Олег Верещагин - Скаутский галстук

— Состав, — сказал Сашка. — Наш.

— Угу, — я поднялся и потянулся, краем глаза заметив, как Ромка, лениво встав с травки, неспешно потащился через пути. Весь его вид выражал усталую озабоченность по поводу того, где бы пожрать.

Длиннющий состав вползал на станцию. Мне показалось, что в нём вагонов пятьдесят плюс половина от этого платформ с техникой. Вся эта гусеница ещё остановиться не успела, а на платформу с гомоном, свистом, перекличкой посыпались солдаты и офицеры, почти все — в нижних рубашках. Часть бросилась к водоразборке, старшие офицеры двинули куда-то, на ходу застёгиваясь и приводя себя в порядок, сколько-то — в полной форме и с оружием — заняли места вдоль эшелона на часах. Как всегда в такие моменты мне на миг стало мерзко от мысли, что мы станем причиной гибели многих из этих вполне обычных людей, в большинстве своём — молодых и, наверное, не таких уж и плохих. Но на фронте, куда они едут, пули, выпущенные ими, будут убивать тоже молодых, неплохих, а главное — наших.

— Борька, давай, — сказал Сашка. — Пошли…

Я обогнал друзей и, вскочив на платформу под изумлёнными взглядами оказавшихся поблизости солдат, заорал:

— Либер дойчес зольдатен, позвольте фюр вас… это, фюр зольдатен… ну, как бы выступить тут перед вами. Зонг, танцирен унд цирковые номера. Цирк нюммер. Типа акробатика… что несу, что несу, господи боже… Хильфе киндер, брот, шоколад там, чего ещё пожрать… — я подумал и выдал: — Гебен зи мир айн штук брот, битте, — слова врезались в память не то из кино, не то из книжки, что ли…

Всем этим бредом мне, тем не менее, удалось обратить на себя самое пристальное внимание, причём вполне добродушное. Вокруг начали собираться солдаты и младшие офицеры, переговариваясь, посмеиваясь и удивлённо меня оглядывая. Я рванул дальше, развивая свою мысль:

— Дас ист труппа, — я широким жестом указал на подошедших мальчишек и Юльку. — Цвай кнабе акробатен унд мэдхен певица… — я почесал затылок и под общий смех выставил палец: — Короче эта мэдхен поёт во. Зонг во. С вашего разрешения, мы начинаем.

Кажется, до немцев дошло, что мы собираемся делать и что мы не просто юные попрошайки, каких они, наверное, повидали немало по всей Европе. Удивление отчётливо перешло в заинтересованность, отдельные выкрики стали подбадривающими. Я отошёл в сторону, демонстративно похлопав и вызвав тем самым аплодисменты и свистки. Странно, мне казалось, что свистят только американцы…

Женька и Сашка, которые тем временем успели раздеться до трусов, вышли на мгновенно расчистившееся место.

Не хочу сказать, что это был уровень Госцирка РФ. Но парни вполне прилично кувыркались, ходили на руках, работали в паре и всё такое прочее. Немцы одобрительно хлопали и свистели. Вообще на войне развлечений мало и люди с энтузиазмом воспринимают даже такие вещи, на которые не стали бы в мирное время и смотреть. Я стоял в сторонке и видел, что Ромка шляется у паровоза, из кабины которого высовываются машинист с кочегаром. Оба немцы… Часовой там стоял тоже, не сходил с места, хотя и посматривал в нашу сторону. Лады…

Когда пацаны стали мокрыми от пота и запыхались, я снова взял инициативу в свои руки и опять принялся бредить:

— Либер зольдетн, дас ист дойчес зонг «Лили Марлен», но по-руссиш. Ферштейн? Короче, презент фюр зольдатен от Руссланд фольк. Э… Кто-нибудь ферштеен руссиш? — реакцией был смех, отрицательные выкрики, качание головами, и я под нос себе буркнул: — Ну и хорошо, слава богу… Это зер шлехт, но зонг «Лили Марлен» аллес зольдатен знают. Начинаем. Форвертс!

Женька, добравшийся до гармошки, висевшей на боку одного из немцев, заиграл на ней, а Юлька, сложив руки на животе, тонким, но мелодичным голосом запела на хорошо известный немцам мотив:

Солдаты вскоре начали подпевать. Среди собравшихся наших — а их было довольно много, хоть и держались они в отдалении и вели себя тихо — воцарилось офигело-испуганное молчание. Вообще-то такое дело с нашей стороны было вопиющей наглостью — стоило хоть одному из немцев понять пару слов — и капут не только нам, но и делу, что главное. Но удержаться мы не могли… Я бы, может, и смог бы, но парням и Юльке была нужна разрядка за то, что они вынуждены были выламываться перед врагами.

— пела Юлька голоском примерной сиротки, -

— Пст, — Сашка подтолкнул меня локтем. Я обратил внимание, как из толпы наших быстренько выбирается какой-то озирающийся мужичонка в надви-нутой на глаза кепке. На нём было прямо написано большими буквами: «ИХЬ БИН ПРОВОКАТОР».

— Понял, — шепнул я и быстрым шагом обогнув зрителей, перехватил мужичка возле вагона. Он споткнулся, моргнул и остановился. Я, опершись на стенку вагона возле его головы (я был выше его), тихо и спокойно сказал, глядя в сторону: — Попробуешь пасть разинуть — убью. Ясно?

— Ясно, — он икнул. — Я это. Я до ветру хотел.

— Иди обратно, — посоветовал я. — В первый ряд. Хлопай погромче. Я посмотрю. Если мне не понравится, как хлопаешь, стоишь, смотришь или хотя бы дышишь — считай, что Советская Власть тобой недовольна. А это чего значит?

— Заслуженную кару! — мужичок оказался догадливым, как и все паскуды.

— Умница, — кивнул я. — Пошли. Штаны потом застираешь.

— «Катюшю», битте, битте! — загомонили тем временем немцы. Юлька покусала губу и кивнула Женьке:

— Давай, — и запела, вытянув руки по швам, про яблони и груши. И про всё остальное — тоже. А я видел, что наши слушают не так, как немцы. Для них эта песня — тем более, сочетании с предыдущей! — была напоминанием о… ясно? И ещё я видел, что часовой отвлёкся-таки. А Ромка нырнул за паровоз. Отлично…

Женька начал показывать карточные фокусы с потрёпанной порнографической колодой, которую ему сунули. В принципе, можно было отваливать, но это вызвало бы подозрения. Слава богу, составу дали отправление.

Мужичка я перехватил за угольным терриконом. Он опять наткнулся на меня, как в первый раз.

— Ну и куда ты опять спешишь? — ласково спросил я. — Мы ещё не уходим.

— Мне же работать надо… — сглотнул он. — Я ни слова… христом-богом…

— Бога не трогай, — сказал я, взяв его за ворот. — Ты себе бога уже нашёл. И зовут его не Христос. Запомни. Я стою и смотрю. А ты пойдёшь работать. И если нам помешают зарабатывать на хлеб, то тебя не спасёт даже наша смерть. Иди, родимый. И помни мою несказанную доброту.

До полудня мы обработали ещё один эшелон с пехотой и состав с чем-то под брезентом. Во втором случае появилась-таки железнодорожная охрана, чтобы распереть нас (не как диверсантов, а просто как бродяжек), но ехавшие в сопровождении солдаты подняли рёв и развернули жэдэшников обратно. Когда этот эшелон отошёл, Сашка сказал:

— Штурмовые орудия везут. Петлицы зелёные с розовой окантовкой и розовыми просветами в катушках…

— И под брезент заглядывать не надо, — усмехнулась Юлька.

К сожалению, мы не свалили, а решили, что для чётного числа обработаем четвёртый состав, который должен был придти вот-вот. Агентура не ошиблась. Состав пришёл.

И привёз маршевый батальон эсэсовцев в дивизию «Полицай». Мы поняли, что лажанулись, как раз когда они уже посыпались на перрон и смываться было поздно. Молодые здоровые мужики вообще-то восприняли наше выступление как должное. Именно как должное, а не просто как неожиданное развлечение, и это было не слишком-то приятно. А самое главное, что часовой, ублюдок, не ворохнулся даже возле тендера.

Вдобавок ко всему, когда мы выдохлись, один из офицеров подозвал кого-то из наших и тот перевёл вопрос, обращённый ко мне:

— Господин офицер спрашивает, — в глазах человека было сочувствие и восхищение нами, — что умеешь ты?

— Я импрессарио, — бухнул я. Мужик разинул рот. Немец явно понял слово «импрессарио» и захохотал, остальные — тоже.

— Ты умеешь драться? — снова перевёл мужик вопрос. Я, не понимая смысла вопроса, ответил честно:

— Я занимался боксом.

Немцы снова поняли без перевода. Рискуя всё провалить, я сразу добавил, вообразив, что понимаю, что к чему:

— С нашими я драться не буду, я не клоун…

Про клоуна мужик не перевёл, наверное. Эсэсовец усмехнулся и крикнул, повернувшись к вагонам, откуда смотрели те, кому лень было толкаться среди толпы: