надеявшихся на помощь людей понеслись тяжелые снаряды.
— Братцы, к бою! — заорал Тимоха, размахивая автоматом. — Не посрамим звания разведчиков! Вперед!
Но вперед бежать никому не пришлось: разрывы снарядов ложились так плотно, что бойцам Ланцева и Хряка оставалось ждать, когда артналет закончится.
Он закончился так же неожиданно, как и начался: со стороны егерей несло гарью, но ни единого выстрела с их стороны не последовало — шестой отдельный егерский батальон сдавался на милость победителей.
Час спустя в знакомом окопчике сидели капитан Хряк, радист со своей рацией и два затесавшихся Бог знает зачем солдата из батальона Хряка, последними подошли, обнявшись, Ланцев и живая и здоровая снайпер Кристина Хмель. Узрев их на бруствере, Хряк пинком выгнал двух нахалов и принял Тину в объятия. Ланцев не возражал.
— Где ты ее нашел? — успел спросить капитан.
— Сама выбежала навстречу, — ответил Ланцев, осторожно спускаясь в окопчик, — у него было ранено плечо. Бросив автомат с пустым диском, взмолился: — Иван! Дай один глоток чего-нибудь, горло промочить. Век не забуду!
— Тебе из какой банки, — спросил Хряк, — от серой крысы, от гадюки или от неродившегося младенца?
— Неужели вы пьете эту гадость?! — возмутилась Тина, но Ланцев ее успокоил: — Тот спирт вылакали еще позавчера, теперь ждем свеженького, раз снаряды подвезли, спирт подвезут непременно.
После появления в окопчике Ланцев и Тина не расставались — боялись, что какая-то новая сила разлучит их снова…
Перепрыгивая через окоп, спешили куда-то уцелевшие бойцы разведроты и батальона, мельком, с надеждой всматривались в глубину; вдруг да у командиров нашлось что-нибудь из жратвы.
