нее долго и тщательно. Он поправляет ее около уха, все оттягивая момент, когда он ничего не услышит. Наконец он говорит:
— Алло. Алло. Коля, ты слышишь?
Он стоит и вслушивается в тишину. Потом тихо, неторопливо, бережно кладет трубку на ящик.
— Вот мы и вдвоем с тобой, Леша, остались, — говорит он.
Звонит Богачев, он, кажется, поздравляет отца.
— Да, — говорит отец — стреляли довольно точно. А у меня мой старший погиб, Богачев. — Отец вдруг усмехается. — Лежал под ивой, стрельбу корректировал, ждал, покуда родной отец пристрелит.
Он опять усмехается. И вдруг, оборвав разговор, когда в трубке еще звучит взволнованный голос Богачева, отходит от аппарата. Его большая фигура стоит у стены, и белесым пятном кажется мне в темноте поднятое кверху его лицо.
— Ты сейчас, Леша, пойдешь домой, — говорит он медленно, растягивая слова, — и скажешь матери.
Уже я слышу торопливые шаги и сдавленные голоса дружинниц, несущих раненых. Уже я слышу команды и разговоры бойцов и даже смех, дружный смех строящегося взвода. Я поднимаюсь по ступенькам и оставляю отца одного в этой яме у входа в подвал, где только он и телефонные аппараты, в одном из которых недавно еще звучал голос Коли.
Совсем темно. Расчеты суетятся у орудий. Трещат винтовочные выстрелы. Какие-то люди проходят мимо меня, переговариваясь приглушенными голосами. Я смотрю в небо. Оно совсем черное, и огромные звезды светятся и мигают. Ночью немцы не наступают. Мы все-таки выиграли этот день.
Мне рассказывал про этот день капитан Попов, часть которого стояла потом рядом с нами. Он вышел с остатками своего подразделения из-под огня и наконец получил возможность перевести дух. Остатки подразделения — так торжественно именовались шесть измученных красноармейцев, — которые хотели только спать и есть, поскребли по карманам и набрали табаку пополам с трухой. Они сели на откос шоссе и закурили. Мимо них шли группами усталые красноармейцы и командиры, присаживались, задремывали, вставили, соединялись в группы и расходились в разные стороны. Попов сидел и думал, куда деть две пушечки, которые они, неизвестно зачем, тащили с собой и оставили недалеко за сараем, как они говорили друг другу, для того, чтобы дать лошадям отдохнуть и поесть травы, а на самом деле просто надеясь как-нибудь от них отвязаться.
В это время по шоссе прошли трое: майор и два лейтенанта. Майор спросил, все ли это люди Попова или есть еще.
Попов ответил, что это все его люди.
— Орудий с вами тоже, конечно, нет? — спросил майор.
Попов ответил, что есть две пушечки там, за сараем, но нет снарядов. Майор заинтересовался и послал лейтенанта посмотреть.
— А вы пойдете со мной, — сказал он как бы между прочим.
Попов и его красноармейцы пошли с майором, и Попов уныло думал, что сейчас его будут распекать, но волноваться он был не в силах.
Они подошли к зданию маленькой станции, названия которой Попов не запомнил.
За станционным домиком сидело или лежало около ста солдат, очевидно, собранных на дороге, не знающих друг друга.
— Вот ваша рота, капитан, — сказал майор. — Дадите им отдохнуть часика три, а потом поведете обедать. Кухни приедут вон туда. Видите большой двухъэтажный дом? И штаб вашего полка там помещается. Спросите майора Лихачева.
Майор простился и ушел. Сразу же, как только он скрылся за поворотом дороги, Попов вспомнил, что ему о многом нужно его спросить. Нужно выяснить, что с его старой частью, будет ли приказ об откомандировании.
Но майора уже не было.
Попов прилег вздремнуть, а проснувшись, очень испугался, что опоздал к обеду, и начал торопливо строить людей. Люди строились охотно, потому что всем очень хотелось есть, и еще потому, что кончались бессмысленное мотание и неизвестность и жизнь входила в какую-то норму.
Кухни, действительно, стояли около дома, и роту Попова накормили беспрекословно. По дороге Попов, между прочим, встретил свои, пушки. Чужие ездовые погоняли отдохнувших лошадей, а на задке одной из пушек сидел лейтенант, приходивший вместе с майором. Лейтенант узнал Попова и помахал ему рукой.
Вместе с ротой Попова обедало еще несколько рот. Командиры собрались вместе, и когда первый голод был утолен, один из них, опустив ложку в котелок, спросил у Попова:
— Слушайте, а вы знаете свою роту?
— В первый раз сегодня увидел, — ответил Попов.
Командир засмеялся. Он был молодой и, несмотря на форму, до очевидности штатский человек.
— Смех, честное слово, — сказал он. — Встретил меня какой-то капитан, подвел к какой-то толпе людей: вот, — говорит, — пожалуйста, ваша рота.
Остальные командиры молчали, но, так как они не выразили удивления такому способу формирования части, было очевидно, что и с ними произошло что-нибудь вроде этого.
После обеда начались назначение командиров взводов, командиров отделений, проверка винтовок и патронов, поиски ночлега, потом какой-то лейтенант позвал Попова, назвав его командиром третьей роты, к командиру полка, и Попов понял, что его рота уже имеет номер.
У командира полка говорили опять-таки о хозяйственных делах, и поздним вечером, когда Попов вернулся к роте, он думал, где получить завтра повозки, кого с утра послать за патронами, и о тысяче других мелких и обыкновенных дел.
Начинался нормальный военный быт. Кошмар недавних дней, растерянность, бессмысленное блуждание по дорогам отошли далеко.
Когда ранним утром Попов вел свою роту на указанную позицию, он увидел в поле длинную линию очень близко стоящих друг от друга орудий. Одно показалось ему знакомым, и, подойдя поближе, он действительно узнал по нарисованной на стволе черной стрелке вытащенную им пушку. Стрелку эту нарисовал бывший живописец — специалист по вывескам, — служивший в расчете наводчиком.
Отстав от роты, Попов разговорился с молодым лейтенантом-артиллеристом, судя по разговору, — студентом или инженером. Лейтенант рассказал, что линия орудий тянется почти непрерывно километра на три. А сзади, двумя километрами дальше, стоят пушечки побольше, и их — тоже туча.
Лейтенанту, видимо, нравились слова «пушечка» и «туча». Он рассказывал, что все разрозненные и потрепанные батареи собрали вместе, рассортировали и выстроили.
— Здесь туча пушечек поменьше, — говорил лейтенант — там туча пушечек побольше. Они как ударят все вместе, так это, знаете, веселый будет разговор.
Он был возбужден всем происходящим. Он курил папиросу за папиросой и говорил торопливо, с удовольствием глядя на длинную линию пушек, которые, как насекомые, сели на хвосты и подняли хоботы кверху. После безнадежности последних дней, сумятицы, неразберихи и хаоса ему, наверное, особенно было приятно чувствовать себя энергичным, сильным, полезным человеком. Попов догнал роту и передал свой разговор с артиллеристом трем лейтенантам, которые командовали у него взводами. Лейтенанты
