Вернувшись в свой кабинет, полковник Сиротин, имея карт-бланш от Верховного главнокомандующего, тут же запустил тягучий и громоздкий механизм государственной машины, которая поначалу хоть и действует медленно, но зато, когда получает разгон и набирает инерцию, начинает двигаться с постоянной поступательной скоростью и уже не зависит от воли того человека, который придал ей первый толчок. В Варшаву, в авиаотряд, на имя командира «Киевского» полетела молния за подписью самого Верховного главнокомандующего с немедленным приказанием отменить все ближайшие полеты и подготовить аэроплан к выполнению особого задания, которое командир «Киевского», штабс-капитан Горшков, получит на месте по прибытии полковника Сиротина. В мастерскую и на квартиру инженера Котельникова, что располагались совсем рядом, был направлен вестовой с категорическим распоряжением к завтрашнему утру подготовить шесть единиц аппарата РК-1 и ждать порученца на автомашине, который с письменным приказом от генерала Данилова должен будет их забрать. С управлением Петроградской железной дороги Сиротин не стал прибегать к ненужной, привлекающей излишнее внимание переписке и, воспользовавшись обычным телефоном, потребовал комфортабельный персональный вагон первого класса, который послезавтра к вечеру должен быть подан на 2-й запасный путь Николаевского вокзала и обеспечен круглосуточной охраной, как на дальних, так и на ближних подступах.
Выполнив эти дела за четверть часа, Сиротин достал затем папки с личными делами офицеров команды «Z»; стараясь учесть не только боевой опыт, физические данные и уровень подготовки своих подопечных, полковник Сиротин быстро сформировал первую группу, куда вошли подполковник Решетников, поручики Досталь и Бородин. Эти три офицера были зачислены в команду самыми первыми и успели создать в отношениях некое подобие дружбы, проводя все свободное время вместе. В этой группе явным лидером и по званию, и по опыту был Решетников, и это определило выбор командира группы.
Но с оставшимися тремя офицерами, которые составляли вторую группу, все оказалось несколько сложнее. И ротмистр Харбинин, и капитаны Нелюбов и Латушкин, были опытные, знающие и амбициозные офицеры, и выбор старшинства здесь по естественным внешним качествам был несколько затруднен. Однако Сиротин, немного подумав, остановил свой выбор на капитане Нелюбове, так как тот имел гвардейское звание, которое давало преимущество в один чин. К тому же полковник вспомнил, что Нелюбов уже дважды совершал нечто подобное: сначала, когда с казаками «гулял» по немецким тылам, а затем, когда, сбежав из плена, прошел наудачу почти шестьсот верст по занятой противником территории.
Приняв решение, Сиротин вызвал служебную автомашину и направился на 2-ю адмиралтейскую улицу, где с недавних пор располагалась основная база его секретной команды, чтобы лично провести инструктаж офицеров, а заодно и убедиться, что все шестеро в хорошей физической форме и готовы к выполнению этого сложного и необычного задания.
Сразу после того, как 25 июля 1909 года молодой французский летчик Луи Блерио на дребезжащем биплане собственной конструкции пересек Ла-Манш, аэропланы привлекли внимание большинства руководителей военных ведомств всех европейских держав. Однако до начала войны только две страны, Франция и Германия, подошли к этому вопросу серьезно и обстоятельно и выделили достаточные по тем временам средства для развития этого нового вида вооружения. Другие же государства предпочитали закупать новую технику у своих предприимчивых соседей, что впоследствии отрицательно сказалось на боеспособности их авиационных частей, потому что и немецкая, и французская индустрия после августа четырнадцатого начали работать только на внутренний рынок и полностью прекратили продажи авиационной техники даже своим союзникам.
В России к началу войны авиапарк составлял 244 самолета – на тот момент это был самый многочисленный воздушный флот. Однако даже этого количества самолетов нашей воюющей стране впоследствии оказалось недостаточно.
* * *
В первой половине короткой июньской ночи тяжелый четырехмоторный аэроплан класса «Илья Муромец», проходящий по документам военного ведомства как воздушный корабль 7-го отряда В-150 – «Киевский», скрипя всеми стыковыми соединениями своего большого и нескладного тела, начал разбег на клеверовом поле близ города Варшавы. Все заметные рытвины и ямки еще с вечера были заботливо утоптаны аэродромной командой. Но командир корабля штабс-капитан Горшков по опыту знал, что при такой спешке, в какой готовился полет, или просто по халатности нерадивого солдатика вполне могла остаться та единственная колдобина, попав в которую, аэроплан может получить фатальное повреждение в виде сломанного шасси и на несколько дней выйти из строя. Такое не раз случалось и раньше, когда на четыре счастливых взлета приходился один несчастливый. Но сейчас, при повышенном внимании столичного начальства к этому заданию, командиру «Киевского» меньше всего хотелось оказаться летчиком-неудачником и, как у них говорили, «поцеловать носом землю».
Однако все обошлось. Горшков, с привычным волнением наблюдая, как стрелка указателя скорости покинула предвзлетный участок циферблата и медленно перевалила в сектор, который означал полетный режим, с силой потянул штурвал на себя и почувствовал, как неуклюжая летающая машина задрожала и начала медленный и долгий отрыв от земли. Еще через минуту аэроплан привычно тряхнуло; восходящие потоки воздуха, сложившись в управляемые вихри, начали выталкивать летательный аппарат вверх, и Горшков, бросив короткий взгляд на исчезающую землю, прибавил газу и взял курс на запад.
На опушке взлетного поля в окружении целой свиты младших офицеров стоял полковник Сиротин и с тревогой наблюдал за этим взлетом. До встречи с французским агентом оставалось всего шесть дней; за это время его лазутчикам надлежало пройти около пятисот верст враждебной территории и выйти к деревеньке Лейтен, где их должен ждать французский агент. «Должен» – Сиротин зябко передернул плечами и поморщился; он не любил этого слова и редко употреблял его и в обычных разговорах и на официальных докладах. Но сейчас от этого слова зависели не только его личная репутация и жизни его шести офицеров. От этого слова зависела судьба еще нескольких десятков тысяч русских солдат, которых неведомая германская ядовитая смесь могла накрыть в любой момент.
Теплая польская ночь, мягко обволакивая дневным перегретым воздухом, становилась плотнее и непроницаемее. Деревья теряли свои очертания, и, нависая со всех сторон над огромным клеверовым полем, с которого только что взлетел «Киевский», превращались в огромные черные глыбы с рваными и неровными краями.
Капитан Апраксин, стоящий рядом с Сиротиным, и с некоторым удивлением наблюдавший за волнением своего начальника при взлете, решил прервать затянувшееся молчание; наклонившись к самому уху полковника, он тихо произнес:
– Господин полковник! У них шансы – один к ста. Нужно готовить следующих… а то завтра можем остаться без исполнителей…
И от того, что Апраксин, словно подслушав его мысли, выразил то, о чем только что думал сам Сиротин, и от последующего осознания, что если эти его мысли так легко пришли в голову другому человеку, значит, в них есть немалая доля правды, полковник дернулся и с некоторым раздражением посмотрел на своего помощника.
– Завтра… – тихо начал Сиротин, но тут же, заметив мелькнувшее упрямство в глазах Апраксина, резко усилил нажим, да так, что в его голосе зазвенел металл.
– Об этом, господин капитан, мы поговорим завтра! Вы меня поняли?!
– Так точно! – растерянно отрапортовал Апраксин и, стараясь больше не встречаться взглядом с полковником, принялся внимательно рассматривать темнеющий горизонт, за которым всего несколько минут назад исчез «Киевский».
– Ну, вот и хорошо, что поняли, – уже несколько мягче произнес Сиротин и, полуобернувшись к остальным сопровождающим, подвел итог:
– Всем отдыхать. А завтра… – Сиротин бросил на Апраксина ироничный взгляд и усмехнулся. – Завтра наступит не далее, как этим утром…
* * *
Через два с половиной часа полета штабс-капитан Горшков сверился с полетной картой и дал команду штурману, подпоручику Малкину, объявить первой группе, или, как их назвал столичный полковник, – группе «А», начать подготовку к выброске. Еще через минуту командир «Киевского», отчасти из любопытства, но, как он убедил себя, более по служебному долгу, передал штурвал второму пилоту поручику Берестову и отправился посмотреть, как ведут себя его подопечные «прыгуны», – так в глубине души он называл этих офицеров.
Через некоторое время, наблюдая, как они спокойно, с шутками и смехом натягивают на спину тяжелые овальные железные цилиндры, более похожие на обычные армейские термоса, Горшков вдруг понял, что за все земные и небесные блага он никогда бы не поменялся местами ни с одним из этих людей. И не потому что боялся – штабс-капитан был смелый человек. Просто Горшков, как никто другой знал, что силу притяжения земли нельзя преодолеть с помощью обыкновенной прорезиненной ткани; чтобы совершать свободный и управляемый полет, нужны, как минимум, двигатель, фюзеляж и крылья. Именно это абсолютное знание и мешало штабс-капитану Горшкову принять ситуацию и частностях, и в целом. Однако это неприятие не освобождало его от выполнения приказа, и поэтому, когда вчера утром столичный полковник объяснил суть задания, главная цель которого была не бомбежка неприятельских колон и не разведка в тылу противника, а сброс с аэроплана живых людей, Горшков не выдержал и, вопреки субординации, попросил разъяснить ему подробности; на что тут же получил ответ, «что это его не касаются», и главная задача у экипажа «Киевского» – доставить людей в определенные точки на карте и проследить, чтобы они организованно покинули воздушный корабль.
