— Ну, с такими «данными» не о чем, пожалуй, и говорить! — осклабился подполковник Иншев.
— Да, но разве все это вечные, пожизненные данные? Разве эти данные дают какой-то юридический повод судить людей на вечный срок, без права на исправление? — Вдруг предложил серьезно: — А если, послушайте, подполковник, а если вам собирать о человеке и все хорошее, не пробовали? Так люди всегда, судили о людях — по их достоинству. Так подбирали: даже пастухов в деревне. И, представьте, редко ошибались!..
Иншев криво усмехнулся:
— Простите, мы не отдел по производству в чины.
— Что же касается девочки, — не слушая, громко, властно продолжал Прохоров, — с нею у нас все решено. Ошибке дана соответствующая оценка, виновная наказана по линии командования. Все оформлено соответствующим приказом. Дело считается законченным. Вам направить копию приказа?
Подполковник Иншев был озадачен. Склонив голову как-то набок, он молчал и будто к чему-то прислушивался. Молчание продолжалось долго, очень долго, вдруг, на какое-то мгновение на его сухом, пергаментном лице промелькнуло что-то вроде сомнения. Он привык, чтобы его боялись, перед ним дрожали. Генерал, скрестив на животе руки, смотрел на него с жалостью.
— Хо-ро-шо, пришлите, — наконец сквозь зубы, по-иноязычному, с нажимом на каждом слове, сказал Иншев: — Спасибо за внимание. — И улыбнулся заученно: — Все же подводить черту по этому делу мы пока не будем, посмотрим, что покажут данные на нее. — Прищелкнул каблуками: — Разрешите откланяться.
Морщась, генерал кивнул головой.
Еще более морщась, так, что продольные складки жгутами собрались на лице, сел за стол, когда остался один. Во всей этой истории было что-то большее, нежели простое столкновение из-за ошибки в разведдонесении. «Ишь додумался: раскрыли противнику тайну наступления! — думал Прохоров, уже не сдерживая, а разжигая свой гнев: — Прямо сажай всех в кутузку, без рассуждений! Ишь герои!»
Прохоров и раньше понимал, что дело Карамышевой надо как-то кончать, но для решительных действий ему чего-то не хватало, может быть, вот этой самой встречи с начальником особого отдела, может, вот этого гнева, который воспламенил бы его. Иные люди в гневе способны сделать жестокое, несправедливое, у старого генерала был своеобразный характер: в гневе он чаще делал хорошее, доброе, гнев ему, собственно, и нужен был для того, чтобы сделать хорошее, решиться сделать хорошее, и потому он все более разжигал себя, твердя: «Ишь герой! Ишь ретивый! Намазурился в гражданке, море по колено, забыл, куда пришел! На войне пока еще все решают военачальники, вот так вот, батенька, военачальники, вот так вот!»
Наконец он самым решительным тоном заказал телефонный разговор с командующим армией, с тем чтобы самым решительным образом поговорить с ним о деле Карамышевой.
Однако все получилось не так, как думал генерал. Командующий, узнав его по голосу, не дал ему даже слова молвить, весело, не скрывая своего отличного настроения, воскликнул:
— Вы мне как раз и нужны, Владимир Михайлович. Я только что собирался звонить вам. Погодка у вас ничего, отличная? Прекрасно! А на вас есть жалоба, товарищ дорогой, слышите, жалоба!
— Слушаю, товарищ Двенадцатый.
— Что ж это вы даже не поговорите с человеком, все у вас будто дочки, одна она падчерица, а? — Прохоров прикашлянул, не зная, что сказать. — Жалуется, очень жалуется, Владимир Михайлович!
— Кто жалуется, разрешите узнать, товарищ Двенадцатый?
— Есть тут одна. С нами работает, самая молоденькая. Которая напугала нас, помните? — И другим тоном, серьезно: — Пожалели ее, Владимир Михайлович? Строгий арест, гром и молния — и все лишь условно? Узнаю вас. Скажите, пожалели?
— Пожалел, товарищ Двенадцатый…
Командующий, помешкав, сказал доверительно:
— Вот дела, и мне жалко. Пусть уж так и останется — условно, бог с нею, а? Хоть и не по-военному как-то…
— Пусть, товарищ Двенадцатый. Только тут есть маленькое «но». Один товарищ требует особого расследования, все облекает в тайну…
— Слышал. Мы поправим его.
— Завел дело, собирает какие-то компрометирующие данные…
Командующий усмехнулся:
— На нее данные? Вот плутовка! Ужель успела что-то натворить! Впрочем, пускай собирает. Это его право. Я тоже с удовольствием почитаю ее данные, когда соберет. Понравилась она мне, по-честному. А погодка-то, а погодка-то, Владимир Михайлович! большое спасибо за отличную работу связи и связистов. До свидания. — И положил трубку.
Разговор этот несколько даже озадачил Прохорова. Откуда у командующего, человека по преимуществу строгого, скупого на слово, а тем более на похвалу, откуда у него вдруг такое участие к Карамышевой, к связистам, к нему, Прохорову? «Рад успешному наступлению, не иначе», — решил генерал. Но дело было не только в этом. Майор Лаврищев незадолго перед своей гибелью все же похлопотал о деле Карамышевой. Он не успел дойти до самого командующего, а как-то ночью, у телетайпа, в минуту отдыха, поговорил начистоту с майором Желтухиным. В обычной обстановке, не погибни Лаврищев, Желтухин вряд ли нашел бы время и счел бы необходимым передавать их разговор командующему. Но Лаврищев погиб. Погиб необычной, героической смертью летчика, и Желтухин, сам летчик, и командующий, тоже сам летчик, как это и бывает, очень близко приняли к сердцу его гибель, а его заботу о Карамышевой восприняли как его последнюю просьбу, которую не выполнить было невозможно.
Майор Лаврищев мертвый хлопотал за живых. И может быть, поэтому, да, да, именно поэтому так ярко для Вари сегодня светило солнце.
В четыре часа ее сменила Гаранина. Варя сказала ей:
— Жаркий был денек! — И, только сойдя с места, за которым просидела восемь часов кряду, почувствовала, как устала.
— Три тысячи вылетов! — сказала Гаранина. — В сорок первом у нас на всю армию оставалось пятнадцать самолетов…
В ответ Варя только обхватила ее за плечи и выбежала из аппаратной, столкнувшись в дверях с майором Желтухиным и чему-то засмеявшись. Все тело ее, после долгого неподвижного сидения за аппаратом, наслаждалось свободой, требовало разминки, и она побежала по длинному коридору вприпрыжку. Побежала — и вдруг остановилась, будто что потеряла, оглянулась, в изумлении подняла брови. Но тут же засмеялась и снова побежала вприпрыжку. Это на минуту вспомнился Игорь, вспомнилось все ночное, о чем ни разу не подумала за день. Вспомнилось, и на душе стало еще отраднее. Где-то сегодня Игорь, что делает?
Прибежав в свою комнату, умылась, взяла котелок, ложку, сбегала на кухню, пообедала — и все впереди всех, быстрее всех, и все с улыбкой, и все вприпрыжку. А когда пообедала, оказалось, что делать больше и нечего. Раньше хоть вышивала наволочку, ради этого спешила и торопилась, выкраивая свободное время, а сегодня некуда было торопиться. Варя достала свою вышивку, подержала в руках, разгладила, с тяжелым вздохом снова спрятала под подушку — и почувствовала себя одинокой…
Чтобы чем-то занять себя, она решила постирать, принесла с кухни горячей воды — тихо, неторопливо, нога за ногу, будто пытаясь обмануть медленно текущее время, и чувство одиночества все тревожнее сосало под сердцем. «Возьмусь что-нибудь еще вышивать, — подумала она. — Может быть, платочек Игорю, благо ниток достала…»
И вдруг на улице, в гулких коридорах здания закричали:
— Тревога, тревога, немцы! — И все разом кругом смешалось, забегало, не разберешь. Девушки бросили свои дела, схватились за карабины, однако не решались выйти из комнаты. Прошло, может быть, минут пять, топот в коридорах стих, слышно было, как от подъезда отошла машина.
— На Стрельцова с Пузыревым немцы напали, бродячие, они были на линии, на них и напали, — кто-то громко сказал в коридоре, и опять послышался топот.
Варя оглянулась на девчат, глаза ее округлились.
— Игорь, там Игорь! — крикнула она и ринулась из комнаты, по коридору, на улицу.
От подъезда как раз отходила еще одна машина. Варя не помня себя вскарабкалась в кузов.
— Куда, куда? — закричали вокруг. — Без вас справятся, сидели б на месте!..
Варя ничего не слышала. Машина рванулась, поехала, круто свернув на выезде из поместья на узкую щебенчатую дорогу. И когда выехали на дорогу, Варя с высоты машины увидела справа, в низине ровное бурое поле и на нем небольшие, весело светившиеся лужицы. Это садилось солнце, которое хорошо поработало за день и принесло столько радости Варе.
Никаких немцев не было. На дороге стояла другая машина, которая ушла раньше, вокруг нее мирно толпились люди. «Ну вот, — стараясь среди них отыскать Игоря, подумала Варя. — А тут подняли панику — напали, напали! Немцы сами всего боятся, как зайцы!» Но когда машина остановилась, Варя соскочила наземь первой, спотыкаясь, побежала к людям, которые зачем-то столпились в стороне от дороги, в кустах, нетерпеливо работая локтями, пробилась через кольцо.
