Они оба были тут, и мужчина, и женщина. Зря беспокоился Севастьянов, похоже в беспамятстве он не делал разницы между правыми и виноватыми. Вырвавшегося на свободу зверя не тревожили эфемерные понятия человеческой морали. Где-то в глубине души Севастьянов был ему за это даже благодарен, перестал точить изнутри маленький червячок сомнений в себе — вопрос с не вовремя подвернувшейся под руку женщиной был решен самым радикальным образом и больше не беспокоил. Другое дело — как это было сделано, вот тут Севастьянова обуял самый настоящий ужас. Страх за себя, вернее страх перед собой, никогда он не предполагал, что способен на такое. Да, когда ехал сюда заклинал, уговаривал, убеждал самого себя в том, что способен выполнить задуманное, способен убить… Почти верил в это. Считал, что сможет… И вот смог…
Только теперь он отчетливо понимал, насколько превышена им сейчас мера простого воздаяния. Да никто не отменял древнюю формулу "око за око", месть оставалась священным правом каждого, справедливое возмездие оставалось осознанной, выстраданной необходимостью. Маркухин заслужил смерть, и должен был умереть… Но умереть не так… Не разделанной буквально на куски сумасшедшим мясником тушей, не жертвой, растерзанной зверем вынырнувшим из бездны подсознания своего больного сослуживца. Тут уже впору было вести расчет опираясь совсем на другую арифметику: "за глаз оба глаза, за зуб все зубы". И было случившееся отвратительно, гадко и мерзко… А еще страшно… До тряски в поджилках пугало оно Севастьянова, пугало не столько своей чудовищностью, сколько неуправляемостью собственного тела, вышедшего вдруг из-под контроля сознания.
— Ну, что поглядел?! Нравится?!
Резкий окрик заставил его вернуться к реальности. Зачарованный видом смерти Севастьянов совсем позабыл о своей напарнице, хотя какая она к черту была напарница? Так, следящий глаз «конторы», пришпиленный к нему фээсбэшным генералом маячок из плоти и крови, точно также как и любой другой человек становившийся теперь для него из простой помехи, смертельно опасным свидетелем. Что же убить и ее? Севастьянова передернуло от мелькнувшей мысли, вновь подкатила предательская, кружащая голову тошнота… Нет уж, увольте, на сегодня крови достаточно… Вообще достаточно на всю оставшуюся жизнь, которая к тому же, судя по всему, не обещает быть слишком долгой. Нужно взять себя в руки, нужно что-то придумать, как-то выкручиваться…
— Не понимаю, что на меня нашло… Как в тумане все… — сжав руками раскалывающуюся от прострелившей вдруг виски ослепляющей боли голову просипел он, подумал секунду и добавил как мог убедительно: — Ты не бойся… Тебя не трону…
— Вот спасибо, хорошо! — истерично хохотнула Марина. — Успокоил!
Но он видел, что напряжение и испуг постепенно покидают ее, уступая место привычной деловитой сосредоточенности. Фээсбэшница уже справилась с шоком и теперь лихорадочно просчитывала варианты дальнейшего развития ситуации и своего поведения внутри нее, выбирая наилучший способ действий. Даже оглушенный головной болью, Севастьянов не мог не восхититься качеством учебы в «конторе». Большинство известных ему женщин на месте Марины валялись бы сейчас в обмороке, а эта вон, хоть и напугана до полусмерти, но явно готовится действовать. Вот только теперь нужно сориентировать ее в правильном направлении… Черт, если бы еще не болела так голова… Если бы не путались, не обрывались мысли…
— Что произошло? Зачем ты убил их? — вопрос прозвучал сухо, по-деловому, видимо фээсбэшница уже практически справилась с вышедшими из-под контроля нервами.
— С самого начала собирался завалить всех троих, — не стал крутить Севастьянов. — Жена случайно под раздачу попала. Не хотел. И так… — он замялся, пытаясь подобрать слова, но сумел только обвести всю картину в ванной рукой. — Так тоже не хотел… Словно планку сорвало… Ничего не помню… Почти ничего…
— Посттравматическая амнезия, — коротко констатировала Марина и вздохнула с явным облегчением. — Выходит, надул генерала, а? Говорила ведь я ему, не верь, легко слишком переубедил человечка, не бывает так… А он свое… Мужики, одно слово, вам бы нас баб почаще слушать, насколько проще жить было бы… Ну да хорошо уже, что не псих. Даже и не знаю, что мне с тобой делать, если ты реально с катушек съедешь…
— Не псих? — уцепился он за то единственное в ее речи, что действительно заинтересовало, зацепило за живое. Вцепился намертво, как утопающий за последнюю соломинку. — Уверена?
— Чего ж тут быть не уверенной, — на этот раз вздох, сопровождавший слова, был уже просто усталым. — Уверена, конечно. Ты же заранее все просчитал, продумал, план разработал… Значит мозги на месте… А что сейчас тебе крышу снесло, так это дело известное, первый раз жизнь чужую взять, да еще людей знакомых, да не из снайперки за полкилометра, а своими руками, чего же ты еще хотел? Не проходит даром такое, дело известное…
— Откуда такие сведения? Что самой приходилось? — он хотел пошутить, как-то разрядить жутковатую, давящую обстановку, показать, что они по одну сторону баррикад, но прозвучало в итоге глупо и неловко, как-то совершенно неуместно.
Марина не ответила, лишь глянула остро в глаза, да слегка дернулся нервно уголок губ, кривя их в злой гримасе, да на миг мелькнуло что-то такое в глазах. Словно бы затуманило их, как бывает когда человек мысленно что-нибудь себе представляет. Этакая сама за себя говорящая реакция на вопрос.
— Ладно, дело сейчас не во мне, — в ее голосе вновь зазвучали прежние стальные нотки. — Вопрос, что с тобой делать…
— Ничего не надо делать, — твердо отрубил Севастьянов. — Все данные на двух остальных у меня есть. Найду без твоей помощи. Так то езжай назад, в Россию. Доложишь, что не сложилось с их операцией…
— С нашей операцией, — с нажимом поправила Марина. — Думаешь, не сложилось?
— Уверен.
— И, наверное, полагаешь, что я позволю тебе спокойно зарезать остальных?
— А ты всерьез считаешь, что сможешь как-то мне помешать? — он неприятно улыбнулся ей, широко растянув губы, стараясь чтобы глаза при этом оставались холодными и угрожающими.
— Конечно, — ничуть не спасовала перед практически явной угрозой фээсбэшница. — Например, сообщу в местную милицию об этом убийстве и твоих дальнейших планах, как и должен поступить каждый порядочный человек. Они возьмут тебя в течение суток…
— И я на первом же допросе поведаю следователям о том, с какой целью прибыл сюда из России, — подхватил Севастьянов. — То-то радости всем местным русофобам, такие козыри в руки! Не много же потом будет стоить такое вожделенное для вас заключение парламентской комиссии.
Фээсбэшница прищурилась, испытующе глядя на него.
— Вот значит как? И ты готов предать свою страну, предать ее интересы? Да что там, в конечном итоге ты предашь даже погибшего родственника, за которого так рвешься отомстить!
— Не надо передергивать, — качнул головой Севастьянов. — Как раз наоборот. Я, в отличие от вас, не собираюсь делать из гибели Никиты шоу. Воздать по заслугам убийцам — да, но не устраивать из этого политический цирк с публичными покаяниями. Так что не приплетай этот аргумент — не сработает.
Она продолжала с вызовом глядеть на него, явно ожидая продолжения речи, и он, облизав пересохшие от волнения губы, заговорил снова:
— Что до страны, то ее давно уже нет. Я давал присягу Советскому Союзу, а офицер дважды не присягает. Я выполнил свой долг до конца и теперь свободен от обязательств. Защищать ублюдочную Эрэфию, я не подписывался. Так что не нужно на меня давить патриотизмом, мне глубоко плевать на то, кто именно заработает очередные очки в бесконечных русско-украинских разборках. И не нужно жечь меня глазами и демонстрировать презрение. Меня слишком часто предавали мои верховные главнокомандующие, так часто, что я поневоле решил, что ничем им более не обязан. А раз так, то мои личные дела гораздо выше их интересов, и в первую очередь я буду решать и устраивать именно их.
Марина скептически улыбнулась, укоризненно покачав головой. Именно так ведут себя умудренные жизнью взрослые люди, слушая, как наивный ребенок пытается отстаивать свой взгляд на мир. Она ни на йоту не верила в успех задуманного им предприятия, ничуть не боялась его самого и была озабочена сейчас лишь тем, что под угрозой срыва оказалась порученная ей операция. Убеждать ее в чем-то было не время и не место, потому Севастьянов жестко отрубил, глядя прямо в насмешливо улыбающееся лицо:
— Короче так! Я сейчас ухожу, забираю из гостиницы свои вещи, и больше мы не встречаемся. Что ты будешь делать, мне все равно, но если меня попробуют остановить твои коллеги, если информация о моих планах будет передана местным ментам или эсбэшникам, то на первом же допросе я подробно выкладываю все что знаю по вашей операции, и то же самое повторю потом в суде, журналистам и вообще где только потребуется…
