Ознакомительная версия.
– Музей разослал письма всем начальникам тюрем в Германии.
– Мы до сих пор не знаем, в какой он тюрьме.
– Мы предполагаем, что в Брайтенау.
– Мы уверены, что настоящего суда не было.
Из-за спины у Мари-Лоры взмывает голос Этьена:
– Это хорошая тюрьма? Я хочу сказать, она получше других?
– Боюсь, хороших немецких тюрем не бывает.
По улице проезжает грузовик. В пятидесяти метрах отсюда волны накатывают на Пляж-дю-Моль. Мари-Лора думает: они просто произносят слова. А что такое слова? Просто звуки, которые эти люди производят своим дыханием, невесомый пар, который они выпускают в воздух кухни, чтобы обмануть и сбить с толку. Она говорит:
– Вы ехали так долго, чтобы сообщить то, что мы и без вас знали?
Мадам Манек берет ее за руку.
Этьен произносит тихо:
– Мы не знали про Брайтенау.
– Вы сообщили музею, что он сумел передать вам из тюрьмы два письма, – говорит первый полицейский.
– Можно на них взглянуть? – спрашивает второй.
Этьен уходит наверх, радуясь, что кто-то занялся поисками его племянника. Мари-Лора тоже должна бы радоваться, но на нее почему-то накатывают подозрения. Она вспоминает, как отец сказал в Париже, в ночь немецкого вторжения, когда они ждали поезда: «Каждый за себя».
Первый полицейский выковыривает из зубов кусочек яблока. Они смотрят на нее? От их близости ее мутит. Возвращается Этьен с письмами, слышно, как листки переходят из рук в руки.
– Он что-нибудь говорил перед отъездом?
– О каком-нибудь конкретном деле или поручении, про которое нам следует знать?
У них прекрасный парижский выговор, но поди угадай, кому они служат. Нельзя доверять никому, кроме тех, в чьих руках и ногах течет та же кровь, что в ваших. У Мари-Лоры такое чувство, будто они все пятеро в мутном аквариуме, полном рыб, безостановочно поводящих плавниками.
Она говорит:
– Мой отец не вор.
Мадам Манек стискивает ей руку.
– Он думал о своей работе, о дочери. О Франции, конечно, – говорит Этьен. – Как всякий человек.
– Мадемуазель, – первый полицейский обращается прямо к Мари-Лоре, – упоминал ли он что-нибудь конкретное?
– Нет.
– У него в музее было много ключей.
– Он сдал их перед отъездом.
– Можно нам посмотреть то, что он привез с собой?
– Например, его чемоданы, – подхватывает второй.
– У него был один рюкзак, с которым он и уехал, когда директор попросил его вернуться, – говорит Мари-Лора.
– Можно нам все равно посмотреть?
Мари-Лора чувствует, как напряжение в кухне нарастает. Что они рассчитывают найти? Она думает про радиооборудование наверху: микрофон, передатчик, все эти шкалы, тумблеры и провода.
– Можете осмотреть что хотите, – говорит Этьен.
Полицейские заходят во все комнаты. Третий этаж, четвертый, пятый. На шестом открывают огромный платяной шкаф в дедушкиной спальне, затем пересекают лестничную площадку и стоят над макетом Сен-Мало в комнате Мари-Лоры, что-то говорят друг другу шепотом и спускаются в кухню.
Они задают только один вопрос: о трех флагах «Свободной Франции» в кладовке второго этажа. Зачем Этьен их держит?
– Вы подвергаете себя опасности, храня дома такие вещи, – говорит полицейский.
– Власти могут счесть вас террористом, – добавляет второй. – Людей арестовывали за меньшее.
Угроза это или дружеский совет – понять трудно. Кого он имел в виду, говоря, что арестовывали за меньшее? Папу?
Полицейские заканчивают обыск, очень вежливо прощаются и уходят.
Мадам Манек закуривает.
У Мари-Лоры в тарелке все остыло.
Этьен возится с каминной решеткой. Один за другим отправляет флаги в огонь:
– Хватит. Хватит. – Второй раз он произносит это слово громче. – Только не здесь.
Голос мадам Манек:
– Они ничего не нашли. Тут ничего и не было.
Кухню заполняет едкий запах горящей ткани.
Дядюшка говорит:
– Со своей жизнью, мадам, можете делать что угодно. Вы всегда помогали мне, и я постараюсь помочь вам. Однако я запрещаю вам заниматься этим в моем доме. И запрещаю вовлекать в ваши дела мою племянницу.
* * *
Дорогая Ютта!
Все очень сложно. Даже бумагу трудно ▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅ У нас ▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅ не топят в ▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅ Фредерик говорил, что никакой свободной воли нет, что жизнь каждого предопределена, как ▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅ и что моя ошибка ▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅ Надеюсь, когда-нибудь ты поймешь. Целую тебя и фрау Елену. Зиг хайль.
Всю следующую неделю мадам Манек очень мила и любезна. Почти каждое утро водит Мари-Лору к морю, берет ее с собою на рынок. Однако она здоровается с Этьеном и Мари-Лорой рассеянно-вежливо, как с чужими. Иногда пропадает на полдня.
Дни Мари-Лоры стали более долгими, одинокими. Как-то вечером она сидит за кухонным столом, а дедушка читает вслух:
«Яйца улиток невероятно живучи. То же относится к самим улиткам. Мы наблюдали их вмерзшими в глыбы льда, и тем не менее под действием тепла они оттаивали и возвращались к жизни».
Этьен прерывает чтение:
– Надо приготовить ужин. Похоже, мадам сегодня не придет.
Оба сидят не шевелясь. Этьен читает следующую страницу:
«Они годами хранились в контейнерах для образцов, однако, стоило их смочить, принимались ползать и выглядели вполне здоровыми… Треснутая раковина, даже если часть ее отколота, со временем восстанавливается за счет отложения вещества панциря в поврежденных местах».
– Для меня еще есть надежда! – смеется Этьен.
Мари-Лора вспоминает, что дядюшка не всегда был таким боязливым, что он прожил целую жизнь до этой войны и до прошлой тоже. Что когда-то он был молодым и любил мир, в котором живет, как любит она сейчас.
Наконец через кухонную дверь входит мадам Манек и запирает ее за собой. Этьен довольно холодно говорит: «Добрый вечер», и мадам после недолгой паузы отвечает. Где-то в городе немцы заряжают оружие или пьют коньяк, а вся история обратилась в кошмар, от которого Мари-Лоре отчаянно хочется очнуться[32].
Мадам Манек снимает чайник с крюка, наливает воду. Слышен звук, с которым нож входит во что-то вроде картошки, стук лезвия о деревянную разделочную доску.
– Прошу вас, мадам, позвольте мне, – говорит Этьен. – Вы очень устали.
Однако он не встает, и мадам продолжает резать картошку, а потом краем ножа сталкивает ее в воду. От напряжения в кухне у Мари-Лоры кружится голова, как будто она ощущает вращение планеты.
– Много потопили сегодня немецких подлодок? – тихо спрашивает Этьен. – Взорвали хоть один танк?
Мадам Манек рывком открывает дверцу холодильника. Потом Мари-Лора слышит, как мадам роется в ящике. Чиркает спичка. Запах табачного дыма. Вскоре перед Мари-Лорой появляется тарелка с недоваренными картофелинами. Она ищет на скатерти вилку, но не находит.
– А знаете, Этьен, – говорит мадам Манек с другого конца кухни, – что будет, если лягушку бросить в кипяток?
– Расскажите.
– Она выпрыгнет. А знаете, что будет, если посадить лягушку в кастрюлю с холодной водой и медленно нагревать до кипения? Знаете?
Мари-Лора ждет. От картошки идет пар.
– Лягушка сварится, – говорит мадам Манек.
Одиннадцатилетний кадет в полной парадной форме подходит к Вернеру и сообщает, что тот должен явиться к коменданту. Вернер ждет на деревянной скамье, и в нем медленно нарастает паника. Они что-то заподозрили. Может быть, выяснили про его родителей что-то, чего он не знал, что-то ужасное. Он вспоминает, как ефрейтор пришел в сиротский дом, чтобы отвести его к герру Зидлеру, и тогдашнюю уверенность, что слуги рейха видят сквозь стены, сквозь кожу, знают, что у каждого в душе.
После нескольких часов ожидания помощник коменданта вызывает его, откладывает в сторону авторучку и смотрит на Вернера через стол, будто тот – одно из мелких недоразумений, которые предстоит уладить.
– Кадет, наше внимание привлекли к тому факту, что ваш возраст был указан неверно.
Ознакомительная версия.
