— Бабуля, не бойся, никто тебя не тронет!
Она стояла и не говорила ни слова, просто смотрела и плакала. Слезы текли по ее морщинистому лицу, падая на грудь, на высохшие, перевитые узлами вен руки, стекали и падали на землю.
Володя подобрал кусок кирпича и написал на воротах: «Не трогать! Опасно! Под охраной инструкторов!»
— Думаешь, поможет? — я скептически смотрел, как Володя выводит буквы.
— Посмотрим, — он отбросил кирпич. — Пошли.
— Куда? Спасать село от разграбления? Не получится. И не мечтай! — я отбросил окурок.
— Пойдем в штаб, посмотрим, чем они там занимаются, как приготовились к внезапным атакам противника.
— Ты думаешь, там кто-нибудь думает о чем-нибудь, кроме празднования победы и мародерства? Дико сомневаюсь.
— Вот и посмотрим.
Мы пошли дальше по селу. Везде была та же картина. Выносили и грузили на различный транспорт все, что могло сгодиться в хозяйстве. Сашка пару раз порывался броситься на них, мы с Володей с трудом оттаскивали его. Он только матерился, плевался, грозил мародерам оружием.
Подошли к школе. Возле нее было много пьяных ополченцев. Они расположились в живописных позах рядом с крыльцом. Кто-то спал. Воины Аллаха!
Подводили пленных, избитых, раненных. Некоторые были без формы, лишь в трусах. Они шли, опустив голову, их пинали сзади, толкали прикладами, пристегнутыми рожками к автомату. Они падали в пыль, грязь, пинками их заставляли подниматься и идти в здание школы. Тех, кто был не в состоянии передвигаться, или был без сознания, брали за ноги и тащили туда же, их головы болтались и бились о камни.
Сашка свирепел от увиденного, мы зафиксировали его руки с обеих сторон, прижали их. Он дергался и отчаянно матерился.
— Саша, успокойся. Помочь мы им все равно не сможем. Только хуже сделаем. Эти негодяи могут нас заставить расстреливать этих бедолаг, чтобы кровью повязать, — увещевал его Вова.
— Мы здесь не для того, чтобы их спасать, самим бы спастись, — вторил я ему.
— Но так же нельзя! — бился Сашка у нас в руках. — Это же не война, а безумие какое-то! Воевать ради мародерства! Пленных вот так, как скотину, вести на бойню. Их же просто убьют! Поиздеваются и убьют! Ненавижу!
— Ты можешь что-нибудь изменить?
— Да, могу! Я пойду и убью, задушу, разорву комбата и это чмо — Модаева вместе с муллой!
— А дальше? Что дальше, Саша? К стенке? И все? Придет новый комбат с новым Модаевым. Может, даже еще хуже. И что? Все наши смерти — коту под хвост! — я пытался вразумить его.
— Плевать! Пустите!
— Тихо, на нас уже обращают внимание. Тебе надо обращать внимание этих зверей? Тебе нравится эта публика? — голос Володи звенел от напряжения.
Ему тоже нелегко было сдерживать себя, и удерживать от глупостей Сашку.
— У меня есть идея другого рода, — начал я. — Аида беременна. Мы ее отправляем отсюда. Она едет к Витькиным родителям. Там передает весточки, что мы здесь. Живы, относительно здоровы, но выбраться не можем. Пусть Родина помогает!
— Аида залетела? Ничего себе! — Володя присвистнул от удивления. — Ай, да Витька, ай, да молодец! Наш пострел везде поспел! Молодец!
— Ага. Поможет тебе Родина! — Сашка злорадствовал. — Положила она на тебя с прибором! Нахрен ты ей нужен! Пошлют по линии МИДа запрос в МИД Азербайджана, а те ответят, что знать не знают, или, что воюешь ты в их армии совершенно добровольно, принял гражданство вместе с исламом. «Альфу» тебе на выручку не пошлют!
— Попробовать можно, может и получится. А Аида с Витькой согласны? — Володя призадумался.
— Витек согласится, а вот как Аида — не знаю.
— Попробовать можно. По крайней мере, хоть ее из этого ада спасем, она-то вообще на царицу подземного царства не тянет!
64
Вошли в здание штаба — бывшей школы. Повсюду валялись учебники, книги, тетради, классные журналы, по коридору гулял ветер. Полупьяные ополченцы без дела слонялись по кабинетам, пиная тетради, весело гогоча. Кто-то полез к нам целоваться, еле отпихнули, в спину нам понеслась брань на азербайджанском.
Из подвала доносились крики и вопли, снизу поднимался бледный как мел Мишка Домбровский. Левой рукой он рвал на себе ворот, а правой держался за стенку.
— Миша! Что с тобой? Ты ранен? Тебе плохо? — мы подскочили к нему.
Он лишь мычал, мотал левой рукой, показывая на подвал, а потом замахал ею, указывая на выход. Мы подхватили его и потащили на улицу. Следов насилия или ранения не было заметно.
Вытащили на улицу. Мишка оперся на стену. Его стало рвать.
— Знакомый диагноз — слабый желудок! — усмехнулся Володя.
— Что стряслось, Миша? — я потряс его за плечи.
— Там, Мудаев, э-э-э-э, — снова Мишку стало полоскать, — пытает пленных! Э-э-э-э, просто так пытает, ничего ему не надо! Ради само — э-э-э-э-э — утверждения! — с трудом закончил фразу Михаил, вытирая тыльной стороной ладони рот.
— Пошли, посмотрим! — решительно сказал Сашка.
Из подвала раздался снова отчаянный вопль пленного.
— Захватили начальника штаба того батальона, что стоял против нас. Вот он как с коллегой беседует, — донеслось нам вслед.
— Ничего, сейчас мы с ним тоже как с коллегой поговорим, — бормотал Володя.
Ступени в подвал мы пролетели на одном дыхании. Подвал был большой, проходил под всей школой. В центре подвала к трубе был прикован голый человек, вернее то, что оставалось от человека. Большой, бесформенный кусок орущего мяса.
Рядом стоял Модаев, куртка расстегнута до пояса, весь мокрый от пота, глаза ничего не видят. В руках кусок резинового шланга. Он орал:
— Ну что, сука, получил! Какой ты нахрен начальник штаба! Я — начальник штаба! Я тебя победил, и сейчас буду делать все что хочу! На! Получи! — он ударил.
Тело изогнулось, человек снова закричал. Сильный человек. У него еще есть силы кричать. Он уже ничего не видит и не соображает от боли, но силы кричать еще есть. Судя по ранам, я бы уже давно вырубился. Такие мысли проскочили у меня в голове.
Володя подскочил к Модаеву, вырвав шланг, и ударил его кулаком в лицо. Тот упал. Володя начал лупцевать его этим шлангом. Модаев крутился на полу, катался, уходя от ударов, и громко при этом верещал, звал на помощь.
Володя старался на совесть. Сашка и я подскочили, и тоже начали охаживать изувера ногами.
На крики своего командира прибежали из разных концов подвала ополченцы, стали хватать нас за руки, оттаскивать. Ударить нас никто не посмел. А мы были готовы к драке.
Модаев вскочил на ноги. Хорошо же мы его приложили! Морда вся распухла, через всю щеку тянулся кровавый рубец от шланга. Форма порвана, руки и бок в ссадинах.
— Ну, все! Доигрались! Вам звиздец! Теперь-то точно вас расстреляют! Сам расстреляю! Вот этой собственной рукой! — он вытащил пистолет. — Вот так же, как его расстреляю!
Он вытянул руку в сторону пленного и сделал три выстрела. Обмякшее тело просто повисло. Звук выстрелов больно ударил по ушам. С потолка полетела известка. Все заволокло едким дымом.
— Видели, свиньи?! — из-за дыма и пыли его не было видно, только слышен был визгливый голос.
— Уходим! — крикнул Сашка и ударил одного из державших его ополченцев локтем поддых.
Я тоже резко ударил своего ополченца, резко повернулся и выкрутил руку. Ударил по шее, оттолкнул.
Володя возился со своим, но тоже быстро закончил. Мы рванули на выход. Сзади были слышны вопли и выстрелы из пистолета.
65
Со всего маху мы врубились во входящих людей в здание школы. Оттолкнули их и вырвались наружу.
— Эй, господа офицеры! Вы куда! — донеслось нам вслед.
Я обернулся. Гусейнов со свитой.
— Ну, слава богу! — вырвалось у меня.
— Что делать будем? — хрипел сзади Володя.
— Говорить с ним.
— Попробуем.
Пока переговаривались, из подвала вырвался избитый Модаев. За ним бежало еще пять человек. У одного из них было разбито лицо.
— Держите их! — закричал Модаев, поднимая пистолет.
— Прекратить! В чем дело?! — заорал Гусейнов.
Он находился на линии огня пистолета Сереги. Охрана Гусейнова отреагировала мгновенно, ощетинившись автоматами во все стороны.
— Модаев! В чем дело! — Гусейнов выглядел испуганным.
— Они хотели меня убить! — заорал Серега. — Уйдите, вы мне мешаете, я их расстреляю, гадов. Они давно этого хотят!
— Перестань, опусти пистолет.
— В чем дело? — это уже обращаясь к нам.
— Пойдемте, покажем.
Сашка пошел вперед, мы за ним, потом охрана Гусейнова, замыкающим шел начальник штаба батальона.
Мы показали труп пленного.
— Ну, и что? — Гусейнов недоумевал.
— Он просто его истязал. Ради самолюбования, ради самоутверждения, сведений никаких он не хотел получить. Бил ради удовольствия.
— Ну и что?
Гусейнов явно не понимал что к чему. Понятно, истязание пленных для него было обычной практикой, но только не для нас.
