Его трясло, колотило под грудой шинелей, наваленных сердобольными, по затылку будто прохаживались обушком — вот-вот череп треснет, горло пересыхало, он просил пить — и зубы стучали о жестяную кружку. Потом он обильно потел, пил горячий чай с малиной и еще обильней потел, и слабость пеленала по рукам и ногам. И думалось о Краснодаре, о детстве, вспоминалось милое, смешное, трогательное в своей наивности, невозвратимое. Игорь любил свой город, потому, наверное, что был в нем, живя в кирпичном угловом доме на улице Шаумяна (нынешние коммуналки — это бывшие одноэтажные и двухэтажные особняки казачьей верхушки, купцов, заводчиков, город до революции назывался Екатеринодар), шагая вымощенными красным и белым кирпичом тротуарами и булыжными мостовыми (за четыре-пять кварталов от центра булыжником не пахло, сплошная пыль либо лужи — смотря по сезону), слушая шелест тополей, кленов, акаций, цокот подков, голоса ломовых извозчиков: «Па-абере-гись!» (Легковые извозчики ничего не кричали, просто могли огреть кнутом зазевавшегося пацана).
На улице Красной, в центре города, находилась средняя школа № 36 — там, где некогда восседали гимназисточки, краса и гордость атаманских, купеческих, чиновничьих, фабрикантских семейств, предмет вожделений офицеров да юнкеров, и где восседал потом за партой наравне с другими пацанами и девчатами Игорь Скворцов, сын собственных родителей: отец — механик на заводе имени Седина, книгочей и домашний философ, мать — потомственная домохозяйка, тоже не прочь порассуждать. Происхождение было полупролетарское-полубуржуйское: отец до механиков ходил в слесарях, в гражданскую партизанил, мать же — из мещан, пробившихся в богачи, нигде и никогда не работала, только по дому, по хозяйству. Сын красного партизана из рабочих и потомственной домохозяйки из мещан учился не так чтоб очень блестяще, но и на второй год никогда не оставался. Он был одним из немногих в классе, кто твердо знал, что делать после школы, куда идти учиться. Идти в военное училище, стать пограничным командиром! Отличники втайне его презирали, но побаивались и потому не задевали. Он их тоже не трогал, самый смелый и ловкий в классе, гроза хулиганистых мальчишек и защита девчонок. С хулиганами просто: кулак к носу. А с девочками — невероятно сложно. Он поочередно влюблялся в одноклассниц, но жутко робел и ни с одной не перекинулся словцом на эту ответственную тему, не говоря уже о том, чтобы решиться под руку проводить до дома. Вот тут он сам презирал себя, но ничего не мог поделать, лишь в училище эта робость прошла, а с появлением лейтенантских «кубарей» в петлицах появилась и безбоязненность. Ее итог: женитьба на Ире да и все последующее…
Ну, а лучшая пора все-таки детство. Тогда он еще не влюблялся в одноклассниц, тогда увлечения были иные, сугубо мальчишечьи. Увлекался страстно, самозабвенно, но заканчивалось все как-то плачевно. Вот дворовые пацаны решили подзаработать чисткой обуви, и он сколачивает себе деревянный ящичек, выклянчивает у матери деньги на ваксу, щетки, садится на углу. «Чистим-блистим, начищаем, па-ра-ара-ра!» — это бессмысленное и залихватское «па-ра-ара-ра!» выкрикивает не тише остальных чистильщиков, однако прохожие ставят свои ботинки не на его ящик, в довершение милиционер отобрал у него и ящик и весь прочий инструмент чистильщика-частника. Или с кроликами. Пацаны стали разводить их, и он тут как тут: делает клетку, покупает кролей, натаскивает им травы, но в одну ненастную ночь все они дружно сдыхают. А с голубями? По почину двора приобрел четырех голубей, смастерил голубятню, а такой же ненастной ночью их украли, дверца болталась, раскрытая. В футбол гонял от темна до темна — майку, трусы с каемкой раздобыл, двором сообща купили настоящий футбольный мяч, накачали велосипедным насосом, зашнуровали шнуровкой, а мяч возьми да и попади под колесо грузовика. Шекспировской силы были переживания.
Когда подрос и стал обращать внимание на одноклассниц, голубой мечтой было — чтоб мама купила белые парусиновые туфли, сшила белые парусиновые брюки. И то и другое — последний крик краснодарской моды, все местные красавцы щеголяли в них. А так как Игорь красавцем себя не считал (разглядывая свою физиономию в зеркале, мрачно оценивал: «Нос длинный, рот большой, уши торчат»), — то козырем в борьбе за девчачьи симпатии могли быть только начищенные зубным порошком туфли и штаны, которые из парусины. И ведь заимел их, мама баловала. А кончилось чем? Опрокинул на себя чернильницу…
В классе седьмом или восьмом он принял решение: в военное училище. Отец одобрил: «Военные нужны стране, эпоха неспокойная, с границ тянет порохом, воевать придется». Мать замахала руками: «Тю, скаженяка, типун тебе на язык! Накличешь беду, хватит с нас гражданской, отведали горюшка…» Отец, не оставлявший за ней заключительного слова, в тот раз промолчал. А Игорю после признался: «Я почему с матерью не стал спорить? Именно потому, что она мать, кровью изойдет у ней сердце, ежели война: сына заберут, тебя, значит. А мы с тобой мужчины, надо смотреть правде в глаза. Чую, сынок, чую: не избежать войны». И признался: «Считаешь, что сейчас у меня возникли думки насчет войны? Не-ет, еще раньше, опосля того, как случайно побывал на месте, где в гражданскую генерала Корнилова Лавра нашим снарядом убило, это под Краснодаром. Стоял я на том месте, глядел на кубанскую степь и думал: ну, ладно, Корнилов получил свое, но многие ж царские генералы сбежали за границу, точат на нас зубы. А в других государствах, в буржуазных государствах, своих, таких же генералов да богачей вовсе никто не трогал. Что ж они, с Советским Союзом примирятся? Не-ет, будут лезть, границы наши прощупывают, читал небось?» Игорь читал. И в газетах, и в книгах, — читать он вообще любил, не по школьной программе, а по своему выбору. И героями этих описаний были пограничники. Если не считать полярников и летчиков. Во льды и в небо не тянуло, а вот на границу потянуло неодолимо. Да, он парень, он мужчина, и нужно проверить себя там, где трудно. И опасно. И Родина ценит тех, кто ходит с опасностью рядом, кто бережет ее покой. Недаром у пограничников на гимнастерках ордена, недаром о них пишут газеты, говорит радио, их показывают в кино, и девушки при виде их замирают от восторга. И, к изумлению и испугу мамы, Скворцов Игорь Петрович, 1917 года рождения, член ВЛКСМ, ворошиловский стрелок, значкист ГТО II ступени и прочее и прочее, подал заявление в Саратовское пограничное училище войск НКВД.
Позже, когда Игорь приехал на побывку и завороженная его лейтенантским великолепием мать ахала от гордости и радости, отец озадачил его: не суетился, не радовался, был каким-то угнетенным, будто невзначай обронил: «Помнишь наши разговоры, сынок? Насчет войны? Она уже бушует во всем мире, скоро к нам подберется…» Воспаленный любовью или тем, что принимал за нее, замороченный предсвадебной суетой, Игорь мимоходом, из вежливости спросил: «Да где ж во всем мире? А если и забушует, победа будет за нами».
На свадьбе и отец и мать увиделись Игорю похудевшими, поседевшими, подумалось: старички. Хотя какие же старички, им всего по сорок с небольшим. С той же мимолетностью, в промежутке между тостами и воплями «горько!» пожалел, что зря мало писал родителям, в сущности, кроме него, у них никого нет. Но, и вернувшись с молодой женой на Западную Украину, на заставу, по-прежнему слал им письма неаккуратно, от случая к случаю, куцые, отписочные. Теперь бы, из волынского леса, из своего одиночества и тоски, посылал бы им письмо за письмом. Чтобы и от них получать письмо за письмом…
Скворцова еще познабливало — он кутался в наброшенную на плечи шинель, слабость еще клонила — он упирался спиной в стояк землянки, когда ему доложили: прибыл Новожилов, да не один, а с тем, ради кого ездил. Скворцов приказал: ведите всех сюда, сообразите что перекусить, чайку вскипятите. Он знал, что разговор будет чрезвычайно важный, надо быть максимально собранным и думать лишь о деле, он и думал о деле, но все время — как бы вторым планом — думал и о Краснодаре, об отце с матерью, о себе — маленьком и не очень маленьком. Уцелеет ли зеленый городок Краснодар посреди кубанских степей, уцелеет ли столица Москва посреди всей страны, уцелеет ли сама страна? Эти вопросы не смей задавать вслух, но себе задай. Думаю: как бы тяжко ни пришлось, страна устоит. Москва устоит. Ну, а доживем ли мы до победы — это вторичное. Ради победы можно и умереть. Как умирали и умирают мои товарищи…
В землянку спустились Новожилов, Емельянов, Федорук и Лобода вместе с пожилым, плотным человеком в гражданской одежде. Новожилов представил его: секретарь подпольного райкома партии Иосиф Герасимович Волощак. Скворцов посмотрел на вошедших, на их бледные, пожелтевшие лица, подумал: «Досталась им бессонная ночка». Они поглядели на него, подумали, что малярия выжелтила и высушила командира отряда. Пока знакомились, обменивались рукопожатиями, пока рассаживались, закуривали, повар принес хлеба, луку, селедки, сала и закопченный чайник.
