Филатов, теперь рядовой доцент кафедры, раздобыл ее адрес у матери, писал ей регулярно, вначале раз в месяц, потом чаще и чаще. Его письма были по-фронтовому сухи и откровенны: «С женой подали на развод. Сына очень жалко, скучаю. Мне его не показывают. Живу в Подмосковье, у тети. Обещают дать комнату в общежитии. Здоровье чуть шалит, в санаторий поехать не смог из-за эксперимента. Надеюсь до конца года завершить опыты и уже в следующем году выйти на защиту докторской. Выступил на научной конференции — много было споров вокруг моего доклада. Пожалуйста, дорогая Анастасия, пиши. Искренне, твой друг, Макс Филатов».
— Я так рад, так рад! — пожимал обе ее руки Филатов, — пойдем, — он провел ее в маленькую, тесную лабораторию, где всюду: на полу, на полках, на столе валялись всякие инструменты, оборудование, пузырьки. Все работало, все кипело, булькало, а запах, точнее — не чем дышать. И тут же на столе грязный чайник, недопитый, круто заваренный чай в стакане, всюду окурки, пустые пачки из-под сигарет, дым пластами висит. В углу раскладушка.
— Извини, иногда приходится ночевать, — он заправил грязную постель.
— Знаешь, Настя, я так благодарен тебе! Меня турнули из деканата, и я так рад! Теперь все время занимаюсь любимым делом.
— Тут ведь нечем дышать! У Вас легкие…
— Да-да, сейчас включу вытяжку. Просто она так шумит.
Через пять минут Анастасия уже задыхалась, не выдержав, выскочила. Следом вышел и Филатов:
— Пойдем сегодня в кино, я установку отключу.
Только сейчас Анастасия заметила, как он сдал: под глазами синющие круги, а кожа, даже не бледная, а с каким-то дымчатым, как воздух в его лаборатории, оттенком, и лишь в глазах блеск, жизнь.
— Максим, так нельзя, вы сгубите себя.
— Не-не, не волнуйся, я абсолютно здоров. Установку часто отключать нельзя, каждые четыре часа снимаю показания, кха-кха-кха. Прости, — достал он из кармана далеко не свежий носовой платок. — Настя, я свершу такое открытие, все подтверждается!… Ты должна возвратиться в Москву. Мне поможешь, столько материала! Мы вместе защитимся — ты кандидатскую, я докторскую, и дальше продолжим исследования.
Билеты достали только на последний сеанс. Весь фильм он держал ее руку в своей сильной, прохладной, влажной руке, и лишь когда начинал кашлять, обеими руками сжимал рот, чтобы никому не мешать.
После фильма он провожал ее домой, все также не выпуская руки. Летняя ночь в Москве была светлая, теплая, умиротворяющая.
— А вы где будете ночевать? — уже у подъезда поинтересовалась Анастасия, а Максим с фронтовой откровенностью:
— Последняя электричка ушла. Институт закрыт. Есть вокзал.
— Да ты что!? — встрепенулась она, и буквально силком потащила Филатова к себе домой. — Я сегодня такой борщ сварила, заодно проверишь мои кулинарные способности. — Мужика в дом, заполночь, где это видано? — громыхая всем, что попадало под руку, возмущалась мать, не скрывая своих чувств от гостя.
А когда Анастасия пошла на общую кухню, пошла вслед за ней:
— Ты что, этого чахоточного на ночь пригласила? В одну комнату коммуналки! Ты хочешь всех нас заразить?
— Мама, потише… Он не чахоточный, ранен в легкие. Это Максим, Филатов Максим, мой однокурсник. Он один меня на собрании защищал.
— Вела бы достойно — защищали все. Я больше полувека прожила, а пальцем показывать, третировать себя повода не давала. Дожила — дочь мужика в дом привела… Да и было бы что, а то кривой, больной…
— Мама, перестань. Это дважды раненый фронтовик. И не мужик, а доцент, без пяти минут доктор.
— Пусть хоть и академик, вид и говор и него мужицкий, даже ударения неправильно ставит — доцент! А травить заразой себя и свое жилье — не позволю.
С подогретой кастрюлей вернулась Анастасия, а Филатова в комнате уже нет. Она бросилась за ним.
Чуть ли не до зари они гуляли по Москве, отчего-то все время смеялись, веселились, даже песни пели. На рассвете Максим предложил пойти на вокзал — чай пить. Оказывается, буфетчица его знала. Когда он поднес к столу чай с бутербродами, от него уже разило водкой.
— Настенька, пойми! Мне за вредность положено. Ведь водка, она все стерилизует, очищает.
После, когда уже город и вокзал пробудились, они нашли место где сесть. Анастасия не заметила, как заснула, а проснулась, голова ее покоится на коленях Максима, гладит он нежно ее сбившиеся волосы, терпеливо бережет ее покой.
Вопреки ожиданиям мать дома с ней особо любезна:
— У нас два билета в центральный зал филармонии. Двоюродный племянник Анатолия (отчима) пригласил. Кстати, твой кузен, тоже выпускник консерватории, тоже скрипач, теперь ведущий солист.
— А с какой стороны он мне кузен?
— Настенька, надо слушать родителей… Тебе давно замуж пора.
— Хе, а Женя Зверев, мой «пожизненно» суженый-ряженый?!
— Не сквернословь. Вы были благословлены Богом и родителями, — она вознесла руки. — Видимо, пропал бедняжка в холопской среде. Царствие ему небесное, — перекрестилась. — Мог бы скрипку вернуть, там она не нужна.
— Боже мой! И в кого ты? — хлопнула мать себя по бедрам. — Вот за такие речи и мысли — все твои страдания и неурядицы.
— А ты, мама, в молодости тоже плохо говорила и мыслила?
— Тогда время было другое — переворот, война.
— Сейчас не лучше.
Мать тяжело вздохнула, промолчала. В преддверии концерта не стала портить отношение в семье. А будучи в зале до концерта и во время антракта, она пыталась показать дочери кузена. В массе исполнителей дочь не могла его найти по описанию матери, и тогда мать сдалась:
— Вон лысый с баками, в заднем ряду.
Дочь не сдержалась, прыснула смехом.
— Ой-ой, по крайней мере, на голову выше, чем этот доцент.
Кузен действительно оказался очень высоким, худым, даже тощим, уже не совсем молодым человеком, который как артист, едва заметно использовал макияж, подкрашивал седеющие баки и виски.
— Мама, да он какой-то не такой, — чуть ли не смеялась Анастасия после очного знакомства. — С какими-то манерами.
— В том-то и дело, что с аристократическими манерами, не какой-то мужлан… А как живут, а как играет! Какой галантный и обходительный! Настоящий зять! Готовый муж! А не плебей безродный!
На следующий вечер были приглашены к кузену. Вся семья музыканты, жили они действительно шикарно, в большой отдельной квартире на Тверской. Включив в свой ансамбль Анастасию, пытались играть семейным квартетом — с листа не пошло. Но они были в восторге, или делали вид. Так это касаемо лишь игры в квартете. А от сольного выступления Анастасии, когда она всерьез собралась, они были слегка удивлены. Да откуда они могли знать, что такая очаровательная девушка, просто прелесть, да еще так музыкальна.
— Это находка! Судьба! Мы так переживали за сына!
Родители кузена и мать Анастасии были довольны. Начали организованно форсировать события. Кузен, более активно, как мог стал ухаживать за Анастасией, почти что каждый день приходил к ним в гости, носил цветы, даже пригласил в ресторан, от чего она отказалась, сказав матери:
— Точь-в-точь как индюк.
Мать вскипела:
— Хочешь в девках остаться иль еще как позорить меня!?
— Что-что, а в девках не останусь, — беззлобно дерзила дочь.
И как в подтверждение в этот же вечер к ним явилась в гости соседка сверху, и не как обычно — вся напудренная, наряженная, в духах, пирог испекла, бутыль с настойкой. И сходу, без обидняков:
— Сын мой, Петя, милиционер, по Анастасии страдает. Сватать пришла, по-свойски. — Да что это на вас, мор нашел? — неудачно выдала дочь.
А мать дипломатично:
— Понимаешь, дорогая соседушка, Петю-то я чуть ли не с детства знаю. Парень на зависть. И мне бы в радость, дочь рядом… Да открою секрет: не давеча, как сегодня, заявление на брак подали, в воскресенье венчание. На помолвку приходи, приглашаю. Не успела соседка уйти, огорошенная дочь бросилась к матери:
— Ты пошутила, иль как?
— Какие ж тут шутки могут быть? Дело первостепенной жизненной важности.
— Знаешь что!? — взорвалась дочь.
— А ты меня спросила?
— А меня родители тоже не спрашивали. Благословили, и я была счастлива.
— Ты что, мать, то какие были времена?!
— Времена все одни, сама на днях утверждала, — и видя, как дочь одевается:
— Куда средь ночи? Ослушаешься — пеняй на себя, не благословлю, срамить свой род не позволю.
— Дура! — в который раз в сердцах крикнула Анастасия уже в подъезде.
Куда идти, она не знала. С улицы нашла освещенное окно лаборатории, подпрыгнув, стукнула. Вахтера не будили, залезла в окно. От Филатова разило застоялым перегаром, на столе обглоданная селедка, шелуха лука, рукой обломанный хлеб, гора окурков. Тут же на столе он ведет расчеты в журнале, работает, поглощен цифрами.
