— Знаете, всегда меня такие шутки раздражали, — отреагировал Ланге, — либо уберите пистолет от виска, либо стреляйтесь уже…
Владимир убрал пистолет от своей головы и тут же прицелился в лоб Отто.
— Бойко, не валяйте дурака, — хмель сразу вылетел из головы Ланге, — это ведь я дал вам пистолет… Вы это забыли?
— Нет, не забыл. Но неужели вы никогда не думали, что данное оружие я могу обратить против вас. Мы тогда говорили, говорили, говорили… Что вы там сказали.
Ланге облизал внезапно пересохшие губы — язык тоже стал тяжелым и шершавым.
— Я сказал… Сказал, что вы не выстрелите в спину.
— Ну да, конечно! Я пущу вам пулю в лоб! А ну-ка вынимайте свою пушку!
Ланге прикоснулся к кобуре, отстегнул ремень.
— Ну же!
На крик Ланге выдернул пистолет, одним движеньем вывел его на прицельную линию и отщелкнул предохранитель. Палец напрягся на курке.
Но он не выстрелил.
Не выстрелил и Бойко:
— Так бы и сразу…
"Парабеллум" вернулся в карман. Бойко тут же расслабился, стал тяжелым, осел на стул. Ланге секунду подумав, тоже убрал "Вальтер", взял стул, присел рядом.
— Мой друг, вы меня испугали…
Но Бойко не отвечал — он выглядел безучастным, потерянным. Ланге положил ему на плечо руку, но секундой позже убрал, решив, что и так что-то горбит эти плечи.
Бойко молчал, тишина становилась невыносимой, и Ланге стал говорить первое что пришло на ум:
— Война не так страшна, как ненависть. Война закончится, оружие поржавеет. И знаете, кто в ней проиграет?
— Кто? — спросил Бойко.
— Мы…
— Немцы?..
— Нет. Мы с вами. Войну проиграет конкретно Отто Ланге и Владимир Бойко. Потому что мы неправильные. Мы делаем свою работу и не мешаем ее с ненавистью. Мы имеем такую роскошь, ибо трудно быть солдатом и ненавидеть врага, который вчера убил твоего товарища. За войной следует эра ненависти. И хорошо бы, чтоб наши дети дожили до времени, когда люди скажут: "Прощаю и хочу быть прощенным".
— Это вы к чему сказали?
— Все просто, Владимир… Все просто…
Ланге тянул время, растягивал слова, стараясь додумать — а действительно, к чему это сказано. Наконец, нашелся:
— Все ваши земляки клялись в ненависти к немцам. В Германии сейчас модно ненавидеть славян… Жуткая мода, согласен, но тем не менее… Вот и пистолет вы выдернули потому что подсознание кричит: "Убей немца". Но не выстрелили вы, потому что увидели во мне Отто, своего знакомого, к которому зла не питаете.
* * *
В доме Назара никто не мог предложить разоблаченному "фон Фогелю" таких же комфортных условий, как скажем, в гостинице "Метрополь". Было здесь, пожалуй, получше, чем в эвакогоспитале, но все же не слишком удобно — маленький домишко с вовсе мизерными комнатами. И уже на следующий день после своего побега Гусь стал готовиться к своему возвращению.
— Знаешь, кто мне еще нужен? — спросил он у Колесника. — Портной…
— Ты разве не знаешь? — удивился Колесник. — Портного убили в декабре.
— Нет, мне нужен нормальный портной — с иголкой и ниткой. Ты, конечно, не подозреваешь, но, вероятно, портные понадобятся вам всем.
Но перед отъездом ему предстояло решить один вопрос, из-за которого он, собственно, и появился в этом городе.
Впрочем, этот вопрос распадался на уйму небольших.
И еще рано утром, когда сели за завтрак, намазывая хлеб маслом, Николай будто невзначай заметил:
— Не в обиду вам будет сказано, но заставь дурака богу молиться — он и лоб расшибет. И хорошо, если только свой.
— Это, простите, как понимать? — спросил Колесник. — Это что, предьява?
— В некотором роде да. Но я просил — не обижаться. Мне кажется, что вы уж слишком уперлись в банк. Надо работать изящней, открыть свой разум, стереть границы…
— Короче, план у тебя есть.
— А как же. Даже два.
— С какого начнем?
— Начнем, пожалуй, со второго. Потому что он касается непосредственно вас.
Гусь обрисовал свой план — заняло это не больше пятнадцати минут. Его слушали, не перебивая. Когда он, наконец, закончил, Колесник заметил.
— Хм, а ведь это может сработать.
— Это сработает.
— Довольно простой план. Странно, как мы сами не придумали ничего подобного.
— Я же сказал почему — вы слишком уперлись в этот банк.
Замолчали, обдумывая изложенный план. Каждый пытался найти в нем слабое место. Первым удалось это Козе.
— Есть еще одна трудность…
— Какая?
— Бойко всех нас знает в лицо…
— Ты не поверишь, но именно над этим я сейчас и думаю, — ответил Николай.
— Хорошо, — подытожил Колесник, — а что ты там говорил относительно второго плана?
— Второй план касается непосредственно меня. Верней, он касается и вас, поскольку я не смогу с вами оставаться так долго — мне надо возвращаться.
— Мы управимся и без тебя.
— Ни мало не сомневаюсь в этом. Но тут возникает вопрос о моем вознаграждении. О моей доле.
— Зачем это тебе? Я расплачусь, переведу твои деньги в банк. Какой хочешь? Швейцарский?.. После войны заберешь.
— Мне нужны деньги сейчас — не после войны.
— Ну тогда оставайся с нами — сделаем дело…
— Тогда я опоздаю в часть.
— Да зачем тебе такие деньги на фронте?
— Пока не знаю. Не думал об этом. Может, куплю танк. Может — бронепоезд.
— Ну а как я тогда смогу тебе деньги отдать?.. Об этом ты думал?
— Как ни странно, но уже думал. Расплатитесь натурой — мне нужна ваша помощь…
* * *
Перекапывать огород однорукому было неудобно. Но Костя как-то умудрялся копать — зажимал лопату между плечом и щекой, переворачивал плечом.
Краем уха уловил шаги на улице. Оборачиваться он не стал — был не любопытен. Знакомый поздоровается сам, чужак пройдет стороной. Но прохожий остановился. Больше всего Костя не любил, чтоб на него глазели.
— Ну чего вам надо?.. Если ничего — уходите, пожалуйста…
Но прохожий не ушел. Вместо этого ответил:
— Помочь? — за забором стоял Женька Либин.
— Помоги, если не боишься штиблеты испачкать. Возьми в сарае лопату.
Либин не побрезговал — зашел во двор, взял лопату, начал копать рядом. Земля была жирная — то и дело железо лопаты резало червяка.
Минут десять копали молча. Двигались вдоль одной линии. Сближались плечо к плечу и опять расходились в разные стороны участка. Копали где-то с одинаковой скоростью: если Костя копал медленно вследствие своего увечья, то Женька, похоже, последний раз копал еще в школе на субботнике. Да и спешить им, по большому счету, было некуда.
— Ты по делу или так, — наконец, спросил Костя.
— Просто так к тебе далеко собираться. Как всегда.
— Значит, по делу. Оружие? Что-то особенное хочешь прикупить? Себе или барышне игрушку? Есть симпатичный револьвер. С перламутровыми щечками…
— Нет, спасибо… Барышни — потом.
— Себе?..
— Нет, у меня есть пистолет. Смотри, вот украл недавно, — на мгновение Женька распахнул пиджак, выхватил пистолет, крутанул на пальце и вернул на место.
— "Штейер"… — спокойно отметил Костя, — недурной выбор. Но выстрел мощный, пистолет редкий, так что не дай бог тебе встретиться с его хозяином.
— Хозяин землю грызет… Да и сейчас за любой пистолет к стенке ставят. Меня прислал Колесник.
Оружейник тяжело вздохнул:
— Заказ отменяется?..
— Нет, напротив… Есть некоторые изменения. Надо добавить три немецких пулемета. Одну винтовку надо чем скорей, тем лучше. К ней оптику.
— Какая оптика? Полуторократная, четерхкратная?.. Четырехкратный достать легче.
— Полуторократный — вопрос не в цене, а в дальности, в угле обстрела[35]… Затем, ты говорил Сереге, что у тебя были фугасные снаряды.
— Ну да, к восьмидесяти восьми миллиметровым зенитным немецким орудиям. В количестве…
— Колесо просил, чтоб ты их передал подпольщикам.
— За кой хрен? Они же не расплатятся, — возмутился Козя.
— По этому поводу Серега сказал: занеси на наш счет.
— Серега, кстати, сам в долгах как в шелках…
— Насчет этого у меня к тебе отдельный разговор будет…
— Ну раз так — начинай, а я послушаю…
И Либин заговорил. Костя слушал его, не перебивая.
* * *
Говорил Женька недолго. Ответа требовать сразу не стал.
— Подумаешь? — спросил он у Кости.
— Подумаю… — согласился тот.
Затем Либин ушел, вернув лопату в сарай.
Костя все же вернулся на огород, но копал совсем не быстро, задумавшись глубоко…
А через час и он бросил копать…
В ночной высоте густо загудели двигатели.
За последнее время ночные бомбардировки стали привычным делом. Ночью можно было летать без истребительного прикрытия, а чтоб не попасть под огонь зениток самолеты забирались почти на предельную высоту. Ориентироваться по занавешенными светомаскировкой городам, было невозможно. Поэтому самолеты шли по счислению, по приборам: примерно за триста километров от аэродрома должен быть город.