Умалчивал отец и о том, что в первые два года Гражданской войны из Красной Армии дезертировало около трех миллионов призванных единожды и дважды. И все же такие, как отец, отбили походы и восстания, а затем создали настоящую, хорошо вооруженную Красную Армию, готовую воевать на три фронта.
Однако истинный характер войны и боев открылся Соболеву в первый месяц войны. Совсем не такой, как о ней пели и декларировали. За два года войны он так нахлебался горько-пересоленного, что о проявлении личного героизма не думал. Поразить противника стало для него обыденностью, и воевал он с той добросовестностью, к какой приучили его отец с матерью, учеба в училище и два года войны, которую непременно необходимо закончить разгромом немцев. Слово «фашист», как и большинство солдат-вояк, он почти не употреблял, разве что в сочетании «немецко-фашистских». Иной профессии он не знал, иную, мирную, жизнь почти забыл и расценивал как школьное, подготовительное к той жизни, которую он вел на фронте, время.
Едва танки неприятеля перебрались через первую позицию, по ним ударил огонь гаубичной артиллерии. Вред причинила только двум, но остальные все же остановились. Простояли недолго. Первыми двинулись вперед тяжелые танки, и тут же перед ними артиллерия поставила ПЗО — подвижный заградительный огонь. Несколько снарядов и мин разорвались на танках, но, видимо, вреда не причинили. Делая остановки, тяжелые танки выпускали по одному-два выстрела и возобновляли продвижение. И хотя все танки батальона Соболева были зарыты, можно сказать, с головой, четыре уже горели.
Танки, поставленные для приманки, снова приподнявшись по аппарелям, сделали по выстрелу и тут же спустились в укрытия. Ответные последовали незамедлительно — убойные. Соболев вскинул бинокль… У танка центральной роты ствол укоротился наполовину. Досталось ли экипажу от второго выстрела, разглядеть не удалось — поднятая разрывом снаряда пыль заслонила машину. Рассеялась — другой танк, приподнявшись по аппарелям, успел сделать три выстрела. Затраченного времени оказалось достаточно, чтобы снаряд «тигра» вонзился в него, и он зачадил густым дымом. «Эх, успел бы экипаж покинуть танк!» — промелькнуло у комбата желание как-то подсказать экипажу, что ему надо сделать без раздумий.
А тут на героическую глупость пошел третий экипаж. Поднявшись из укрытия, он рванул навстречу ближнему «тигру» и вонзил в него два снаряда. Один из них угодил в единственное уязвимое место — под башню справа. «Тигр» вроде бы вздрогнул и остановился. И в то же мгновение сглупившая «тридцатьчетверка» будто приподнялась от вонзившихся в нее штыков — нескольких бронебойных снарядов, но все же не сбавила ход, даже сделала выстрел и свалилась в воронку от крупной авиационной бомбы.
От вспыхнувшей злобы и боли Владимир жестко подал команду: «Всем открыть огонь!» Заряжающий вогнал трассирующий снаряд в казенник, и в следующее мгновение тот полетел к цели.
Начался ближний танковый бой. С западного и восточного скатов ударили «сотки». Снаряд ближней от комбатовского «КВ» угодил в «тигра», но, срикошетировав, полетел под углом ввысь. «Тигр» не спеша развернул хобот в сторону «сотки», однако не успел выстрелить — второй снаряд угодил в моторную часть, и он задымил.
С каждой минутой в стрельбу включались танки обеих сторон, артиллерийские батареи и дивизионы. Пыль и дым все гуще накрывал высотку, и Соболеву уже труднее давались точные целеуказания. Но его танкисты сами вроде бы неплохо выбирали себе цели и разили их. В основном «тройки» и модернизированные «четверки», которым утолщили броню и поставили новую пушку с удлиненным прямым выстрелом. Но в дуэльной стрельбе это не давало заметного преимущества — танки Соболева располагались в укрытиях, а «четверки» и «тройки» стояли или медленно продвигались открытыми, и опытные танкисты разили их с первого или второго выстрела. Смелели и быстроиспеченные танкисты. Нет-нет да и успевали подбить танк врага до той секунды, когда болванка или подкалиберный снаряд дырявили броню, неважно защищавшую их.
В пыли, дыму и между разрывами артиллерийских снарядов, рвавшихся среди танков Соболева и противника, комбату трудно было сосчитать, сколько же его танкисты «угробили» немецких машин и сколько уже вышло из строя своих, но, судя по выстрелам и разрывам снарядов, соотношение огня менялось в пользу то одной, то другой стороны. К тому же противник пополнял свои танковые линии за счет наскоро восстановленных и резервных машин. Однако горевшие танки и экипажи, покинувшие их, по-видимому, поубавили у немцев уверенности, и их танки начали отползать из-под прямых выстрелов русских танков и орудий. Бой стал затихать, и вскоре стрельба всех видов умолкла, будто надорвалась от желания круто и беспощадно разделаться с русскими. Не сразу осознал наступившую полутишину и экипаж Соболева. Напряженно-бодренький голос подал заряжающий — мужичок к сорока, с которого на заводе сняли броню, и он оказался в танке на специальности, требущей только выносливости.
— Может быть, товарищ комбат, нам можно выпить и закусить? Ведь отпугнули немецкие танки.
— Перекусить не мешает, а выпить — только вечером, Степан Кузьмич, — ответил Соболев с полуулыбкой, в свою короткую военную службу он еще не научился соблюдать даже не слишком строгую субординацию, которой придерживались танкисты.
— Ну, а из НЗ можно хоть что-то взять? От перепугу живот свело, как от голода. К тому ж подпалят нас немцы — пропадут сухари с тушенкой. А я еще и зелени у одной бабенки раздобыл.
— С благодарностью дала или выклянчил? — с усмешкой спросил механик-водитель.
— Нахрапом я баб и на гражданке не брал. Умно поворкуешь ей на ушко — она сама и чайку приготовит, и постельку предложит.
— Только и всего?!
— Подробности о поведении женщин, что бывает потом, рассказывать не положено. — Бывший токарь усмешкой дал понять, что он, не ахти какой красавец, у баб пользовался немалым успехом.
Запили обед глотками холодного чая, когда наблюдатель, будто про себя, проговорил:
— Кажется, немец закопошился…
Соболев сам поднялся в башню, приставил цейсовский трофейный бинокль к глазам и повел объективы справа налево. Действительно, немец пришел в движение, но пока не в такое, чтобы строиться в боевой порядок. Значит, у экипажей еще есть время передохнуть и позубоскалить.
Продолжительная задержка немецкого наступления подсказала комбату: немец что-то готовит, и сменил наблюдателя в башне. Присмотрелся к округе. Перед высотой танки двигались туда-сюда, вытягиваясь в неровную линию. Артиллерийские батареи начали пристрелку новых для них целей и реперов[2], шевелилась и пехота — пешая и на бронетранспортерах. Да, фашист готовился к серьезной атаке. Справа и слева от высоты наступление все еще продолжалось, хотя и вяло, однако танки и пехота все же уже заметно обогнули противотанковый узел. Конечно, прикинул Соболев, вбитые в оборону клинья были далековато от высоты, но противник мог загнуть и соединить их в тылу. А это…
Предположение комбата не подтвердилось. Неприятельские танки опять повели лобовую атаку. Соболев объяснил себе: удержание занимаемой высоты изрядно мешает противнику образовывать сплошную брешь.
Давно, только в Сталинграде, авиация противника набрасывалась на объекты таким числом самолетов. В который уже раз истребители обеих сторон образовывали рычащую карусель, к которой снизу приближались три волны бомбардировщиков.
— Сколько насчитал, Ванек? — степенным голосом спросил радиста механик.
— Двести тридцать. А те, что еще далече, пока не считаются.
— Приблизятся — сосчитай. Интересно же, какую встряску перенесем.
Комбат взял переговорное устройство — все примолкли.
— Ответить всем: приближение вражеской армады видите?
Последовали ответы командиров рот: видим и уже слышим.
— Предупредите необстрелянных: во время бомбежки экипажам танки не покидать; окончится — всем занять боевые места и быть готовым к отражению атаки танков; о случившемся сообщать без промедления, — чуть построжевшим голосом закончил распоряжение комбат. За два года войны Соболев так и не обрел тот тон, который требовали преподаватели в училище. Приказывать по всей форме, когда воюешь с подчиненными бок о бок? Перешагнуть эту грань Соболев стеснялся. К тому же его простые слова и просьбы подчиненные исполняли безоговорочно.
Выглянув из башни, Соболев туг же закрыл ее крышку — бомбы уже падали на батальон. Через секунду забухали разрывы. Дальние и все более гулкие — приближающиеся. Комбат уже не раз побывал под бомбежками и знал, что бомбы редко попадают прямо в танк, однако близкие разрывы смутили его душу. Это был не страх погибнуть со своим экипажем — столько уже раз смерть рвалась рядом, но и не пренебрежение опасностью. Подыскать верные слова он даже не попытался, но возникшее состояние было противно ему, тем более что его могли увидеть подчиненные. Вопреки своим распоряжениям, которые он отдавал командирам рог, он переступил фигуру заряжающего и пролез в башню. Открыл люк — увидел черные сполохи разрывов. Одни уже опадали, другие узкими фонтанами взлетали вверх, на мгновение сохраняли свою форму, похожую на пирамидальные тополя, которые он видел в Крыму, где в детстве отдыхал с отцом, и затем обессиленными обрушивались вниз, превращаясь в клокочущие клубы пыли. Кое-где они уже заслонили противоположную сторону высоты, особенно северный скат, откуда должны были выползти танки.
