За отворот рукава Гусь заткнут пакет свернутых документов. Читались какие-то обрывки слов на немецком, но что именно там было — понять не представлялось возможным.
К запястью был пристегнут наручником маленький кейс.
Вокруг шеи была обмотана повязка.
Прощались в городском парке.
— Ну и кто ты теперь? — спросил Либин.
— Гауптман риттер Клаус Фон Гефлюгельвартэр[36] служил в пятой легкой дивизии в составе корпуса "Африка". — Он указал на нарукавную ленту затем коснулся рукой повязки на шее, — был ранен под Тобруком. Находился на излечении в Висбадене. По заключению врачей, тропический климат не для меня, поэтому я откомандирован в распоряжение командования шестой моторизированной дивизии.
— Ты знаешь, как ведется в война в пустыне? Ты вообще в ней был?
— Видел из окошка поезда. Этого достаточно, чтоб представить все остальное.
— А это что такое? — спросил Либин, указав на овал под карманом.
— Значок за два ранения.
— И охота тебе таскать эти все бляшки? Они ведь, вероятно, номерные? По ним можно погореть.
— Еще больше подозрений вызывает офицер вовсе без орденов, без таких вот лент и бляшек, как ты говоришь. Совсем недавно я, действительно, получил серьезные ранения. И если мне где-то придется раздеться, то первым вопросом будет: где мой серебряный знак за ранение.
Прошли по аллее. Под деревьями стояли тяжелые лавки. Меж ними возвышались бюсты. На бородатого Толстого смотрел довольно похожий на него Менделеев, на Белинского — Гоголь. Место напротив Достоевского было свободным. Кто бы там ни стоял раньше, немцам он был не угоден — бюст сброшен, постамент вывернут.
В парке было совсем пусто. Когда-то здесь гуляли влюбленные, мамаши вывозили своих детей подышать свежим воздухом. Но во время войны парк пришел в запустение. Любовь стала быстротечной — не до прогулок. Да и детей старались не показывать миру. И скрывали мир от детей, ждали, что он станет не таким ужасным.
Аллея закончилась террасой.
Внизу шумело море… Меж морем и склоном, на котором парк был разбит, находился вокзал и подъездные пути к нему. Гудел какой-то локомотив, перетаскивая вагоны с места на место.
С террасы было видно далеко — справа торговый порт, слева трубы заводов.
— Как думаешь фронт переходить?..
— А как его переходят обычно? Ногами…
— Хм… Звучит опасно.
— А сейчас неопасного в мире не осталось. Да и любой военный тебе скажет, что фронт не бывает сплошным, нет единой линии окопов от Ленинграда до Ростова. Вот я найду местечко, и…
Говорил он спокойно, будто не он вовсе два месяца назад чуть не погиб, атакуя этот самый фронт. В конце фразы он прикрыл рот ладонью в перчатке и зевнул:
— Да что же это такое. Зеваю и зеваю… Надо будет постараться в поезде выспаться…
Остановились, осмотрелись: спали качели, на летней площадке ветер оторвал лист железа, и теперь гремел им. Из шашлычной шел дым, будто бы березовый: мяса не было и у мангала просто грелись. На парашютной вышке ОСАВИАХИМ'а перегнил канат, купол парашюта сорвало и унесло куда-то в море.
— Давай сходим на море?.. — предложил Гусев. — Я всегда, когда отсюда уезжаю, иду на море. Вроде как примета, что все сложится хорошо…
По хлипкой лестнице спустились вниз. Перешли через множество путей, вышли на пирс. До войны к нему швартовались прогулочные катера. В ночь перед вступлением в город немцев, на них успели что-то или кого-то эвакуировать.
Ветер подымал брызги, они часто вылетали на пирс. Пропитанный солью и водой бетон, уже не вбирал влагу, и в ямках собиралась вода. В одну такую какой-то шутник-рыбак пустил рыбку. Она плавала по кругу, ища выход. Его, разумеется, не было…
Больше всего волны били по первому камню пирса. Он был чуть скошен, вероятно, чтоб ломать лед. По этому склону разогнавшаяся волна вылетала на пирс и еще с метр продолжала свое движение.
— Дальше не пойдем, — сказал Гусев, — я не хочу промокнуть.
Либин кивнул.
Выглядело это странно: штатский и офицер вермахта гуляют по пирсу, разговаривают на русском о каких-то пустяках. Но рыбаки на них не обращали внимания: что уж тут поделать такие времена странные вокруг. На все обращать внимание — жизни не хватит.
От сараев отчалила моторная лодка и неспешно поплыла наискосок, к порту. Какое-то время лодка была совсем близко — можно было бы попасть в нее сухарем.
В лодке сидели люди.
— Кто это? — спросил Гусев.
Либин пожал плечами, зато отозвался сидящий на пирсе рыбак.
— Это дежурная смена. Едет в порт. По суше обходить долго, вот они и наискосок, — похоже, его вовсе не смущал немецкий офицер, горящий на русском совершенно без акцента.
— И часто они так ездят?
— Да, почитай, кажный день. Работать-то надо. Когда штормяга, тогда, канешна, обходят посуху… Зимой просто по льду идут.
— И как, не проваливаются?..
— Проваливаются, как же не проваливаться… — кивнул старик.
— Так это зимой можно на ту сторону перейти?.. — кивнул Гусев на открытое море.
— Не-а, — пожал плечами старик и махнул в сторону моря. — Тама зимой ледоколы ломают лед для барж, что руду таскают… Ну и выходит, что кругом лед, а за ним полоса воды… И опять лед.
— Как широк этот канал?
— Ну чтоб баржа могла пройти.
— И он никогда не замерзает?
— За ночь схватывается, что можно перейти…
Гусев кивнул.
Когда отошли порядочно, Либин спросил:
— Зачем это тебе?..
— Никогда не знаешь, что может пригодиться через год.
Что-то загремело за их спинами. Гусь обернулся.
— Вот и мой поезд подают. Пошли, что ли.
Они расстались у самого вагона. Обменялись рукопожатиями.
— Счастливой дороги, господин риттер…
— Счастливо оставаться, Женя…
Гусев поднялся в вагон. Немного постоял в тамбуре и прошел дальше. Занял свое место — в третьем купе, возле окна.
Либин думал подождать до отправления поезда, но двойное оконное стекло дальнейшую беседу делало невозможным.
Переговариваться знаками? Что обычно показывают пассажирам провожающие? — подумал Женька — Пиши?.. Какой бред…
Ко всему прочему Либин заметил, как на место напротив Гуся подсела миловидная дамочка.
Гусь помог ей разобраться с багажом, и они уже о чем-то беседовали.
Женька решил не мешать, не мозолить глаза.
И пошел прочь.
В караулке полицаи играли в карты.
Играли на деньги, но на деньги небольшие, по копейке за очко. Не сколько для наживы, сколько ради интереса.
Бойко сидел в сторонке — его звали играть тоже, но он отказался. Играли на деньги, и Владимир боялся, что сорвется, что умение и привычка окажется сильней приличий.
Когда играть надоело, Бойко все же подсел к столу, собрал оставленную колоду. Сперва веселил остальных фокусами.
— А как вы это делаете?.. — спросил парнишка лет восемнадцати.
Бойко раскрыл секрет нескольких фокусов, а затем его просто понесло. Он стал показывать шулерские приемы, которых знал во множестве: ломал колоду, метил карту ногтем, смотрел масть карты в лужице разлитой кем-то воды.
— С вашим умением не в милиции надо было работать, а в Сочи жить, — пошутил кто-то.
— В Сочи слишком большая конкуренция, — отшутился бородатой шуткой Владимир. — Там и так все знают прикуп… Мне там встречались игроки, которые могли выкинуть костьми десять по две шестерки подряд. Чтоб подушки пальцев стали более чувствительны, перед игрой папиллярные линии снимают наждачной бумагой, вытравливают кислотой. Из-за этого их нельзя дактилоскопировать, но шулера видно — по красным подушечкам пальцев.
— А серьезно, неужели никогда не играли так, чтоб выиграть много?.. — спросил все тот же паренек. — Вот уж не поверю…
Бойко улыбнулся печально — только краешками губ. Посмотрел на парня строго — тот даже вцепился в ремень винтовки.
— Молодой человек… Из правильных предпосылок вы делаете неправильные выводы. Я вам демонстрирую это не для того, чтоб показать, какой я молодец. Я учу вас. Урок первый: никогда не садитесь играть со мной даже в шашки. Даже на щелбаны… Урок второй — вы представитель власти. И если в вашем присутствии сделают это, или, скажем, то, ваш долг — скрутить шулера и доставить его в кутузку…
Может, Владимир придумал бы третий урок, но открылась дверь.
— Здесь Бойко?.. Его вызывает гауптштурмфюрер Ланге.
* * *
Он поднялся на третий этаж, прошел по скрипучему паркету, постучался…
— Ja?..
Бойко вошел. Ланге стоял у стола, что-то перекладывая в бумажном пакете, стоящем на столе.
— А, это вы, Владимир. Скажите, у Вас есть… была девушка?..
— Была…
— И куда она делась?
— Я ее арестовал за неделю до свадьбы…
