Шум разом стих.
— Что ты, Зимин?! — испуганно вскрикнула Катя. Зимин обвел взглядом всю толпу.
Прямо перед бугром стояла машинистка райкома комсомола Нюра Баркова, в белом переднике, с большим половником в руке; слева от нее — две великолужские колхозницы с оголенными по локоть руками, на руках засохла мыльная пена: женщины прибежали от ручья, где стирали белье. Руки Кати и Коли Брагина были в черной краске — печатали листовки. Еще несколько человек в толпе выглядели «по-мирному», а остальные только что вернулись из очередной операции и стояли в полном боевом снаряжении — с винтовками, с автоматами, с пулеметами.
Выражение лиц из-за утреннего сумрака трудно было рассмотреть, но Зимин слышал, как тяжело все дышали, и у него самого дыхание спирало, словно вдруг тесным стало горло.
— Чувствую, все вы того же мнения, что и я, — сказал он. — Другого выхода у нас нет и быть не может: продолжать борьбу еще более ожесточенную… и спасти от расправы весь народ. Для этого кое-что придется нам перестроить в своей жизни, кое от чего отказаться… Обо всем этом подробно поговорим вечером.
Он спустился с пригорка и подошел к Кате.
— Пройдемся по лесу.
Поляной шли молча, а в лесу Катя тревожно спросила:
— От чего думаешь отказаться, Зимин?
— От налетов на гарнизоны, например.
— А еще?
— Обязательно от налетов на мост. Катя остановилась.
— Дадим восстанавливать?
— Да.
— И потом, может быть, будем развлекаться — ходить на Волгу и смотреть, как через нее помчатся поезда, чтобы задушить Москву?
На лице Зимина не дрогнул ни один мускул; оно продолжало оставаться таким же хмурым и спокойным.
— От слова «строиться» до слова «помчатся поезда» так же далеко, как от земли до неба, Катя.
Он отломил ветку и, общипывая с нее игольник, рассказал ей о мыслях и планах, которые сложились у него, когда слушал Марусю. Каждый налет на строительство моста будет оплачен сотнями жизней колхозников и колхозниц. К тому же в этих налетах совсем нет острой необходимости. Раз или два они могут удаться, а потом немцы выставят такую охрану, что не подступишься. Тогда действительно придется смотреть, как побегут через Волгу вражеские поезда. Пусть лучше немцы думают, что отряд боится риска. Надо дать им отстроить мост и тогда взорвать. Отказавшись от налетов на мост и гарнизоны, отряд возьмет под свой контроль магистраль и будет пускать под откос поезда со строительными материалами, а все лесные дороги превратит в настоящие «дороги смерти» для немцев. Надо вывести из строя, по возможности, весь транспорт — это одна из задач отряда, и не очень трудная: автотранспорта у немцев здесь мало, лошадей они не получили. Затяжка строительства поможет отряду разрешить и вторую задачу: спасти народ от физического истребления. Нужно сагитировать все население уйти в леса, чтобы к моменту взрыва моста немцы остались один на один с отрядом. В свою очередь, народ поможет отряду затянуть строительство. В этот промежуток, необходимый для организованного ухода в лес, пусть работают, но работают медленно, используя для вредительства каждый удобный момент.
— Ясно, дочка? — пытливо и вроде колеблясь, спросил Зимин. Катя кивнула. Она сразу схватила и оценила его мысль о временном отказе от борьбы с немцами «в лоб». О бегстве же всего населения в леса она думала еще в ту ночь, когда прощалась на берегу с матерью.
Зимин скомкал в кулаке общипанную ветку, отбросил ее.
— От того, как удастся разрешить вторую задачу, зависит вся наша дальнейшая борьба. Задача трудная: медлить нельзя — упустим момент, а слишком поторопимся — испортим все дело…
Из глубины леса донесся крик кукушки. Еще и еще раз. Зимин и Катя встревоженно переглянулись: трехкратный крик кукушки — условный сигнал, которым часовые должны предупреждать отряд о близкой опасности.
Когда они выбежали на поляну, с другой стороны из-за деревьев выскочил Васька:
— Немцы!
Зимин остановился как вкопанный.
— Где?
— Подходят, товарищ командир. Разреши мне винтовку, я…
— Сколько их?
— Не знаю, товарищ командир, много… И пешие и конные…
Ему хотелось рассказать, как он сидел в лесу, а вокруг него все время белка крутилась, как он осмотрелся и увидел дупло, полез на дерево, до самого дупла добрался, оглянулся — вдали каски, штыки, кони…
Но командир уже стоял к нему спиной.
Лицо Зимина, как и всегда перед началом боя, было сурово. Он думал: сила партизанских ударов — в быстроте и неожиданности. Вступить в бой с численно превосходящим противником, находясь в обороне, на фронте — это оправданный героизм, а здесь — глупость. Отступить в лес, с риском попасть в кольцо — еще глупее. Оставался единственный вариант — тот, который он имел в виду, когда приказал заминировать отдаленные подступы к поляне с правой и с левой стороны — отступить по потайной болотной тропинке, но… просто отступить сейчас уже невозможно: враг слишком близко подошел. Нельзя на глазах у немцев растянуться по болоту цепочкой, да еще с двенадцатью ранеными. Обстановка вносила в этот вариант существенную поправку — обязательность боя, но не оборонного: лишь при условии разгрома немецкого отряда можно будет уйти по болотной тропинке. В голове складывался план: устроить немцам ловушку — пропустить их на эту поляну и ударить по ним с двух сторон. «Да, только так! Вырвать у врага инициативу: вместо обороны — в атаку».
— Ку-ку, ку-ку… — тревожно неслось из леса. Справа один за другим грохнуло несколько взрывов. Зимин, а следом за ним и все партизаны повернули головы влево.
— А-ах!.. А-ах!.. — раздались там подхваченные эхом взрывы.
— Хорошо! — спокойно сказал Зимин.
Он вынул из грудного кармана свисток и с перерывами просвистал. Это был сигнал часовым покинуть посты и немедленно прибыть на поляну.
Вдали одиноко прогрохотал выстрел. С минуту стояла тишина, и вдруг — залп.
Зимин поднял руку.
— Отряд…
Не прошло и пяти минут, поляна опустела. Над мужской землянкой вился дымок. Зимин и Катя вышли из нее, отряхивая с себя черный пепел от сожженных бумаг.
— Только не торопиться, дочка. Самое страшное, если немцы зайдут кому-либо из нас в тыл. А это очень вероятно, если мы начнем бой прежде, чем заманим их на поляну. Жди сигнала. Ясно?
Из-за деревьев выбежал взволнованный Васька..
— Немцы тоже вроде нас, товарищ командир, поделились надвое. Одни стоят, где стояли, а другие идут сюда…
Катя побледнела, взглянула на Зимина.
— Да, это может сорвать нам все, но изменить что-либо поздно. — Он крепко сжал ее руку. — Можно всего ожидать, дочка, поэтому… поцелуемся.
Сердце Кати сжалось недобрым предчувствием. Она судорожно обняла Зимина.
— Прощай, отец! Но все же будем надеяться, что «до свиданья».
— Будем надеяться. — Зимин посмотрел ей вслед и побежал в другую сторону.
Васька нагнал Катю, когда она остановилась у ложбины, в которой залегли партизаны.
Глаза ее были синие-синие и не светились, хотя все лицо было залито солнцем. Партизаны молча смотрели на нее. Она — на них. Исключая раненых, здесь было тридцать человек, и среди них: Маруся Кулагина, Нюра Баркова, Озеров, Саша, Николай Васильев, отец Жени агроном Омельченко, два старика с Лебяжьего хутора.
Маруся лежала так неспокойно, что казалось, еще мгновение, и она кинется навстречу немцам. Взгляд Кати перебежал на Нюру Баркову. Та была бледна и вся дрожала.
«Нужно не выпускать их из глаз», — подумала Катя. За остальных она не опасалась — не раз все они бок о бок дрались под немецким огнем.
— Подходят ближе, — тихо доложил Васька. И тут же все услышали, как глухой, спокойный шум леса разорвался криками и пропал, точно придавленный тяжестью бегущих ног.
Нина Васильева зябко поежилась.
— Чуется, прямо вот в воздухе смертью пахнет. Лебяженские старики посмотрели на нее: один — зло, другой — с укором, а Озеров сурово сказал:
— Перед боем о смерти не говорят, девушка.
