— Говорят, что подали много заявлений, — сообщал Костя, озабоченно шагая из угла в угол.
— Я думаю, что нам нечего беспокоиться.
— А я что-то волнуюсь. Будет страшно обидно, если меня не возьмут.
— Возьмут! — успокоительно заметил Шевяков, усаживаясь на диван и заглядывая в книгу. — Медицинский осмотр мы прошли. Возьмут!
— Будет страшно обидно, — повторил Антипов.
Шевяков ничего не ответил.
Он читал.
— Ты что — готовишься к экзаменам? — забеспокоился гость, увидя раскрытую книгу. Он подошел к приятелю и заглянул ему через плечо.
— А! Читаешь. Я думал, что ты готовишься к экзаменам.
— Какие же экзамены? Нас примут без экзаменов. Ты же видел правила приема.
— Черт возьми, эта моя тройка!
— Возьмут! — сказал Шевяков.
— А я, на всякий случай, кое-что повторяю. Если так не примут, буду обязательно держать экзамены. Я решил.
— Примут без экзаменов.
Антипов продолжал ходить по комнате. Он был одет в полувоенный костюм, в котором был на выпуске. Костюм ловко сидел на нем.
— Я подумал, не съездить ли нам узнать, — сказал он. — Может быть, есть результаты.
— Нас известят.
— Что-то долго не извещают. Может потеряться повестка. Почта…
— Не думаю. Что ж, давай съездим, если хочешь. Прогуляемся. Солнечный день.
Шевяков почти не сомневался в своем приеме, но его беспокоит настроение товарища. Он готов съездить. В нем еще сидит секретарь комсомола. Дела комсомольцев близко касаются его, хотя он уже ушел из школы.
Они выходят на улицу, солнце бьет в лицо. Заливает ярким светом асфальт, дома, прохожих. Во встречной толпе они невольно отыскивают глазами людей в военной форме и следят за ними. Хорошая выправка трогает их. Иногда же они говорят: «Нестроевая команда!», когда видят какого-нибудь командира или красноармейца, зевающего по сторонам. За кавалерийским командиром с тремя орденами они долго шли вслед, хотя им было не по пути. Они были охвачены непонятным волнением. Иногда они обгоняли его, заглядывали ему в лицо, как бы пытаясь уловить что-то особенное, что отличало его от других прохожих.
Потом вернулись назад и сели в трамвай.
— Я зашел вчера в военный магазин, — сказал Шевяков. — Порылся в книгах. Кое-что нашел.
— Что ж ты мне не показал? Я бы тоже купил, — беспокойно спросил Антипов. — А что ты купил?
— Кое-что по тактике, несколько старых номеров «Военного вестника», — пояснил он, — говорят, интересный, затем — уставы.
— А там еще остались такие книги?
— Как будто есть.
— Надо обязательно завтра купить.
Очевидно, жажда подражания была все-таки наследственной чертой Антиповых. Сын так же, как и мать, ревниво следил за Шевяковыми, может быть, даже хорошенько не сознавая этого.
Так они доезжают до места, слезают с трамвая и идут по улице. Они идут по улице, пересекают ее на углу и идут вдоль корпусов, которые занимают целый квартал. Они идут молча, сосредоточенно глядя перед собой, время от времени обмениваются одной-двумя фразами и опять молчат. Бесконечно длинное здание. Доходят до угла, поворачивают за угол, здесь такие же корпуса, но идущие перпендикулярно той улице. Шевяков подумал о Стендале. Замкнутый четырехугольник здания напоминал замок, высокие корпуса уходили в небо. Они ошиблись, пошли не в ту сторону, им пришлось обогнуть четыре стены и выйти почти к тому же месту, откуда начали свой обход.
Наконец нашли вход в школу, зашли в комендатуру за пропуском.
— Вам куда? — спросили их там.
— Нам узнать результаты. Мы подавали заявления.
— Вы получили извещения?
— Нет.
— Ждите извещений.
— Но нам хотелось бы узнать. Может быть, можно?
Дежурный берет трубку и звонит. Они глядят на его лицо, стараясь по лицу угадать, что ему говорят оттуда. Но лицо дежурного бесстрастно, это действует угнетающе на Антипова. Он побледнел, жалеет, что пошел узнавать, близость развязки пугает его. Он томительно ждет ответа. Дежурный, плечом прислонив трубку, что-то пишет. Оттуда, очевидно, не отвечают.
— Как фамилии? — вдруг кричит дежурный, отрываясь от трубки.
— Антипов и Шевяков, — хрипло говорит Антипов.
— А имена? Имена?
— Константин Антипов и Михаил Шевяков, — повторяет он.
Молчание.
Дежурный кладет трубку на рычаг.
— Сюда позвонят, — холодно говорит дежурный.
— Сюда позвонят, — повторяет Антипов, думая, что Шевяков не слышал.
— Я слышу, — кивает головой Шевяков.
Они разговаривают шепотом, боясь нарушить строгую тишину комнаты. Слышно, как тикают часы. Дежурный шелестит бумагой. Тишина становится все напряженней и напряженней. Антипов неосторожно переступил с ноги на ногу. Шум показался ему чудовищным. Затаил дыхание. Тяжело выдохнул. Дежурный не обращал на них внимания. Продолжал что-то писать. Хотелось дружбы этого дежурного. Хотелось предложить папироску, обнять его, назвать его как-нибудь — Коля или Вася. Он казался недоступным, суровым, из другого мира. Перегородка разделяла их. Он казался могущественным, непонятным. Почти благоговейно следили за его движениями, готовы были признать, что он пишет что-то очень важное, заслуживающее всеобщего уважения и внимания, они боялись помешать ему, не шевелились.
Так мучительно ожидание!
Когда прозвучал звонок, Антипов вздрогнул. Дежурный взял трубку, приложил к уху.
— Слушаю! — коротко сказал: — Есть! — и положил трубку.
— Приняты, — повернулся он к посетителям. — Оба приняты. — Внимательно посмотрел на них, как будто даже чуть улыбнулся. И снова склонился к бумаге, забыв о них.
Они на цыпочках, чтобы не помешать государственным делам дежурного, выходят из комендатуры, идут на улицу, останавливаются на тротуаре, вопросительно глядят друг на друга.
— Хорошая погода стоит, — говорит Антипов, — солнечные дни!
— Это верно, тепло, — кивает головой Шевяков.
— Сильное солнце. Не надо в Крым ехать. Свой Крым.
— Да, лето стоит…
— А помнишь, в прошлом году? Слякоть, дожди…
— Сырое было лето, я помню. Страшная слякоть.
— Ох, чертовски жарко, с меня пот градом катит. Духота! — вздыхает Антипов, вынимает платок и вытирает лицо. — Невозможная жара!
— Пойдем, — говорит Шевяков.
— Пойдем!
Они, однако, продолжают стоять на тротуаре, не двигаясь с места.
— Что же мы стоим? Надо идти, — зовет Шевяков.
— Ах да, пойдем!
Они идут, но Антипов вдруг останавливается и говорит:
— Как ты думаешь, а не спросить ли нам еще раз у дежурного, может быть, он ошибся.
— Почему же он мог ошибиться? — останавливается и Шевяков. — Не думаю. Здесь все точно.
— Бывает. Например, однофамильцы…
— Но имена-то, имена-то. Ведь и имена должны совпасть. Как ты думаешь! Нас же спросили имена и фамилии. Здесь не может быть ошибки.
— Да, это труднее, ты прав. Значит, ты думаешь, что нас приняли?
— Чудак! — тянет его за рукав Шевяков. — Ну пойдем! А то мы тут целый день простоим.
— Пойдем, — нерешительно произносит Антипов. — А может быть, все-таки спросить еще раз?
— Смешно! Пойдем. Ты чудак! Не может быть ошибки.
Они медленно двигаются по тротуару, стараются идти в ногу, молчат. Но идут они опять не в ту сторону, куда им нужно. Трамвай гремит за углом, а они направляются в противоположную сторону, снова обходят весь квартал, все корпуса школы. Может быть, это ошибка, а может быть, они просто хотят прогуляться в этот солнечный жаркий день. Просто прогуляться…
Действительно, погода стоит великолепная.
— Смирно! Равнение нале-во!
Резкий крик команды. Гул проносится по коридорам. Гул нарастает. Тяжелые удары ног. Грохот. Столпотворение. Как будто проламываются полы, рушатся стены. Потом новая команда. Гул вдруг стихает. Шаги замирают вдали. Тишина.
Тишина разбудила его. Она была непонятна.
Он просыпался уже в четвертый раз и в четвертый раз видел все те же огромные палаты, белые стены, украшенные портретами, длинные ряды коек, расставленных по такой абсолютной прямой, что это казалось невероятным. Несколько лампочек тускло освещали обширное помещение. За окном тянулась ночь. Дневальный сидел за столом, склонившись над книгой. Слышалось дыхание спящих, то громкое, на басовых нотах, то затихающее, спокойное и почти незаметное. Время от времени кто-нибудь шевельнет рукой, заворочается, пробормочет что-то во сне, и снова тишина.
Шевякову не спится.
Ему хочется подняться, подойти к дневальному и заговорить с ним. Он глядит на него, следит за его движениями. Что за книгу он читает? Вот он перевернул страничку, поднял глаза и окинул привычным взглядом помещение. Шевяков быстро опустил голову на подушку.
