Расчёт Лейлы был точным. Самолёт, охваченный пламенем, камнем рухнул вниз, промедли они чуть-чуть, не успели бы выбраться из кабин. А если бы прыгнули секундами раньше, приземлились бы на вражеской территории.
И наши бойцы на передовой, и немцы следили за горящим самолётом. Видели, как два белых купола опустились на нейтральную полосу. Она была заминирована, её ширина 300 метров.
Пылающий самолёт освещал местность, гитлеровцы открыли огонь из пулемётов и автоматов. На помощь девушкам немедленно отправились две группы наших бойцов.
Руфа отстегнула парашют, отползла в сторону, сняла очки. Разглядела воронку и укрылась в ней. Унтов на ногах не было, сорвались, когда раскрылся парашют, но холода она не чувствовала. Вынула пистолет. Над головой свистели пули, они летели, как ей показалось, со всех сторон. Куда ползти? Никаких ориентиров, в небе ни одной звёздочки. Где Лейла? Как хорошо им было вместе, там, в кубанских плавнях…
«Наверху дул восточный ветер… Нас могло отнести к немцам. Надо успокоиться и как-то сориентироваться, это сейчас главное».
Глаза освоились с темнотой, и Руфа разглядела вдали луч приводного прожектора. Определив по нему, где восток, поползла по мёрзлой, неровной земле. Рука наткнулась на какой-то металлический предмет… Мина! Полежала немного, подумала. Преодолеть ночью минное поле — возможно ли это? Но другого выхода она не видела. Немцы, по-видимому, близко, на рассвете её заметят, и всё будет кончено.
Она поползла дальше. То и дело натыкалась на мины, каждый раз замирая от страха в ожидании взрыва. Ноги окоченели, зубы выстукивали дробь.
Одна на минном поле в непроглядной декабрьской тьме — никогда ещё она не чувствовала себя такой одинокой. Под руку попала палка. Она стала ощупывать ею пространство впереди себя, как будто это могло помочь ей в путешествии через минное поле.
Стрельба утихла, в вышине изредка вспыхивали осветительные ракеты.
«Чьи окопы ближе — наши или немецкие? — гадала Руфа. — Если бы знать, можно было бы крикнуть, позвать на помощь. Надо ползти и ни о чём не думать. Лейла тоже ползёт, может быть, где-то рядом. Какие-то странные мины, цилиндрической формы, никогда таких не видела. Только бы не подорваться. Сколько времени я ползу — час, два? Доберёмся до своих, нам дадут горячего чаю. Выпьем и ляжем спать. И больше ничего, ничего не надо…»
Путь ей преградила колючая проволока, она попробовала пролезть — не получилось, мешал комбинезон, снять его не было сил. «Полежу немного, отдохну, — решила она и закрыла глаза. — Потом что-нибудь придумаем».
Послышались голоса, Руфа приподнялась… Свои! Вскочила, крикнула:
— Товарищи!..
Ноги у неё подкосились. Бойцы осторожно перетащили девушку через проволоку, понесли.
— Я сама, пустите.
Один из солдат быстро снял сапоги, натянул их на ноги Руфы. Сильные руки с двух сторон подхватили её, повели дальше.
— Мой командир, лётчица, где она? — стуча зубами, спросила Руфа.
В ответ услышала:
— Не повезло ей. Подорвалась на минах…
Нервы, напряжённые до предела, не выдержали, она перестала воспринимать окружающее. Её доставили на командный пункт. Как во сне услышала:
— Только одна, товарищ генерал. Попала на полосу противотанковых мин. Вторая приземлилась на полкилометра севернее, там противопехотные мины. Слышали два взрыва. На рассвете доставим…
— Сестра, стакан спирта, — приказал генерал, глядя на сидящую перед ним полумёртвую девушку с большими, серыми глазами, уставленными в одну точку.
Руфа пригубила спирт, замотала головой.
— Пей, девчонка! — крикнул генерал. — Пей, тебе говорят!
Руфа выпила, из глаз хлынули слёзы. Медсестра дала ей снотворное, но оно не подействовало.
Остаток ночи она просидела не шелохнувшись, не отвечая на вопросы.
Утром солдаты принесли тело Лейлы, уложили на повозку, накрыли брезентом. У неё была оторвана нога, разворочен правый бок. В лице — ни кровинки.
Медсестра вывела Руфу из блиндажа. Она увидела голову Лейлы, склонённую на плечо, и оцепенела.
Я подъехала с девушками на автомашине и первое, что увидела, — бледное лицо Лейлы. Мы уже знали, что она подорвалась на минном поле. Искорка надежды, которая ещё тлела в душе, погасла. Девушки обнимали Руфу, расспрашивали, утешали, но она ни на что не реагировала.
Не буду рассказывать о своих переживаниях. Ни к чему.
Когда машина подъехала к общежитию, Руфа выскочила из кабины и побежала в комнату Лейлы, ощупала её постель — пустая. Видно, всё не верила…
Гроб установили в кирпичном сарае, который служил нам клубом. Похоронить Лейлу решили на советской территории, в городе Гродно, до которого от Далеке было 600 километров. Узнав об этом, Руфа ночью вышла из санчасти, направилась к сараю. Вторые сутки она не смыкала глаз, снотворные таблетки, уколы на неё не действовали. Девушка-часовой пропустила Руфу. С трудом переставляя ноги, она подошла к гробу, глянула на лицо Лейлы и рухнула на пол. Очнулась в санчасти. Утром, в тяжёлом шоковом состоянии, её отправили на санитарном самолёте в санаторий.
Гроб с телом Лейлы доставили в Гродно. Всю дорогу я сидела в машине у её изголовья.
Могила была вырыта в центре большого городского парка. В последний путь Лейлу провожали тысячи советских воинов и местных жителей. Звучали траурные мелодии. На склонённое полковое знамя, на лицо Лейлы медленно опускались снежинки. Как в карауле, застыли высокие, покрытые инеем деревья.
— Будто уснула, — услышала я чей-то шёпот и мысленно добавила: «После выполнения боевого задания».
Прозвучал прощальный воинский салют.
Мы вернулись в Далеке. Полётов не было, и я всю ночь перебирала письма и фотографии Лейлы. Вся её жизнь прошла перед глазами. Весёлая, круглолицая, пухленькая девочка — такой она была, когда мы познакомились. Стройная курсантка Батайской лётной шкалы… Её учителем был лётчик-инструктор Леонид Степанович Пляц, будущий муж Раи Ароновой. Много лет спустя, он вспоминал:
— Ольгу Санфирову я считал самой лучшей курсанткой в своей группе. Летала она легко, непринуждённо, как птица. В ней чувствовался природный дар к авиации.
Групповые снимки военных лет… На одном из них она сидит рядом с генералом, весело улыбается. Помню, я отругала её тогда — ни за что, ни про что.
Наша встреча в Ялте — лиц не видно, руки переплелись. Последняя фотография — Лейла в парадной форме, с четырьмя орденами на груди.
И вот её больше нет — это не укладывалось в голове. Не просто рана — какая-то брешь появилась в душе и осталась в ней на всю жизнь.
Валя в ту ночь не отходила от меня.
— Как обидно, — сокрушалась она, — погибнуть от своей мины. — Восточный ветер — как на зло. Надо было оставаться на месте. Не думала, что впереди минное поле. Всё же парашюты пригодились. Руфа спаслась…
Я сообщила Ахмету о гибели Лейлы, получила от него письмо.
«В глубине души я никогда не верил, что моя мечта сбудется, слишком она была прекрасна, — писал он. — Не верилось, что оба останемся живы, но считал, что погибну я, а не она… Сбил «раму» и в групповом бою два «Юнкерса», но легче на душе не стало. Не думал, что моя ненависть к врагам может хоть чуть-чуть увеличиться, вроде уже больше некуда. Оказалось, может. Буду бить их беспощадно, пока не очистим всё небо и землю от фашистских гадов. При первой возможности побываю на могиле Лейлы…»
На этом наша переписка прервалась, но после войны я получила от него весточку: он прислал телеграмму, поздравил с присвоением мне звания Героя Советского Союза.
Руфа вернулась в полк через месяц, от неё мы и узнали подробности той трагической ночи. Я предложила ей летать со мной, она отказалась:
— Я штурман эскадрильи, которой командовала Лейла. Буду исполнять свой долг до конца.
Она стала летать с Надей Поповой. Иногда, в небе и на земле, называла её Лейлой. Надя, конечно, не обижалась, только грустно покачивала головой.
Я спросила у Марины Чечневой, о чём они разговаривали с Лейлой в ту ночь на старте.
— Она спросила, как дела, довольна ли я новым штурманом. Я ответила, что довольна. В свою очередь поинтересовалась: отчего ты такая весёлая? Просто, говорит, хорошее настроение. Сколько мы с тобой на фронте? Больше двух лет, дожили чуть не до последнего, решительного боя, вот и радуюсь. Я глядела ей вслед и улыбалась, самой стало весело: в самом деле, война идёт к концу. И вот… Не могу забыть её радостной улыбки, светлого лица. Она верила в свою звезду, в своё счастье. Когда увидела её мёртвой, расплакалась — в первый раз за всю войну…
В городе Гродно есть улица Ольги Сапфировой. В парке вместе с ней, в общей могиле, покоятся советские воины, погибшие в боях за город. На высоком обелиске — более сорока фамилий, в одной из колонок строчка: Герой Советского Союза, гвардии капитан Санфирова О. А.» У могилы — два кипариса. Лейла была последней жертвой нашего полка войне. После её гибели потерь у нас не было.
