— Когда? — удивился Вепрев.
Преображенский ответил подчеркнуто значительно:
— Не стал передавать, пока решали с Рубцовым.
— Читайте!
— Чрезвычайная. Главкому Вепреву. — Преображенский читал нарочито бесстрастным, деревянным голосом. — Поступившим Крутогорья сведениям комотряда Чебаков производит расстрелы граждан без следствия суда. Точка. Категорически предлагаю пресечь нарушения революционной законности. Предкрайсовета Брумис.
— Дайте! — потребовал Вепрев, протягивая левую здоровую руку.
Быстро перечел телеграмму, бросил на стол. Нервно прошелся по комнате.
— Опять своевольничает! Атаманские замашки!
Преображенский пожал плечами.
— Простите. Нелогично. Рубцова... тоже без следствия и суда.
Вепрев остановился. Посмотрел в упор на Преображенского. Тот отвел глаза, но кривую улыбочку удержал на губах.
Вепрев сказал жестко:
— Рубцова расстреляли не за то, что воюет против нас, а как убийцу, преступления которого всем известны и не требуют расследования! Вызовете Чебакова ко мне!
Преображенский вышел. Через несколько минут вернулся и доложил:
— Нарочный за Чебаковым отправлен.
Вепрев, будто не расслышал, молча стоял у окна.
Преображенский осторожно зашел сбоку, заглянул главкому в лицо. На лице Вепрева было выражение хмурой, усталой озабоченности. Преображенскому показалось, что он недоволен собою.
И он решил подлить масла в еле тлевший огонек.
— Простите меня за откровенность, Демид Евстигнеевич, но не могу не высказать... Вы... излишне... почтительны в своем отношении к товарищам из Крайсовета.
Вепрев молчал, и это ободрило Преображенского.
— В военное время высшая власть — военная. Вы — во главе революционных масс. А Крайсовет пусть подшивает свои бумажки. Что вам Крайсовет? Вы, Демид Евстигнеевич, народный вождь, рожденный революцией. Революции всегда выдвигают вождей. Вот великая французская революция выдвинула Наполеона Бонапарта. Консулом стал, а потом... императором.
Вепрев обернулся и смотрел на Преображенского с нескрываемым интересом.
— ...А всего был подпоручик. В точности в вашем воинском звании.
Не меняясь в лице, Вепрев шагнул к Преображенскому и взял его левой рукой за ворот.
— Кто ты? Дурак или подлец?
У Преображенского отвалилась челюсть.
Вепрев усмехнулся и выпустил его.
— Мне за вас обидно, Демид Евстигнеевич... — начал изливаться Преображенский.
— Ты мне Бонапартом душу не марай! — голос Вепрева зазвенел от ярости. — Бонапарт себе власть завоевывал, а я народу!.. Еще такую муть услышу — трибунал!
— Я, Демид Евстигнеевич, за вас...
— Замолчи! — брезгливо оборвал Вепрев. — Садись! Записывай!
И он начал медленно диктовать, чеканя каждое слово:
— Киренск, Витим, Бодайбо, Якутск и всем командующим и военным комиссарам и председателям ревтрибуналов. Впредь до получения инструкции о военно-революционных судах смертную казнь прифронтовой полосе отменяю. Точка. Вынесенные приговоры смертной казни до получения сего в исполнение не приводить. Точка. Всем военно-революционным трибуналам предлагаю...
1
Состав из пяти пассажирских вагонов без паровоза стоял на четвертом пути. Окна среднего вагона были ярко освещены и широкие полосы света падали на истоптанный, перемешанный с углем и золою снег.
Отряд, выделенный для конвоя, остановился против освещенного вагона.
— В одну шеренгу стройся! — негромко скомандовал начальник отряда. — Равняйсь!
Стоявший правофланговым Корнюха Рожнов заметно выделялся ростом и сложением, и, вероятно, поэтому начальник отряда сказал ему:
— Пойдешь со мной в вагон, товарищ Рожнов!
Дежурный офицер чешской охраны эшелона первым поднялся в тамбур. Корнюха заметил, с какой брезгливой осторожностью брался он за поручни кончиками пальцев, — боялся запачкать свои светлые замшевые краги.
В тамбуре, пока офицер одергивался и оправлял снаряжение, надетое поверх полушубка, крытого тонким зеленовато-серым сукном, начальник отряда успел шепнуть Корнюхе:
— Кого брать идем, знаешь?
Корнюха кивнул.
Начальник отряда шутливо ткнул его в бок.
— Повезло!
— Я с детства везучий, — ответил Корнюха серьезно.
В вагон Корнюха вошел последним, но ему все было видно через головы офицера и начальника отряда.
Устройство вагона удивило Корнюху. Такого он еще не видывал. Полок и скамей для лежания и сидения не было, и вагон разгорожен поперечными переборками на отдельные отсеки-комнаты,
Первую прошли, не задерживаясь. Два чешских солдата, стоявшие с винтовками у двери в салон, расступились и пропустили их.
На диване, обитом оранжевом бархатом, сидел худощавый офицер в черном френче без пояса. В погонах Корнюха еще не умел разбираться, но по тому, как все находившиеся в салоне — и офицеры и штатские, — увидев вошедших, с тревогой оглянулись на офицера в черном френче, понял, что это и есть адмирал Колчак.
По внешности он никак не был похож на того кровавого выродка, каким верховный правитель представлялся по своим делам. Но Корнюха уже вдосыть хватил соленого в жизни и знал, что только по обличью не судят. И благообразное с тонкими правильными чертами лицо Колчака его не обмануло.
Дежурный офицер, тщательно выговаривая русские слова, объявил Колчаку:
— Господин адмирал! Приготовьте ваши вещи. Сейчас вас передаем местным властям.
Равнодушное бесстрастное лицо Колчака исказилось, словно от неожиданной резкой боли.
Он вскочил и почти испуганно воскликнул:
— Как! Союзники выдают меня? Это предательство! Генерал Жанен гарантировал мне!...
Он нервно озирался, но все, кроме тех, что пришли за ним, прятали от него глаза.
Тогда он быстро шагнул к двери, снял с вешалки длинную темную шинель, неумело и торопливо попытался надеть ее.
Темноволосая высокая женщина подошла к адмиралу, взяла у него шинель и снова повесил ее. Под руку подвела Колчака к дивану, заставила сесть рядом с собой. Взяла его руку и долго молча держала в своей, медленно и осторожно поглаживая тыльную сторону ладони кончиками тонких пальцев.
— Жена? — шепотом спросил Корнюха начальника отряда.
Тот пожал плечами.
— Прошу пройти в вокзал господина адмирала и господина Пепеляева, — сказал чешский офицер.
Первым вышел чех, за ним Колчак, темноволосая женщина и коротенький брюхастый Пепеляев. Последними — начальник отряда и Корнюха.
Пока Колчак помогал женщине спуститься по ступенькам вагона, начальник сказал на ухо Корнюхе:
— От адмирала ни на шаг! Побежит — бей — наповал!
В том же порядке, цепочкой прошли через пути к зданию вокзала. Только бойцы конвоя, с винтовками наперевес, окружали их кольцом.
В кабинете военного коменданта станции Колчаку и его спутникам предложили сесть. Корнюха встал за стулом адмирала.
Начальник отряда переговорил с чешскими офицерами, потом подписывал какие-то бумаги, но Корнюха не видел этого, он не отводил взгляда от высоко остриженного затылка адмирала.
Колчак дышал ровно, но тяжело. Пепеляев, маленький, толстый и жалкий в своей суетливости, сдавленным шепотом говорил ему что-то. Колчак, не замечая его, угрюмо молчал.
Начальник отряда подошел к Колчаку и отвел его в угол комнаты. Корнюха пошел за ними.
— Адмирал, у вас есть оружие? — спросил начальник отряда.
Колчак молча достал из заднего кармана брюк вороненый кольт и подал начальнику отряда.
Тот передал револьвер Корнюхе.
— Держал в руках?
— Держал.
— Прошу! — сказал начальник отряда и, раскрыв дверь, пропустил Колчака и Корнюху, а за ними женщину и Пепеляева.
Пересекли пути и спустились к берегу Ангары. Неяркие огни пристанционных построек выхватывали из мглистой тьмы угловатые верхушки торосов. Слабо утоптанная тропка уходила с берега на лед.
Колчак поднял воротник шинели и спросил:
— Давно стала Ангара?
— Недавно, — ответил начальник отряда. — Ангара только что стала.
— Пешком? — спросил Колчак.
— Пешком. Дорога еще не наезжена, — ответил начальник отряда и, пройдя вперед, скомандовал:
— Следуйте за мной!
Колчак пошел по тропе, на первых шагах ступая опасливо на лед.
Корнюха вплотную за ним, с кольтом в руке.
2
На реке ветер дул с февральской злобой.
Колчак вобрал в плечи длинную шею и пошел быстрее. Несколько раз споткнулся, потом, видимо, глаза привыкли к темноте.
«Торопишься... — подумал Корнюха, — непривычен к таким прогулкам, ваше превосходительство!..»
На самом деле, куда торопится?.. Должен понимать, что у него впереди... На что надеется?
