А вот отношения своего к гибели товарищей изменить не мог. Вот и сейчас спросил с душевной болью:
— Кто?
— Сержант Кузнецов и рядовой Курочкин.
— Двое убитых, трое раненых, товарищ капитан, — доложил шедший последним Алексеев.
— Где комиссар?
— Комиссара не видел, товарищ командир. Он был не с нами.
Еще пуще сдавила боль сердце командира. Комиссара не видели. «Он не с нами» — резанули душу слова. Где же он? Что с ним?
— Ординарец где? Где ординарец комиссара? — крикнул Шевченко.
— Ординарца тоже не видел.
— Алексеев, разыскать комиссара отряда. Берите двух бойцов и немедленно назад к складу горючего. Отряду остановиться!
Лес приглушенно и, казалось, опечаленно молчал. Только от деревни доносилась трескотня горящих построек и тоскливый вой собаки.
За елочками раздался скрип лыж и бодрый родной голос:
— Кого собираетесь искать? Если нас, то не надо. Все живы и даже невредимы.
Ну конечно же, то был комиссар. И его ординарец, и четыре бойца. Маскхалаты на них чернели, как будто разведчики только что пролезли сквозь давно нечищеную печную трубу.
Шевченко обнял комиссара:
— Ну, дьявол! Вот, чертяка, напугал! Ну рассказывай, выкладывай, что и как, почему задержался?
— Да что рассказывать? Вовремя спохватились. Ты как чувствовал. Оставшиеся в живых фрицы кинулись к машинам. Еще несколько минут и укатили бы. Но мы вовремя подоспели. Ну, постреляли чуток, бочки с горючкой покатали, какие к машинам, какие к боеприпасам. Шваркнули по ним зажигательными и чуть сами не поджарились. Пока то да се, пообчистились малость… — комиссар шутил, но явно что-то не договаривал.
— Какое там «почистились», — вмешался ординарец. — Товарищ комиссар чуть не погиб. Когда боеприпасы грохнули, взрывная волна аккурат в его сторону ударила. Отбросило его метров на десять. Я уже думал — конец. Подбежал к нему, а он почти не дышит. Еле привели его в чувство…
— Эк ты разболтался, любезный, — прервал бойца комиссар. — Живой — вот и весь сказ. А то перебиваешь старших, не даешь доклад окончить. — И, повернувшись к командиру, продолжил: — Наверное, последним деревню видел я. Убито, по моей прикидке, более тридцати гитлеровцев. Нам удалось уничтожить все тягачи, горючее и запас снарядов, видимо, небольшой. А как у вас?
Шевченко коротко рассказал и спросил, что это до сих пор горит в деревне.
— Две избы и сарай. Занялись после взрыва боеприпасов.
— А много немцев в деревне осталось?
— Ни одного, — рассмеялся комиссар. — Всех, как ветром сдуло. Побросали раненых, и на дорогу кинулись! Только пятки сверкают. Посчастливилось им ноги унести. Но они этот сабантуй до смерти запомнят.
Проговорив эти слова, комиссар пошатнулся. Даже в темноте было заметно, как побледнело его лицо. Подхватив обмякшее тело Огнивцева и прижимая к себе обеими руками, Шевченко яростно закричал в темноту:
— Военфельдшера ко мне!
Продвигаться ночью навстречу своим не стали. Измотались люди до предела. Расположились до утра в холодном, полусгнившем, едва не завалившемся сарае, наполненном старым лежалым сеном. Быстро подперли жердями провисший потолок, угрожающее покосившуюся стенку, улеглись кто где. Для всех места хватило. Поредели отрядные ряды. Командир разрешил разжечь костры поблизости от ночлега для обсушки обуви и обмундирования.
Несмотря на усталость после схватки, спать никто не хотел. Не спадало недавнее боевое возбуждение, да и предстоящая встреча со своими отгоняла сон. Разговоры то затихали, то возобновлялись. В дальнем углу сарая Хохлов с пристрастием «допрашивал» переводчика отряда Гутмана.
— Правда это, что фашисты к военному параду на Красной площади новые парадные мундиры получили?
— Правда. Среди трофейных документов, захваченных в немецком штабе в Надеждино, я сам читал накладную на их получение в Волоколамске, а также пропуска на парад, пригласительные билеты «Ладунскарте» на торжества по поводу захвата Москвы. «Москва взята! С нашими Знаменами — Победа! Предлагается грандиозный фейерверк. Начало в 19 часов» — такими словами начиналось это приглашение.
— У тебя не сохранился случайно такой пригласительный? — спросил Хохлов. — Подарил бы на память.
Переводчик вытащил из полевой сумки красиво оформленный на глянцевой бумаге пригласительный билет с портретом Гитлера:
— Вот он, но подарить его не могу. Комиссар приказал беречь, как ценный документ.
— А вот о парадных немецких мундирах, вы товарищ Гутман, поздновато поведали нам. Вдруг там и генеральские мундиры были, — сказал Полшков. — Вот была бы находка, если б он оказался в наших руках. Мы б один на нашего Хохлова напялили и представили бы его по начальству.
— Хохлов на немецкого генерала не тянет, — сказал кто-то полусонным голосом.
— Это почему же? — обиженно спросил тот.
— Маловат росточком и фигура не генеральская — живот к спине прирос. Потом — язык у тебя без костей. Болтаешь дюже много. Если тебя, не приведи, конечно, господь, убьют, то у тебя язык еще с неделю трепаться будет. А немецкие генералы — народ степенный…
— Был бы генеральский мундир, нашли бы другого кандидата в генералы, — сказал заместитель политрука отряда Черкасский. — За этим дело не станет. Главное, мундира-то нет.
— А еще что интересного в твоей сумке? — допытывался Хохлов. — Может, есть открыточки с красивыми девчушками? Подарил бы одну на всю нашу компанию.
— Кто о чем, а шелудивый о бане, — с досадой сказал сержант Полшков. — Вот и наш Хохлов даже в такое время все о бабах думает.
— Война — войной, а любовь — любовью, — отбивался Хохлов. — Мышь вон — соломинку точит, а любви хочет.
— Ладно, кончай, дай серьезного человека послушать, — прервал его усатый сибиряк и спросил у переводчика: — Ну, а еще что интересного в фашистских бумагах? А то берем их чуть не пудами, а что в них толком, не знаем.
— В этом же штабе, — продолжал Гутман, — были изъяты солдатские книжки сто тридцать седьмого полка охранной дивизии, в которые были вложены пропуска для хождения по Москве в ночное время, а для ориентировки — карманные планы Москвы. Всерьез собирались обосноваться в Москве фашисты.
— Такие пропуска и нам бы не помешали, — пошутил кто-то.
— А тебе-то зачем?
— Как зачем? — вмешался в разговор Хохлов. — Вот, к примеру, вернемся в родимую. Ты со своей кралечкой пойдешь в Большой, скажем, театр, а представление — и затянись. Наступит комендантский час. Вот пропуск и пригодился бы.
— Да и карманный план Москвы, конечно, пригодился бы… Только вот не знаем, когда в нее попадем. И попадем ли? Могут после встречи с нашими сразу послать на новое задание.
— Возможно, так и будет, — сказал сержант Григорьев. — Хотя, конечно, после этого рейда всем неплохо бы отдохнуть, отоспаться чуток. Но обстановка сейчас складывается такая, что, может, и не придется в городской баньке попариться. А хорошо бы передохнуть хоть недельку. Потом уж — по-новому, куда прикажут.
— Все будет зависеть от начальства. Помните сентябрьский Велижский рейд? Тогда командование дивизии Калининского фронта, в полосе обороны которой вышел отряд, тоже хотело оставить всех нас в дивизии. Но командир с комиссаром настояли на своем и отряд вернулся в распоряжение штаба своего фронта. Ну, а командующий наш — голова! И солдата понимает. Говорят, по личному приказу самого Жукова нас тогда и награждали и отдых предоставили, — задумчиво сказал сержант Корытов.
— Кстати, тогда от Селижарова до штаба фронта подальше было, — добавил Хохлов, — а сейчас он рядом будет.
Разговор прервал подошедший комиссар Огнивцев:
— Почему не отдыхаете, гвардейцы? Неужто не устали после боя?
— Устать-то устали, но не до сна, — ответил за всех Хохлов. — Толкуем вот, как в Москве отдыхаться будет. Или сразу — на передок?
— Ишь ты, хитрец, — рассмеялся комиссар. — Без разведки, значит, и к своим выйти не можете.
— Как учили, — поддерживая шутливый тон, продолжал Хохлов. — Вот и хотел бы узнать, есть ли шансы получить увольнительную на сутки-другие. Прошвырнуться кое к кому из противоположного пола.
— А в санаторий не хочешь, на курорты? — с подначкой спросил сержант Григорьев.
— А что, Хохлов больше других заслужил, — с серьезным видом добавил сержант Нестеров, — особенно за последний бой, когда у него автомат заклинило и он заканючил: «Братцы, займите гранатку, в Москве, говорит, ей-ей отдам».
Он так мастерски передразнил Хохлова, что разведчики разом взорвались хохотом. Сквозь дыру в крыше провалился ком подтаявшего снега и угодил прямо на голову Хохлову. С новой силой грохнул смех, словно и не было за плечами бойцов огненных дней и ночей, кровавых боев, горьких потерь друзей и товарищей.
