Русские громкоговорители ревели:
— Немецкие товарищи! Переходите к русским друзьям! Чего вы лежите там и замерзаете? Переходите, получите теплую постель и приличное помещение. Хорошенькие женщины позаботятся, чтобы у вас ни в чем не было недостатка. Продовольственный паек будет втрое больше, чем у нацистов. Сейчас к микрофону подойдет ефрейтор Фрайбург и подтвердит, что все это правда. Он у нас уже два года. Посетил все наши лагеря военнопленных и видел, что они вовсе не похожи на места заключения, как вам это представляется. Наши лагеря расположены в больших отелях или на базах отдыха, в комнате не больше двух мужчин и двух женщин. Но вот ефрейтор Фрайбург, послушайте его.
Вскоре громко раздавался дружелюбный голос:
— Привет, товарищи из Двадцать седьмого танкового! Говорит ефрейтор Юрген Фрайбург из Триста девятого гренадерского полка. Я родился двадцатого мая шестнадцатого года в Лейпциге, жил в Дрездене на Адлерштрассе дом семь. Нахожусь в плену у русских с августа сорок первого года, и это было замечательное время. Я побывал почти во всех лагерях в России, и у нас есть все, чего только душа пожелает.
Затем больше часа он описывал рай, в котором жил. Среди всего прочего зачитывал меню на неделю, в которое входили икра, жареная свинина, гуси и голуби. У нас слюнки текли от одного упоминания такой пищи.
Как-то вечером русские установили на бруствере траншеи большой киноэкран и стали показывать фильм, едва не сведший с ума многих. Мы видели немецких военнопленных, сидящих в первоклассном салоне. Потом наблюдали за двумя с той минуты, как они попали в плен, видели, как их обслуживали, словно принцев, в замечательных комнатах, где на громадных столах лежали горы великолепной снеди, ее снимали под всевозможными ракурсами и очень крупным планом. Многие из нас чавкали, сами не замечая того, при виде этих чудес киносъемки, и я почти верю, что если б русские продолжали показывать эти фильмы о еде, весь Двадцать седьмой полк не сводил бы глаз с экрана.
Следующая сцена разыгрывалась в роскошной комнате, где бросалась в глаза огромная кровать. Хорошенькая молодая женщина медленно раздевалась перед немецким пехотинцем. Снимала одежку за одежкой, вертясь перед солдатом. Оставшись совсем голой, раздела его; затем последовал порнографический эпизод, непристойнее которого трудно придумать. На немецких позициях воцарилась тишина. Многие вздыхали, издавали негромкие звуки, сами не сознавая этого. Слушать их было отвратительно.
— Браво, браво, Иван! — закричали мы. — Прокрути еще раз. Бис! Бис!
Мы кричали и ритмично хлопали в ладоши.
Потом раздался треск громкоговорителя, и мы замолчали.
— Товарищи! Не погибайте за чуждое вам дело. Пусть эсэсовские бандиты и герои из гостиной Геринга, наслаждающиеся жизнью в оккупированных странах, воюют за Гитлера и его свору. Вы, ветераны настоящей немецкой армии, слишком хороши для такого свинства. Переходите к нам, не медлите! Те, кто пожелает вступить в Красную армию и сражаться за свои истинные права, получат звания, которые носят. Но для этого нужно перейти прямо сейчас!
Кроме того, русские показывали объективно, без комментариев, как Гитлер нарушил все свои прекрасные обещания. Русский врач объяснял, как симулировать или по-настоящему заболеть.
— Товарищи, бросайте оружие и переходите к нам! Продолжать сражаться глупо. Неужели вы не понимаете, как обошлись с вами нацистские свиньи? Разве вы не знаете, что треть вермахта четвертый год наслаждается жизнью в оккупированных странах, наращивает жирок? Вторая треть в Германии спит с вашими девушками, а вы, последняя треть, должны терпеть адские лишения здесь, в великом отечестве своих русских товарищей.
— Верно! Верно! — орали мы и бросали в воздух каски, выражая восторженное согласие со столь правдивым утверждением.
Целая саксонская дивизия перешла к русским во главе с командиром. Тюрингский резервный полк перешел со всеми офицерами.
Но случалось, и притом нередко, что к нам переходили русские дезертиры и возвращались взятые в плен немцы, как в свое время я. Естественно, историй о роскошных отелях и великолепных курортах у них не было. Большинство подобно мне повидало в плену многое: в одних лагерях с ними обращались неплохо, в других ужасно; где-то русские стремились осуществить цель своей пропаганды, обратить военнопленных к идеалам и доктрине социализма, а где-то совсем не пытались этого делать; где-то были совершенно бесчеловечны, зачастую одержимы вполне понятной жаждой отмщения, осуждать которую я никак не могу. То, как убивали русских, к примеру, когда за дело брались эсэсовцы, не поддается никакому описанию и объяснению, поэтому, когда над нацистами занялся «день гнева», прошедшие жестокие испытания победители мстили за все страдания и муки. Я пишу это не затем, чтобы найти оправдания, преуменьшить трагедию или что то объяснить. Я хочу показать, что нетрудно найти доказательства существования так называемых «русских условий» — но с такими аргументами можно доказать, что «русские условия» господствовали во всех странах, которые участвовали в этой войне.
Иногда случалось такое, что от изумления мы раскрывали рты. Так во время одной атаки кое-кто из наших шестнадцати-семнадцатилетных попал в плен. На другой день русские отправили их назад, обрезав штанины так, что брюки стали походить на детские штанишки. На спине у одного была пришпилена записка:
«Красная армия не воюет с детьми; поэтому отсылаем их обратно и просим отправить домой, к матерям, чтобы те докормили их грудью.
Привет от Красной армии».
Или та история с пожилым унтер-офицером.
В третьей роте был пожилой унтер-офицер. Однажды он получил телеграмму с сообщением, что его жена и трое детей погибли при воздушном налете на Берлин. Тут же отправился к командиру роты и попросил об отпуске; но хотя командир роты сделал все от него зависящее, в просьбе было отказано.
В ярости и отчаянии пожилой унтер-офицер перебежал к русским, однако, изумив нас, вернулся на другой день. Сказал нам, что русский командир дивизии в секторе напротив нашего предоставил ему отпуск. Мы решили, что старик спятил, но, к нашему удивлению, у него было запечатанное письмо к нашему оберсту и полный комплект русских отпускных документов, должным образом заполненных и подписанных, на четырнадцать дней плюс время на дорогу до Берлина и обратно. Русские даже указали точное расписание поездов, которыми ему нужно ехать. Фон Барринг впоследствии сказал мне, что было в письме оберсту фон Линденау. Вот его текст:
«Уважаемый оберст!
Нас глубоко удивляет, что в немецкой армии дела уже так плохи, что вы даже не можете предоставить отпуск какому-то незначительному унтер-офицеру, хоть он и лишился всего. Однако Красная армия дает своему пленнику четырнадцать дней отпуска и вместе с тем полностью его освобождает.
Я прекрасно понимаю, что вы, оберст фон Линденау, скорее всего, накажете этого унтер-офицера за братание с противником, однако предлагаю на сей раз закрыть глаза на происшедшее и позаботиться, чтобы он смог поехать домой в отпуск. Лично я считаю, что он наказан достаточно потерей всего во время налета на Берлин.
СТЕПАН КОНСТАНТИНОВИЧ РОДИОНОВ
Генерал-лейтенант
Командир 61-й пехотной дивизии Красной армии[64]».
Это письмо и русские отпускные документы унтер-офицера отправили к нашему командиру дивизии, генерал-лейтенанту фон Рекнагелю[65], чтобы он принял решение по столь необычному делу этого унтер-офицера, который перешел к противнику и получил у него отпуск. В течение нескольких дней весь Двадцать седьмой полк с беспокойством ждал исхода. Русские постоянно спрашивали по громкоговорителю, получил ли отпуск этот человек, и всякий раз нам приходилось отвечать, что нет. По этому поводу заключались пари. Большинство из нас думало, что унтер-офицера расстреляют. Его были просто обязаны наказать. Избежать этого, не переписав всего военно-уголовного кодекса, было невозможно.
В конце концов наше беспокойное ожидание кончилось: унтер-офицер получил отпуск и три дня строгого ареста за самовольное оставление своего поста. Отбыть арест ему предстояло по возвращении.
Были у русских и более грубые методы пропаганды. К примеру, так называемые «радиопередачи». Начинались они шаржем на одну из немецких радиопрограмм, зачастую очень вульгарным, но тем не менее остроумным и впечатляющим. Затем следовал концерт. Хорошо поставленным голосом диктор объявлял:
— Теперь слушайте концерт по заявкам. Сперва композиция на легких инструментах.
После этого два десятка пулеметов и легких минометов открывали огонь и сносили бруствер нашей траншеи, обдавая нас комьями земли.
