— Майора видели?
— Хорошо сделал, — Авдыш пропустил вопрос мимо ушей. — Показал Егошину шиш. Все от него бегут.
— Не все, — заикнулся Павел.
— А не знаешь, так молчи! «Одесса» еще когда предлагал, давай, говорит, ко мне, штурманом полка. Да ловчила он, «Одесса», кому хочешь уши зальет. Я согласия не дал, Егошин и воспользовался…
— Майор – методист, — вставил сержант, чтобы быть справедливым.
— Методу знает, — кивнул крупной головой Авдыш, перекладывая планшет с левой стороны скамьи на правую. — Это – да. Мастер! Любого за пояс заткнет… Помнишь, по танкам били? Ты ходил или нет?
— Как же… мой первый вылет! В грозу врезались.
— Да. А вести группу должен был Егошин.
— Точно! Я его ждал…
— А я не ждал!.. Егошина еще с вечера назначили, а утром у него, видишь ты, живот, в кустах засел. Ракета, он за штаны держится… Меня на группу поставили. Друг дружку в строю не знали, не поняли… не шибко, я скажу, получилось… Цель незнакомая, разведданные отсутствуют. Как зенитка забарабанила! Черно… Егошин на моем месте не лучше бы сработал… И потом: летчик бьет машину не потому, что зазнался. Глупость это. Я так майору и заявил. Он на дыбки: «Ты мне базу под аварийность не подводи!» При чем тут база? Летчик контроль упускает, потому самолет и бьется, а почему, на то миллион причин, зазнайство – одна из миллиона. «Гнилых настроений не потерплю!..» Такая у него метода, видишь… все связал в одно с этим случаем на взлете, — Авдыш провел ладонью по стриженой голове. — Других винить не хочу, да лететь-то должен был не я… Как получилось, если помнишь? Серогодский повел – не вернулся. Агеев повел – не вернулся… Егошину лететь, он опять в кустах, опять у него живот… ну? В тот-то раз по танкам, если бы, к примеру, он повел, так, наверно, я бы тогда его место занял… Авдыш бы Егошиным распоряжался, а не Егошин – Авдышем… A тут он мной, и опять на чужом хребте в рай метит… По-людски это? Не обидно, сержант, скажи?.. Все тихой сапой, за спиной, под ростовский приказ меня и упек. Чем больше других под приказ подведет, тем для него лучше. Требовательный командир, служит Родине… И Авдыша сплавил, чтобы глаза ему не мозолил, и капиталец нажил, да промашка получилась! — Неожиданно и с мрачным торжеством Авдыш прихлопнул по своему планшету.
— Закрыли дело?
— Живой остался!.. Девять вылетов оттарабанил, из них пять – на «Питомник»… А на «Питомник» продраться, на танковый резерв противника, надо весь город пройти, море огня… Капитан Филипченко один раз стаскал туда-обратно и говорит: «Я-то не штрафник, с меня достаточно, теперь впрягайся сам…» И вот пять вылетов на «Питомник», кому скажешь – не верят, — он приподнял планшет перед собой обеими руками, как икону. — Я, конечно, варьировал, заходил то с севера, то с юга… Разбазаривать такие кадры, как Авдыш, никому не позволено. — Он бережно опустил планшет на место. — Из партии меня выставить и у Егошина язык не повернулся. Руки коротки. Я был и остаюсь коммунистом. Жаль, Баранов не внял моей песне без слов…
— Почему? Он слушал. Такая хорошая музыка…
— Спасибо… Я душу обнажил, раскрылся.:.
— Нехватка нежности?.. Без нее мы тут дичаем, так?
— И это… Каждому свое… Да Баранов-то, оказывается, глухарь, лишен слуха начисто… Ты какого года?
— Двадцать второго…
— Ты, сержант, еще был с горошину, когда я уже летал по-хорошему… Я двадцать второго июня, кстати, два вылета сделал, понял? С утра-то еще раскумекивали, что за тревога, боевая или учебная, а как «юнкерсы» вдоль полосы да по стоянке серийно жахнули, — расчухались, сами поднялись, кто уцелел… Два, на другой день два… полсотни боевых вылетов, если на круг брать, имею. Такими летчиками, как Авдыш, сорить – шиш ему, Егошину! Штаб армии телеграмму дал. — Не раскрывая планшета, капитан стал цитировать на память, щуря глаз: – «Капитан Авдыш обязан был явиться в штрафную эскадрилью со своим самолетом…» — вот как постановлено! Со своим! Куркуль Егошин разве самолет отдаст? У него снега зимой не выпросишь!
Мне побитый от раненого достался, между прочим, тоже члена партии. Парня в госпиталь, меня в его кабину. Три «ЯКа», два «ЛАГГа» да мой «горбатый», такой джазбанд «Смерть Гитлеру» под управлением капитана Филипченко… Дальше я дословно списал: «Откомандировать капитана Авдыша обратно в полк Егошина для продолжения боевой работы. Начальник штаба полковник Селезнев». Селезнев Эн Гэ, с инициалами… Так умные люди вопрос решают… Выпроваживать меня без техники у него права не было!..
— Вы тот вылет помянули, в грозу…
— Теперь попляшет, почему так с Авдышем поступил…
— Я действительно не все знаю. В тот-то раз гроза кончилась, никто не ждал… я, например. Почему вы вправо взяли, товарищ капитан?
— Он все быстренько, на скоростях. Знал, поди, что пустым отправлять не положено?.. «Давай-давай», только бы галочку за кампанию получить, тертый кампанейщик, не сразу включился. Осматривался, выжидал. А как понял, что его за шкирку возьмут, если мер не примет, рвения не выкажет, так на мне и высыпался… Вправо, говоришь? Я же объяснил: я других на танки готовил, летчиков братского полка, без ведущих остались. Все продумал, с ними проиграл, чтобы не шаблонно, а меня оттуда сняли, к вам поставили. Настроился, знаешь, как бывает, настропалился, от бешеной зенитки туда, вправо, и рванул. Так получилось… Завтра в полк возвращаюсь.
— На чем?
— Что подвернется.
— Товарищ капитан, вы мою «спарку» возьмите. На ней возвращайтесь. Они «спарку» ждут…
— Меня не ждут, «спарку»… А что? Ушел пустой, вернулся с лошадью… Ты останешься, значит? Правильно. Солдат. Встречу Егошина, скажу: избегай, скажу, товарищ майор, излюбленных удовольствий, обращайся к неприятным обязанностям.
Дня через три, ночью, Баранов появился в мазанке, крытой соломой, где на приземистых нарах, застланных парусиной, вповалку спали летчики; чиркая спичкой, он поднимал своих тихонько и не подряд, а выборочно, но голос командира в поздний час по привычке воспринимался как «Тревога!», и пробудились все.
Посматривая на одевавшихся летчиков, Баранов медлил, как бы сомневаясь в новости, только что им полученной, но и сдерживаться ему было трудно.
— Перегонка! — выпалил он и просиял, освещая поднятым вверх огоньком свои влажные десны.
Командарм Хрюкин в частых разговорах с Москвой по прямому проводу прежде всего информировал Генеральный штаб о численном составе армии, а заканчивал свои доводы Однообразно и требовательно: «Для восполнения убыли в живой силе и технике армии необходимо…» Тридцать маршевых полков, направленных под Сталинград в августе, вобрали в себя все, почти все, что могли поставить фронту эвакуированные на восток авиационные заводы, только-только набиравшие производственную мощность. Сентябрь требовал больше, чем дал август. «От истребителей сейчас зависит наша победа в воздухе», — настаивал Хрюкин в приказах. «Перегонка» силами самих фронтовиков позволяла поднять с заводского двора еще не просохшую от покраски продукцию и тут же бросить самолеты в сражение.
Впервые такое дело поручалось Баранову.
«Перегонка» — не бой с вечной тайной его исхода, но выбор, который сейчас сделает отец-командир, не менее важен, чем выбор перед боевым заданием на КП; он может одарить фронтовика великой милостью передышки, а может и лишить его этого счастья.
Поднимая своих летчиков, Баранов Ваньку Лубка обошел: так случай помог ему распорядиться старшиной, наказать его своей властью.
И о чем же они загудели, не замечая пластом лежавшего на нарах Веньки, отворачиваясь от него?
Об экипировке!
Как будто не под Сталинградом они.
Как будто курсанты-первогодки увольняются в город…
Авиация выходит на люди, авиация не должна ударить в грязь лицом!
Однако выбора в гардеробе молодых военных не было.
Облачались кто во что горазд.
На Пинавте кроме шлема, сдвинутого застежкой к носу, болталась куртка с чужого плеча. Гранищев перепоясал брезентовым ремнем свою курсантскую шинельку. Сам Баранов, правда, пребывал на высоте: его длиннополый кожан оставался гвоздем переменчивой авиационной моды. Как искушенный предводитель, он обдумывал и решал перед марш-броском проблемы капитального свойства: а) продовольствие, б) финансы.
Продаттестат выправил групповой, денег же на командировку в наличии не оказалось. «Зачем вам деньги? — ворчал поднятый Барановым с постели начфин. — В тылу все по карточкам. Сколько вы там пробудете?» — «В кино сходить, пивка попить, — настаивал Баранов на „всеобщем эквиваленте“, как, в память о курсе социально-экономических дисциплин, называл он деньги. — Мало ли… В бане помыться. Не помню, когда последний раз в бане был…» — «Пустой сейф, — вздыхал начфин. — Ничем не могу…»
