— А у нас в Пидгороднем елок в общем-то и не было. У нас сосенку обряжали. Привозили издалека. И свечей много было. А еще яблок и конфет. Ну, яблоки у нас в каждой хате запасали, а вот конфеты — то да… И вот однажды, я уж в седьмом учился, батька одного первоклашки приволок в школу три огромных свежих кавуна. Ну, это арбуза по-нашему.
Квашеных кавунов у нас в каждой хате сколько хоть. А тут — свежие… Думали-думали, как с ними поступить. Крестовину для елки сделали трехпалой и поставили ее на арбузы.
Елка на трех арбузах, как на трех китах… Ну, танцевали там, колядовали и всякое такое, а потом разделили на всех и конфеты, и подарки, и те арбузы. А они ж — красные и сладкие. Я, понимаете, ем и все время думаю: чем же это арбуз пахнет? Никак не пойму — знакомое что-то, а не вспомню. И уж как пошли домой — понял. Свежий арбуз пахнет снегом. И сейчас, как только снег выпадет, так я — вспоминаю те арбузы.
Засядько замолк. Шуршала бумага, ребята тоже вспоминали свои детские елки, и воспоминания те уводили все дальше и все глубже, поднимая затаившуюся в сердцах нежную слабость. Алеша Кропт вздохнул, быстро взглянул на Жилина и, поймав его тревожный взгляд хитро посмеиваясь, сказал:
— А у меня самая странная елка была в прошлом году, на Могилевщине, в партизанах.
Оно ж хоть и оккупация, а с довоенного еще много чего осталось. Мы тоже собирались встретить Новый год, и мужики подвалили нам и сала, и колбас, и самогонки, и яблок само собой. так что н разговеться было чем и повеселиться с чем. И елку устроила прямо в лесу, возле землянок. Выбрали, которая покрасивше, и убрали, чем могли. Но тут пришли разведчики и сказали, что в недалекую деревню приехали за кабанчиками фрицы, а у них машина и сломайся. Может, даже разморозилась. Морозы, как помните, в прошлом году были крепкие. Комиссар спрашивает: "Кто хочет в гости к фрицам?" Собралось нас человек пятнадцать — и поехали. На дровнях. Приехали, а у них — пир горой. Сидят фрицы в бывшем правлении, мундиры расстегнутые, самогон жрут. А девчата им песни поют. И елка стоит — заставили игрушки со всей деревни собрать. Ну, мы в правление,
"хенде хох" и все такое. Взяли их тепленькими…
Никто, из деликатности, наверное, не спросил, что сталось с теми фрицами уже в новом году, но Малков поинтересовался, что сделали с фрицевской размороженной машиной и ее грузом.
— Машину взорвали, а груз деревенским раздали, вернули, — ответил Кропт.
И ввернул очень соленое словцо, от которого Засядько покраснел, а Джунус и остальные еще долго смеялись, Сосредоточенно и весело делая непривычную, деликатную работу — склеивая немудрящие елочные игрушки, бумажные цепи, обряжая их полосками блестящей фольги.
И никому не казалось странным, что вот эти ребята. совсем недавно еще мальчики, несущие в своих душах нежные воспоминания детства и домашних мирных радостей, занимаясь самым тонким и самым светлым делом, какое только можно придумать — созданием игрушек, — совсем недавно были в смертном бою.
Должно быть, Засядько первый стал напевать свою любимую песню: "Дывлюсь я на небо, тай думку гадаю…". но она, эта песня, вдруг объединила всех, потому что каждый, даже делая то, что он делал на войне, все равно мечтал о каких-то особых подвигах, которые нужны-то были не только ему лично, но и всем. Всем, потому что только со всеми он мог выйти из того нечеловеческого состояния, в которое его ввергли. И даже Джунус, из рода воинов, не знавший этой песни как следует, гудел наравне со всеми и искренне жалел, что ему, степняку, бог не дал настоящих крыльев, чтобы покинуть землю, взлететь в небо и там, в ясной синеве, на виду у всех свершить нечто такое, что приблизило бы освобождение всех, а значит, и его лично, от уже привычного, уже обыденного дела…
— Хватит игрушек. Теперь еще лапнику достать и можно убираться, — сказал Кроит.
— Ты ж две елки принес… — удивился Жилин.
— Так, товарищ сержант, Кислов же сейчас с комбатом. Надо ж ему помочь. Он же нам помогает.
Выходило, что вторая из принесенных Кроптом елочек предназначалась комбату. Ребята сразу приняли такое решение Алеши, но Костя задумался. Не так уж много времени прошло с тех пор, как погиб Лысов. Пока он жил, Костя даже посмеивался и над ним и над комиссаром. Но сейчас Жилин уже не чувствовал неприязни к бывшему комиссару.
Прошлое затушевывало все плохое и высветляло хорошее. Вспомнив Лысова, Костя не мог не вспомнить и Кривоножко: нет теперь у него связного, некому о нем позаботиться, и Костя не пожалел его, а просто воздал должное.
Оценил, как положено, и приказал:
— Засядько и Малков, давайте-ка за лапником и заодно сработайте еще одну елочку. И зайца Марии занесите.
Кропт взглянул на Костю своим ясным, жестким взглядом и доложил:
— Ей я уже закинул. Прямо в землянку.
Костя неудержимо покраснел. Все это время никто никогда не намекал на его любовь с Марией. Самым страшным для Кости оказалось то, что о ней, о ее одиночестве он не подумал. Но быстро овладев собой, ответил небрежно:
— За то она тебе спасибо скажет, но не об ней речь. Комсомольцы, а о партийном руководителе не подумали…
Кропт кивнул, а Малков, конечно, не преминул съязвить:
— Ты, сержант, что-то отношения меняешь…
— Время, дорогой мой, меняется. Время.
Ребята стали одеваться, рассовывая ножи и гранаты.
Жилин, независимо посвистывая, стал клеить игрушки для третьей елки. Кропт осторожно спросил:
— А это ничего, что замполиту и вдруг — елку?
— Что здесь такого? Елка же не религия, а обычаи. А он русский, и ему наши обычаи близки. Верно, Джунус? Джунус кивнул — конечно!
Весь этот хмурый, морозный вечер передовая жиля затаенно, ожидающе. Постреливали пулеметы, и плыли разноцветные трассы над подернутыми копотью снегами, остывающие воронки затягивались инеем, небо поднималось и светлело. Ракеты уже не доставали до облаков и бессильно играли желтоватым огнем в воронках, на свежем инее.
Но все это, привычное, надоевшее до оскомины, жило не так. как всегда — ровно и размеренно. В ритме передовой появлялись сбои. То сразу заговаривали несколько пулеметов и за Варшавкой полыхали огнем минометы, роняя на передовую подвывающую, свистящую смерть, а то вдруг все стихало, лишенное ракетных подпалин небо высвечивалось, иногда в разрывах облаков, как иней в воронках, посверкивали звезды. В тишине проступали звуки — шаги по промерзшим траншеям, звяк оружия и котелков и, наконец, говор.
Басин приказал вызвать девятую роту.
— Старший лейтенант Мкрытчан слушает.
— Что у вас?
— Шумят. Похоже, готовят разведку.
— Почему — разведку? Может, ночную атаку?
— Для большой атаки шума мало. Для разведки боем — подходит. И потом, у меня вроде бы не слишком шумно, а вот правее…
— У тебя связь есть, выясни.
— Я уже выяснил — перебросил вправо два станкача.
— Правильно! Минометчикам и артиллеристам я прикажу…
Но Басин не спешил звонить артиллеристам и минометчикам.
Он позвонил командиру полка и, почтительно поздравив с наступающим Новым годом, сообщил:
— Нам кажется…
— Кому это — нам? — перебил его подполковник: обстановка требовала особой бдительности и организованности. а комбат начинает доклад как-то уж очень пограждански. Надо подтянуть!
— Нам — это значит мне, командиру девятой роты и нашим соседям справа. Так вот, нам кажется, что противник готовит разведку боем.
— Так что? Сами не отобьетесь?
— И еще нам кажется, что на том участке сменились части противника.
Подполковник помолчал, а потом ядовито сказал:
— То тебе кажется, что вы генерала ухлопали, а теперь кажется, что противник сменился.
Не слишком ли многое кажется? Может, уже начал встречать Новый год?
— Да нет, товарищ подполковник, пока еще не встречал, а доложить обязан.
— Ну, хорошо. Молодец, что доложил. Поставлю в известность. Держи в курсе и смотри да поглядывай… Сам знаешь — Новый год…
Басин не знал, что первый его доклад о действиях снайперов и минометчиков был передан в дивизию, а комдив счел необходимым доложить об этом в армию.
Так второй раз в один день имя комбата Басина прошло по штабным проводам и легло на стол многим высшим командирам. Само по себе это имя говорило им немногое, но, повторяемое, оно невольно запоминалось. И запоминалось не вместе с чем-либо неприятным, а таким, что можно было сообщить другим, о чем стоило поговорить и даже проанализировать.
Ничего сиюминутного такое запоминание имени не давало и не могло дать ни самому Басину, ни командиру полка, ни кому-либо другому. Но решающие события в жизни никогда не случаются сразу, мгновенно, как бы быстротечны и неожиданны сами по себе они ни были. Они готовятся исподволь, незаметно…
