тогда человек живет вечно. А для этого не надо воскресать, надо только сеять хорошие, правильные зерна.
Светлый ты человек, подумал Николай Парфеныч, и мне тебя уберечь надо, как приказал командир. Но я должен это сделать и без приказа. Все у ребят должно получиться, не первый раз в таких делах, и выберемся мы из этой мышеловки, только тихо в той стороне до сих пор.
Тишина была удивительная, и даже листва не шелестела, не было даже легкого ветерка, и это усиливало тревогу. Ольга встала и отошла в сторону. Нет ничего хуже неизвестности, подумала она, хуже ничего не бывает и лучше бы мне быть там. Но толку от меня там было бы мало, потому что у меня своя работа и от нее тоже много зависит. Поэтому мне надо повторить шифры, хотя я знаю их наизусть, но лучше проверить себя еще раз. Если я что-нибудь забуду и напутаю, то нам отсюда не выбраться. В такое дело нельзя брать с собой документы и бумаги, командир не взял даже карту, он держит ее в голове. Много чего еще он держит в своей голове, и было бы интересно узнать, что он думает обо мне. Помнит ли он свое обещание взять ее на Байкал? Очень хочется расспросить Николая Парфеныча о Байкале, но лучше этого не делать. Пусть будет так, как задумали, и пусть все исполнится, и я увижу Байкал своими глазами. Боженька, пусть все исполнится, и пусть у них все получится, как планировалось, и больше мне от тебя ничего не надо. Больше я у тебя ничего просить не буду, это уже точно. Время тянется, никогда еще не тянулось время так мучительно, и все-таки уже близится вечер, и лучше, если это произойдет вечером, а еще лучше ночью, потому что он сказал, что ночью работается лучше. До ночи еще целая вечность, а что такое вечность? Это бесконечное всегда, и это скучно, потому что этот день длится уже целую вечность, а это мучительно скучно, и если впереди такая же ночь, то ну ее к черту, такую вечность.
Глава 14
Арбенов копал не спеша, торопиться некуда, выбрасывал землю на край ямы, как будто готовил бруствер. Он был без гимнастерки, в тельняшке, подаренной мичманом в Сталинграде, и он надевал ее только в поиск. Сзади него у дерева стоял автоматчик.
Этого, что сзади, я возьму, высчитывал он, и пока они среагируют, сниму еще двоих. Что дальше? Дальше перспективы не было. Но это будет хоть какой-то результат. Хорошо бы снять Хохенштауфа, но перед ним этот чертов фотограф, и мне видно только плечо. В голову не попасть. Да, если снять Хохенштауфа, то будет ничья. Все-таки ничья лучше проигрыша. Победителей не будет. Все-таки я сниму его, а потом будет то, что и должно быть. Главное, группа ушла и Делегат в упаковке, и твоя сероглазая девочка в безопасности. Ребята позаботятся о ней, уж в этом-то я уверен. И старина Парфеныч выведет их, он знает, как это сделать. Все целы, иначе мне предъявили бы труп. Или трупы, подумал Арбенов, и тут где-то рядом прокуковала кукушка. Он выпрямился и стоявший сзади немец прикрикнул:
– Арбайтен! Давай, давай, рус!
Справа, с шумом раздвинув кусты, на поляну вышел человек в немецкой форме и это был Чердынский. Он крикнул по-немецки: Внимание! Не стреляйте! – медленно поднял вверх руки и три пальца левой руки были зажаты, а два свободны. Два и пять – семь. У меня семь секунд, понял Камал и, обернувшись, поманил часового. Когда тот нагнулся машинально, а сам смотрел на Чердынского, схватил за автомат и дернул вниз, одновременно выкручивая его. Немец упал перед ним и Камал натянул ремень, чувствуя, как часовой бьется в конвульсиях. Слева выскочил на поляну Георгий и закричал что-то по-грузински, и пустился в пляс, размахивая руками. Немцы обернулись в его сторону, смотрели изумленно, и Камал видел, как Хохенштауф обхватил фотографа рукой за шею и прикрылся им, все-таки он был профессионал. Чердынский упал на колени и начал стрелять с двух рук и старшина дал длинную очередь, а немец все бился на ремне, елозя ногами по дну ямы. Все кончилось быстро, и он выпрыгнул из ямы, бросился к убитым немцам, слыша крик Феликса, и Георгий что-то кричал. Старшина приказал Феликсу: – Забери ракетницу и бинокль! А сам, сдернув труп фотографа с Хохенштауфа и увидев, что левая часть груди и рука у абверовца в крови, выдернул из-за его пояса кинжал.
Они побежали по лесу к опушке, и Арбенов спросил на ходу:
– Где «Делегат»?
– На месте! Санька повез его на исходную! – ответил Чердынский, оглядываясь, он бежал впереди, и вдруг предостерегающе поднял руку. Они услышали шум автомобильного мотора и сбавили ход, готовя оружия, но тут сержант, первым достигший опушки, обернулся и сказал обрадованно:
– Командир! Это Санька! Это наш Чукотка!
Саватеев, услышав оклик и еще не веря своим ушам, остановил машину и приподнялся за рулем, держа наизготовку «Шмайсер», и, когда увидел товарищей, бегущих к нему, заорал:
– Живые!? Командир! Феликсаша! Живые!
– Твою-то чукотскую мать! Чего ты разорался? – смеялся Чердынский, запрыгивая на заднее сиденье. – Ты как здесь оказался, Саня? Гони, давай!
– Где «Делегат»? – спросил Арбенов строго, сев на переднее сиденье.
– На месте наш «Делегат»! Готов к употреблению!
– Ты почему его оставил, Александр? Приказ какой был?
– Так я ж за вами, командир! А так пешком бы телепали! Немцы уже обкладывают болото.
– Ну, Александр! – только и сказал командир укоризненно и обернулся назад, – Федор, – он назвал сержанта настоящим его именем, – ты снял Хохенштауфа!
– Я видел, командир! Я держал его на мушке с самого начала!
Разведчики проскочили мимо моста, когда уже хорошо слышен был шум приближающихся машин и лай собак. Начиналась облава, и надо было торопиться. Автомобиль загнали в болото, и пошли за Санькой, он уже хорошо знал дорогу. Островок, на который выбрались разведчики, находился слишком близко от берега, откуда доносились голоса и лай собак, и надо было уходить дальше, к тому же немцы начали стрелять наугад, и риск был велик. Арбенов пошел впереди, ощупывая пространство перед собой длинной жердью, и, хотя он помнил карту, ориентироваться здесь, на болоте было совершенно невозможно, и он старался только придерживаться направления, надеясь на удачу. Иногда они шли по грудь в воде, и Чердынский матерился и Георгий ругался по-грузински. Все же им повезло, и они наткнулись на небольшой клочок земли, почти сухой, и выползли на него из последних
