— Стойте-ка, — сказал Голомбаш, шагнув им наперерез. — Так дело не пойдет.
И в это мгновение в руке одного из парней сверкнул большой нож, а остальные бросились врассыпную. И быть бы Ференцу Петровичу раненым, да тут со стороны границы показалась тревожная группа, инструктор спустил Астру с поводка, и она в прыжке схватила занесенную над Голомбашем руку с ножом. Пришелец дико закричал, а Ференц Петрович, не мешкая, свалил его с ног одним ударом своего кулачища. Потом эти парни полмесяца ждали решения судьбы, так как сопредельные государства затеяли из-за них дипломатический спор: одно требовало их к себе, поскольку они являлись его подданными, а другое — к себе, поскольку они обокрали его сельский универмаг. Но эта дипломатия уже не имела особого значения для судьбы Ференца Петровича Голомбаша, героический поступок которого на некоторое время привлек внимание всего семионовского колхоза. Но лишь на некоторое время, ибо даже после того как Ференцу Петровичу вручили от имени начальника пограничного отряда ценный подарок и Голомбаш был приглашен майором Васиным в состав добровольной народной дружины, даже после всего этого торжества и в селе, и в Чоповичах к случаю говорили: «А, это тот Голомбаш, который ходил к двоюродному брату на именины!» О трех парнях, задержанных пограничниками при помощи Голомбаша, в таких случаях как-то само собою забывалось. Людям это казалось довольно будничным делом.
Майор направился к дому Голомбаша. Он миновал ворота заставы и вышел на главную семионовскую улицу. Стояла полуденная жара. В тихом безветрии млели каштаны. Улица была пустынной. Зато с веранд, увитых виноградной лозой, из распахнутых окон домов, из палисадников до слуха майора доносились обрывки фраз, смех, музыка, невнятный говор: жители села Семионово восседали за обеденными воскресными столами и ели куриную лапшу. По воскресеньям в Семионово поголовно все варят курятину. Это считается свидетельством достатка и изобилия. И никто из семионовцев не возит продавать на чоповичском базаре кур или петухов. А о цыплятах и говорить не приходится. Голомбаши тоже ели курятину. Красавица Геленка, лишь только майор Васин ступил за порог их дома, вскочила из-за стола, метнулась к буфету, стукнула по столу чистой тарелкой и, обворожительно улыбаясь, придвинула стул майору.
— Очень просим, — сказала она с поклоном.
— Будьте добры пообедать с нами, — проговорил Ференц Петрович. Геленка уже наливала в тарелку густую золотистую лапшу, а Ференц Петрович налил из кувшина в фужер темного вина, которое, как говорили всюду, нисколько не хуже, чем у дядюшки Поппа, торговавшего от колхоза «Красный луч» в подвальчике на площади возле чоповичского вокзала.
Майор не был чванлив, не дал Голомбашам возможности долго упрашивать себя и со словами: «А ну-ка, посмотрим, что сегодня приготовила дорогая хозяйка» — сел к столу.
— Как жизнь? — берясь за ложку, спросил он у мальчишек, темноглазых и веснушчатых, уставившихся на майора с противоположного края стола.
— Хорошо, — в один голос ответили Петр и Яков, прокашлявшись.
— Ешьте, ешьте да идите гулять, — снисходительно сказал Ференц Петрович. — У вас, как я погляжу, все хорошо, а бедная мать не успевает чинить ваши штаны и рубашки.
Скоро разговор перешел на то, какой сейчас ожидается урожай винограда, яблок, кукурузы и овощей, а потом Ференц Петрович, улучив минуту, заговорил на политические темы. Он был непревзойденным мастаком оценивать события, происходящие не только в Европе, но и те, что творятся на всем земном шаре. Даже майор, как вскоре выяснилось, не знал, что произнес пять дней тому назад в американском конгрессе помощник президента, а Ференц Петрович до того был напичкан всевозможными сведениями, что помнил эту речь чуть ли не слово в слово.
Так за разговорами незаметно были съедены и лапша, и жаркое, и выпито по вместительному фужеру доброго домашнего вина. Вот уж и мальчишки незаметно покинули жилище, и Геленка унесла посуду на кухню, а мужчины, оставшись вдвоем, закурив, сидели и беседовали на политические темы.
Майор Васин навестил колхозного конюха Голомбаша просто так, без какой-либо причины. Он имел привычку изредка заглядывать на полчасика то к одному члену народной дружины, то к другому, поддерживая таким образом с ними тесный контакт и узнавая попутно различные новости.
Наговорившись вдоволь о политических событиях, потрясающих мир, Ференц Петрович выбил трубку, которой до этого то и дело попыхивал, снова заправил ее табаком и, лишь раскурив, сказал:
— Я, Евгений Степанович, сам хотел идти к вам с сообщением.
— Что такое? — спросил майор.
— Я сегодня ездил в Чоповичи на толкучку. Надо было купить Гелепке новый платок. С ней ездил. Пусть сама выбирает. Что я понимаю? Ничего. Завел «Яву» и покатил. А потом, как водится, захотелось обмыть этот платок. Пропустить небольшой стаканчик вина. У меня верная примета, что, когда пересыхает в горле, надо поскорее пропустить через горло чего-нибудь. А что может быть лучше стаканчика красного? Вмиг пропадет сухость во рту.
Майор слушал, не перебивая. Он привык быть терпеливым и внимательным. Когда-нибудь Голомбаш должен был добраться в своем неторопливом рассказе и до сокровенного. Не платок же и не вино тут были главными. Не с тем же хотел Голомбаш пожаловать на заставу, чтобы похвастать, какой красивый платок купил он на толкучке своей Геленке. Надо только набраться терпения и внимательно выслушать собеседника.
— Я знаю в Чоповичах один подвальчик, у меня там торгует приятель — старина Попп, — продолжал не спеша Ференц Петрович. — У него есть вино, которое не уступит моему. Честное слово. Очень хорошее вино. Так вот я и говорю своей Геленке: «Посиди-ка ты со своим платком в коляске, а я тем временем забегу на минутку к дядюшке Поппу, у меня что-то с горлом не в порядке, першит, кашлять хочется, а за рулем кашлять неосмотрительно, можно так закашляться, что не заметишь, как и в канаву угодишь». «Ступай, — сказала она, — да поживее поворачивайся. Будто до дома не можешь дотерпеть. Знаю я, почему у тебя в горле зачесалось». Ну, вы сами понимаете, что говорит в таких случаях всякая жена.
Майор молча кивнул.
— Вот оставил я ее возле подвальчика в тени, сам спустился к старине Поппу, а там целая компания туристов, пьют из кувшинов вино, шумят, веселятся, присесть негде. Но я и не думал рассиживаться. Подошел к стойке, и старина Попп сразу без слов понял, в чем дело, налил мне стаканчик холодного и говорит: «Легок ты, Ференц, на помине. Только что я рассказывал одной даме, как ты ходил на именины к двоюродному брату». «Не надоело еще рассказывать? — так я спросил. — Кому в Чоповичах интересно слушать об этом? Что было, то давно надо бы забыть». «Да нет, — говорит старина Попп, — не в том дело. Эта дама не здешняя, и она очень интересовалась правилами получения визы. Тут-то я и рассказал ей, как ты, не дожидаясь разрешения, ходил на именины».
Майор стал слушать с еще большим вниманием. Кажется, Голомбаш наконец-то добрался до главного.
— Тут я ему и говорю, — продолжал Ференц Петрович. — «Так ты вон им тоже расскажи», — и показал на туристов. «Ты чудак, Ференц, — сказал мне Попп. — Они же не опрашивают, как им ехать туда и обратно. С визами-то у них, надо полагать, все в порядке». И тут я кое-что понял и спросил: «А куда ты ее направил?» Старина Попп сказал: «Она интересовалась, живешь ли ты в Семионове, и я ответил, что тебя там каждая собака знает. Так что ты, Ференц, — сказал он, — можешь ждать гостью. Не будет же она, так я смекаю, ни с того ни с сего интересоваться твоей личностью». Вот такие дела. Что вы об этом думаете, товарищ майор?
И Ференц Петрович Голомбаш, задымив трубкой, уставился на майора своими хитрыми, прищуренными глазами с таким выражением в них, словно задал майору бог весть какую хлопотливую задачку.
— Ничего я, Ференц Петрович, не думаю пока, — сказал майор. — Может быть, она обыкновенная туристка, может быть, едет за границу с пересадкой в Чоповичах и разговаривала с вашим приятелем от нечего делать. Но, может быть, и с умыслом. Не исключено и такое.
— Как узнать?
— Это сложно. Ваш приятель сказал, куда она направилась?
— Он сказал: «Если хочешь полюбоваться на нее, сходи на вокзал. Сдается мне, что она отправилась прямехонько к дежурному пограничнику за визой».
— К дежурному? Любопытно. Что бы это могло значить? — Майор задумался. — Во всяком случае, выходит, она не туристка и не транзитный пассажир. — Он посмотрел на Ференца Петровича. — Вы были на вокзале? Видели ее?
— В том-то и дело, что на вокзал я не попал, — вздохнул Ференц Петрович. — Геленка не пустила. «Вези домой немедленно, — сказала она. — Надоело мне сидеть в твоем ящике».
