Но это было не все. На другой день утром, перед началом занятий, я пришел к директору училища, доброй, как мама, Анне Павловне, и от имени всех своих попросил перевести Митю в нашу группу. Анна Павловна, узнав все, повздыхала, как мне показалось, над Митиной судьбой и многозначительно протянула:
— Да-а!..
Многозначительно!.. А я понял частицу «да» однозначно — согласна, мол, на перевод — и тут же был наказан за незнание оттенков родной речи.
— Нет, — сказала добрая Анна Павловна, — Митю я вам не отдам.
— Как не отдадите? — удивился я. — Вы же сказали «да»!..
Доброе лицо Анны Павловны стало грустным.
— Это касалось не Мити, а тебя, — сказала она.
Это касалось меня!.. Я стоял перед директором и хлопал глазами. Мое замешательство вызвало у директора усмешку.
— Кого готовит наше училище, — спросила Анна Павловна, — как ты думаешь?
А чего тут думать? Пекарей готовит! Я так и ответил:
— Пекарей!..
Анна Павловна покачала головой.
— Не только пекарей, — сказала она.
— А кого же еще? — удивился я. — Нам не говорили.
— Что верно, то верно, — вздохнула Анна Павловна. — Не говорили. Думали, сами догадаетесь, немаленькие! А надо было говорить… Всегда и всюду! Еще вот кого мы готовим, — бойцов!.. За наши идеалы… Бойцов, которым — что там Кануров! — никто не страшен… Которые ни перед чем не отступят!.. А ты, «Лешка, рабочий класс», комсомолец и комсорг, приходишь ко мне и уговариваешь меня отступить перед Кануровым…
Я то бледнел, холодея, то краснел, загораясь, и наконец вспыхнул, считая себя незаслуженно обиженным.
— Я не уговариваю! — крикнул я. — Я Митю спасаю!..
— Митю не надо спасать, — сказала Анна Павловна. — Он у своих. Кого спасать, я вам сама скажу, в конце занятий.
Она пришла на последний урок. Высидела его весь, до минуты, а когда прозвенел звонок, сказала: группой довольна, группа сильная и, как полагает она, может оправдать доверие дирекции. Подготовив нас таким образом, Анна Павловна сказала, что переводит к нам на перевоспитание Канурова и трех его дружков — самых злостных кануриков.
У Мити Перышкина есть страсть — таскаться по магазинам и на мифические деньги покупать новинки техники. Что с того, что новинки после Митиного пребывания в магазине так и оставались на прилавке. Прицениваясь к ним, Митя мог всласть налюбоваться работой какого-нибудь хитроумного миксера, способного смешивать горькое с кислым и выдавать сладкое, или какой-нибудь удивительной кофеварки, которую, как печь, надо было растапливать химическими дровами… Зато не было в нашем училище другого такого товароведа, как Митя! Он мог часами рассказывать о новых товарах, были бы слушатели. На вопрос, почему не купил, Митя неизменно отвечал: «Не успел… Из-под носа выхватили!..»
Так вот, на днях Митя Перышкин случайно зашел в магазин «Динамо», что на улице Горького. Мите позарез нужен был шагомер, и он зашел прицениться. Дело в том, что Митя время от времени опаздывал на занятия по производственному обучению и в то время, как другие, бывало, практиковались в приготовлении ржаного теста головочным способом на агрегатах Гатилина и Хренова, Митя безуспешно атаковал другой «агрегат», без имени авторов, под названием автобус. Увы, в часы пик пролезть в него было труднее, чем в игольное ушко, и Митя, плюнув, отправлялся на хлебозавод пешком. Опоздав раз-другой, он решил с этим покончить. Как? Очень просто, подсчитать, сколько его, Митиных, шагов от общежития до хлебозавода, умножить шаги на время и узнать, когда он должен выходить, чтобы успеть вовремя. Часы у Мити были, шагомера, увы, не было. Вот он и решил зайти и прицениться.
Магазин пах спортом, как букет полем. Но над всеми другими запахами царил зимний, кожаный. Магазин бойко торговал лыжами и ботинками к ним. Белый стоял за витриной мороз. И зубастые машины, сколько ни набивали утробу снегом, все не могли очистить главную улицу столицы.
Понянчив шагомер на ладошке, понаблюдав за его действием, а заодно посетовав на то, что для его покупки не хватает ровно двух третей капитала, Митя с сожалением отошел от прилавка и вдруг увидел трех кануриков, трех бывших дружков Канура, который так и не стал учиться в ПТУ. Обиделся на перевод в нашу группу и ушел неизвестно куда. Он-то ушел, а корешки оставил, и, как мы потом ни пропалывали, посеянное Кануром нет-нет да и давало ростки. То проныра Галеев исчезнет куда-нибудь на день-другой, так что ищем-свищем всем училищем и находим беглеца в подручных в пивном ларьке. У него, тощего, оказывается, малокровие. А при малокровии, как известно, хороши пивные дрожжи. Да разве их найдешь! Вот он, Галеев, и компенсирует недостачу пивных дрожжей натуральным пивом! Опасное лечение! Так, чего доброго, и к спиртному недолго приохотиться. А знает ли он, будущий хлебопек Галеев, что спиртовое изобилие одинаково вредно как хлебу, так и человеку? Ну-ка, ну-ка, вспомни, Галеев, что учил на уроке: «В результате длительного спиртового брожения теста изменяется усвояемость и питательность хлеба».
И Галеев, которого мы чуть не силой притаскиваем к директору училища, «вспоминает» и заученно клянется больше «не нарушать».
— Что не нарушать? — сострадая, спрашивает добрая Анна Павловна.
— Ну в целом!.. — обобщает Галеев, рисуя в воздухе шар и с тоской поглядывая на дверь из кабинета. Но Анна Павловна не отпускает и требует уточнения: что значит «в целом»? Галеев знает, чего добивается директор, но ему смерть как не хочется отвечать. Сказать «дисциплина» — для него все равно что признаться в любви к тюремной решетке. Но от этого слова ему не уйти и не увернуться. Оно, как нос, торчит перед глазами, куда бы он ни взглянул: на стенгазету в общежитии, на доску Почета в училище, на какой-нибудь стенд в аудитории.
Кому-то когда-то показалось, что если капля долбит камень, то и слово, например слово «дисциплина», тоже может справиться с этим. Ну и забубнили, задудели, заталдычили: будь дисциплинированным!.. будь!.. будь!.. будь!.. А ведь слово, как монета, тоже теряет ценность от частого употребления. Пятак без «орла» и «решки» уже не пятак, а простая медяшка. Слово без дела пусто и пресно, как тесто, которое забыли посолить. Не неся смысла, оно раздражает, как нытье водопроводной трубы. Неужели Анна Павловна не понимает этого? Может, и понимает, но привычка сильнее ее. Она, не напомнив о дисциплине, не выпустит нарушителя из своего кабинета.
В конце концов Галеев сдается.
— Ну, дисциплина! — выдавливает он и, дав слово любить ее, как родную мать, уходит восвояси.
Ни я, свидетель этой сцены, ни сама Анна Павловна не верим Галееву. Жди от него: полюбит он дисциплину, как родную мать! Он и родную-то любит раз в год по обещанию. Письма родной в Казань и то за него землячка Соня пишет! А ему не до писем. Душа Галеева, как душа модника, в тряпках. Я-то знаю — от ребят, — а Анна Павловна не знает: не ради пивных дрожжей околачивался по пивным барам малокровный Галеев, а ради джинсов с молниями по швам. Зарабатывал, разнося пиво, на джинсы. За эту веревочку — любовь к модному — его и водил Кануров.
И про второго канурика, встреченного Митей в магазине «Динамо», долговязого Плюща, я тоже знал кое-что такое, чего не знала Анна Павловна. В отличие от всех прочих дружков Канура, он на виду у всех держался тихо и скромно и если был знаком всем, то лишь благодаря своей фамилии и училищным острякам-стихотворцам, сложившим про Плюща насмешливые ямбы: «В ПТУ есть Саша Плющ. Не курящ он и не пьющ. В белом доме на Плющихе с мамой он живет Плющихой. Вот и все, что вообще нам известно о Плюще».
Да, стихотворцы немногое знали о Плюще. Как, впрочем, и все остальные. Я знал больше. От Мити. И, зная, не удивлялся, как другие, почему Плюща даже на аркане нельзя было затащить в театр или в музей. Почему он, как уж, ускользал с собраний и, наконец, почему дружил с Кануром.
Саша Плющ был изобретателем. А так как изобретателям никогда не хватает времени, то он отнимал его у досуга и общественной работы. Это было еще полбеды. Но кроме времени изобретателю Плющу никогда не хватало технических деталей, и это была уже ниточка, за которую тянул его Кануров.
«Пекарь, работающий на тесторазделочной машине, — учили Плюща, — должен уметь устранять попадание посторонних предметов в продукцию». И у Плюща идея: электронный искатель — обруч с наушниками! Зарядил обруч током, поднес к тесту и слушай… Пропоет зуммер тревогу — стоп, машина, воздержись от разделки теста, дай пощупать, что там в нем!.. Идея идеей, но, как говорится, из одной идеи штанов не сошьешь, необходимо кое-что прочее: нитки, швейная машинка, ножницы, материал, а в применении к Сашиной идее — провода, инструменты, батарейки, наушники, микрофон… Где взять? Можно, правда, сунуться в ОУР к «архимедам», но объявиться в обществе училищных рационализаторов и изобретателей для Плюща было не так-то просто. Свою тайну Плющ хранил, как Кащей душу. И как никто до поры до времени не знал, где и в чем Кащеева душа, так никто не догадывался, что Плющ — изобретатель. И лишь одному из всех повезло узнать тайну Плюща — Канурову. Плющ сам, себе на беду, проговорился. И едва проговорился, на тебе, Канур прет детали: и шнур, и батарейки, и микрофон… У Плюща глаза разгорелись:
