Митя кивнул.
— Да пошли вы все!.. — Командир отвернулся к стене.
Митя постоял немного в нерешительности и тихонько вышел на цыпочках, притворив за собой дверь.
Назад он не торопился, шел пешком, специально выбирая путь подлиннее. Генка с сержантом стояли под окнами домика и курили.
— Ну что? — спросил Генка.
— Послал всех.
Генка сплюнул.
— Они его к «бэтээру» привязали и охранника с автоматом поставили. При попытке освободить приказано стрелять.
— А вы-то что?
— А что? У них там охранников целая куча, вытолкали нас в шею. Не будешь же по ним стрелять.
Митя высунулся за угол. Замполит был привязан к подножке бронетранспортера. Он уже не дергался, а только матерился и обещал, что когда освободится, всех перестреляет.
Митя попросил у Генки сигарету. Они постояли, покурили, потом он спросил:
— Что будем делать? — Генка пожал плечами:
— А что мы сделаем? Пошли спать.
Они вернулись в штаб. Из-за стеклянной перегородки выглянуло бледное испуганное лицо дежурного. Они сдали ему оружие, сержант стал рассказывать, что произошло, а они с Генкой пошли в кабинет.
— Холодно ему там, — сказал Генка.
— Да уж, не жарко. — Митя представил себе домик со светящимися бойницами, окруженный утренним туманом.
— Ничего, быстрее протрезвеет, а то допился до ручки — в людей стал стрелять.
«А все-таки плохо, что мы его бросили», — подумал Митя, засыпая.
Замполит зашел еще до завтрака. Он был не один — парторг и комсомолец выглядывали из-за его спины.
«Вот они, полюбуйтесь!» — тыча в них пальцем, сказал замполит. Его лицо было с зеленоватым оттенком, под глазами отвисли большие морщинистые мешки. «На губу! — заорал замполит. — Всех на губу!» Он распахнул двери, зашел в дежурку и там снова заорал: «Всех на губу!»
Замполит вернулся в кабинет и, глядя на ничего не понимающего Козлова, сказал: «Художника там не было — пусть остается. А этих, — он кивнул на Митю с Генкой, — обрить и отвезти на гарнизонную гауптвахту за невыполнение приказа и предательство. А потом в роту, чтобы я их больше в штабе не видел!»
Из лампы повалил едкий маслянистый дым, и Митя прикрутил фитиль. Он сделал стежок на подворотничке, завязал нитку и откусил ее зубами, потом повесил «хэбэ» на спинку кровати и потянулся. До подъема было еще долго.
Он откинул полог палатки и вышел наружу. Было светло. Под грибками, переминаясь с ноги на ногу, маялись часовые.
Митя ждал, но солнце медлило за горами. Он потрогал макушку. «Даже если отправка будет в декабре, все равно не отрастут. Поеду лысым». На губе стояла десантура — им наплевать, дембель ты или не дембель, подстригли под машинку, ушитое «хэбэ» распороли бритвами — остались одни лохмотья. Потом вышел прапорщик и заставил маршировать до двадцати трех часов. А через неделю за ними приехал старлей из второй роты — их новый командир.
В роте к ним относились как к штабным крысам. Особенно доставалось Генке — он был еще черпаком. Митю не трогали, но и близко к себе не подпускали. Приходилось ходить с ротой в столовую, в то время как «без пяти минут» дембелям еду приносили в палатку. Чижики его не слушались и посылали подальше, а старики только посмеивались и часто ставили в наряды.
Солнце наконец встало — оранжевое и ослепительное, обнажив спрятавшиеся в тени городские крыши. Митя вернулся в палатку, надел влажное от ночной сырости «хэбэ», взял автомат и вышел под грибок.
Он вспомнил о вчерашнем разговоре со следователем. Когда за ним прибежал солдат от особистов, внутри все оборвалось.
Следователь предложил ему сесть, долго изучающе смотрел Мите в лицо, потом спросил:
— Какие отношения у вас были с военнослужащим Владимиром Бардаковым?
Митя не сразу понял, что он говорит о Вовке.
— Были друзьями.
— Как долго вы его знали?
— С учебного подразделения почти два года. — Митя понял, что Вовка залетел по-крупному.
— Вы знали, что Бардаков употребляет наркотики?
— Да, знал.
— И как часто, пока вы были писарем у замполита, он ночевал у вас?
Затылок онемел. Он догадался, что случилось.
— Всего один раз. — Митя набрался смелости и спросил: — Что с ним?
Следователь опять долго пристально смотрел на Митю, прежде чем ответить.
— Ваш друг, Владимир Бардаков, продал автомат за двести пакетов героина. Оружие было взято у душманов в качестве трофея. Было установлено, что оно принадлежит некоему Василию Нечаю, демобилизованному осенью прошлого года, — он не сдал автомат в оружейную комнату.
«Как по писаному говорит, козел», — зло подумал Митя.
Следователь продолжал:
— Небезызвестный вам рядовой Козлов показал на допросе, что ни вы, ни рядовой Лисовский не могли продать автомат, но у вас однажды ночевал какой-то друг. В общем, сознался ваш Бардаков во всем. Сейчас находится на принудительном лечении в Ташкенте.
Митя вздохнул.
— Сколько ему дадут?
— Не меньше семи, — следователь опять пристально посмотрел на Митю. — Вы знали о продаже оружия?
Митя вздрогнул.
— Нет, не знал.
— Когда обнаружили пропажу?
Митя вспомнил, как шарил рукой между стенкой и шкафом.
— Я не знал, что автомата на месте нет.
— Вы хотите сказать, — голос следователя полез вверх по хроматической гамме, — что столько времени не хватились пропажи, автомат вам был не нужен?
Митя покачал головой.
— Нет, не нужен. Только на случай тревоги.
Больше следователь не лез к нему с автоматом, но еще целый час мучился расспросами о Вовке: о его характере, о службе в учебке, спросил даже, была ли у него девушка.
Митя поежился под своим грибком. «А говорил: „Бросил, больше в рот не возьму!“ И как только он его нашел? Отплатил за ночлег!»
Труба пропела подъем, и, еще не смолкли звонкие в утренней тишине звуки, в парке взревели машины. Их батальон уходил на операцию в сторону Джелалабада. Водилы готовили машины. Митя подумал, что это последняя операция. Скоро в газетах появится приказ о дембеле, и гори все синим пламенем! Командир обещал, что после приказа дембелей брать не будет, благо их всего шестеро.
К палаткам одна за другой подкатили на погрузку ротные машины. Митя вошел в палатку и крикнул, стараясь как можно грубее и ниже: «Рота-а, подъем!»
За бугорком, на котором лежал Митин автомат, шумел широкий мутный арык. От этого однообразного шума закрывались глаза, и густые заросли по ту сторону сливались в сплошную зеленую полосу.
Они сидели в засаде вторые сутки и ждали, когда душманов выкурят с гор. Сначала испепеляющая жара долины казалась просто невыносимой. Раскаленный воздух обжигал легкие, не давал дышать. Пока ехали на броне, еще можно было терпеть, но когда колонна встала в долине перед речушкой, за которой вздымалась серая горная гряда, железо накалилось так, что к нему невозможно было прикоснуться.
Командир разрешил купаться по очереди. На берегу оставили пулеметчиков и полезли в сбивающий с ног поток. Вода оказалась теплой, а идти после купания, увязая по щиколотку в белом зыбучем песке, было тяжело. Они с нетерпением ждали ночи, думая, что будет прохладней, но вместо прохлады подул горячий ветер, принесший с собой москитов, от которых зудело все тело.
В три ночи их подняли и повели к вертолетам. Митя выдохся, не пройдя и половины пути, а сзади бежал налегке командир и кричал: «Шевелись, шевелись, недоноски! Солнце встает, не успеем!»
А потом их выкинули на плато. Митя выпрыгнул из вертолета на большой черный валун. Никто не стрелял. Он вспомнил, что нужно развернуться в цепь, и побежал.
Одного душмана они тогда увидели. Выскочил метрах в пятистах из камней и пошел петлять среди валунов. За спиной у него болтался карабин, но он не стрелял. Его попытались достать из автоматов, но поздно, он нырнул в расщелину и пропал.
Они прочесывали склоны до вечера, но было тихо. Зато внизу, в зеленой долине, все время стреляли — там шел бой. Ротный злился и орал на солдат. Говорили, у него после разведки, где он служил командиром взвода, чешется в одном месте. В конце концов он не выдержал и приказал спускаться в долину.
Когда рота подошла к кишлаку, все было кончено. Только дымились развороченные снарядами стены. «Бээмпэшки» десантуры стояли на окраине в саду, а вокруг валялись порубленные очередями ветки, пахло гарью. На передке одной из машин стояло четверо носилок, накрытых разноцветными афганскими тряпками, из-под тряпок торчали обутые в полусапожки ноги.
Десантура рассказала, что они чесали кишлак, и в одном из домов, будто и нет войны, женщина стряпала лепешки, она сказала, что душманов нет, а взводный и с ним еще трое солдат хотели посмотреть в доме. Когда лейтенант пошел к дверям, она завизжала, и тут их сверху всех четверых…
