Бледные, запавшие щеки, бескровные, плотно сжатые губы, заострившийся нос и полуоткрытые глаза с неподвижным, устремленным к небу взглядом. Он был моложе всех нас и сейчас выглядел совсем юнцом, все таким же красивым и нежным, как при жизни.
Сердце мое сжалось, в горле застрял какой-то удушающий ком. По щекам Бодюкова покатились слезы. Колесов кусал губы, тихо поскрипывая зубами.
— Как же это случилось? — спросил я, все еще не веря в то, что Васи, нашего славного Васятки, уже нет в живых.
Бодюков смахнул ладонью слезы, шмыгнул носом.
— Сразу его… еще тогда, из пулемета. Одна пуля в висок, вторая — в грудь… Схватил я его под водой, а тут взрыв… Карчу перевернуло, оглушило меня. Хорошо хоть сигнальным шнуром были мы связаны. С Колесовым мы вначале тебя к карче подтянули, потом Васю… Так и плыли… И вот причалили…
Васю Рязанова мы похоронили на берегу Березины, похоронили вместе с красным шелковым кисетом, который лежал в кармане его гимнастерки против сердца. Под голубыми васильками, украшавшими кисет, была вышита надпись: «Васильку от Галинки»…
Над могилой Рязанова вырос небольшой холмик из сырой земли. Мы долго стояли над ним в глубоком молчании. В памяти вставало все, что было пережито нами с Васей.
Первым нарушил молчание Колесов. Тяжко вздохнув, он промолвил тихо, чуть слышно:
— Да, горестную весть принесем мы Гале.
Бодюков пожал плечами.
— Даже не представляю, как мы скажем ей…
Я тоже думал о Гале, думал о том, как тяжела и горька была для нее минута расставания с Рязановым там, у лесной просеки, куда он проводил ее последний раз…
В одиннадцатом часу дня мы добрались до берега Днепра. Гали в условленном месте не было, хотя она должна была ждать здесь до полудня. Ее отсутствие крайне встревожило нас. Мало ли что могло случиться с нею ночью, в тылу врага, на незнакомых путях-дорогах!
Мы ждали ее до вечера. Надежда, что она все-таки придет, постепенно угасала и наконец угасла совсем…
Два дня спустя нам удалось пересечь линию фронта и вернуться к себе в школу. Гали не было и там. Полковник Теплов сделал запросы о ней во все воинские части, действовавшие на нашем участке фронта. Следов ее так и не нашли…
Меня сразу же отправили в госпиталь, хотя я упорно отказывался подчиниться требованию врачей.
Пришлось лечиться.
А через неделю, к величайшей радости всей группы, нашлась наконец Галя: ее доставили в тот же госпиталь, где лежал я. Оказывается, ночью, когда она шла к Днепру, на одной из лесных просек ей встретились партизаны, подстерегавшие гитлеровцев. Там же, в лесу, произошла стычка с колонной немецких мотоциклистов. Все фашисты были уничтожены, но во время перестрелки одна из вражеских пуль ранила Галю в грудь навылет. Больше суток несли ее партизаны до своей базы на носилках, а несколько дней спустя отправили на Большую землю самолетом, который привозил в отряд оружие, медикаменты и боеприпасы.
Я немедля зашел проведать ее. Чувствовала она себя еще очень плохо, однако, увидев меня, оживилась, сказала чуть слышно, прерывавшимся от волнения голосом:
— Спасибо вам, товарищ Игнатов!
— За что? — удивился я.
На бледных щеках Гали проступил легкий румянец.
— За ту ночь… за то, что вы дали мне возможность проститься с ним…
— Значит, ты знаешь все? — с трудом вымолвил я.
Галя молча кивнула, и глаза ее наполнились слезами.
Много дорог, лесов и болот исходил Валентин со своими друзьями-разведчиками в тылу врага. Под натиском советских войск гитлеровские орды откатывались на запад. Питомцы нашей школы все чаще вылетали на боевые задания, взрывали мосты, громили аэродромы, склады и штабы противника.
После гибели Рязанова и Валентину, и Колесову, и Бодюкову еще не раз приходилось попадать в госпитали, залечивать раны, полученные во время дерзких диверсионных вылазок. Но смерть обходила их стороной, и они, даже будучи раненными, оставались неуловимыми для врага.
Незадолго до конца войны Валентин был тяжело ранен и уже не смог участвовать в разгроме фашистского логова. Нелегко ему было прощаться с боевыми друзьями, когда они навестили его в армейском госпитале в канун стремительного броска Советской Армии с Сандомирского плацдарма на Одер.
Окончилась Великая Отечественная война. Отгремели салюты в честь славной победы советского народа над фашистской Германией.
Валентина демобилизовали. На костылях вернулся он в Краснодар, к нам, в родной дом. Его возвращение явилось для меня и Елены Ивановны величайшей радостью. Да, величайшей, потому что после смерти Гени и Евгения нашим родительским сердцам было неимоверно тяжко.
В ту пору Краснодар был искалечен до неузнаваемости. Отступая из города, гитлеровцы сожгли и взорвали лучшие здания, разрушили многие заводы, фабрики, электростанции. Нет, Валентин не мог равнодушно взирать на руины и пепелища родного города и заботиться только о своем здоровье. Он и дня не высидел дома: отправился на костылях в горком партии и получил назначение на должность механика одного из крупнейших предприятий. Помню, как он, морщась от боли, поднимался чуть свет с постели, брался за свои костыли и шел восстанавливать заводские цехи…
Те дни остались далеко позади. Нередко и сейчас старые фронтовые раны сильно беспокоят Валентина, но он не хочет чувствовать себя инвалидом. Он остался таким же неугомонным, непоседливым и деятельным, каким был в детстве.
Последние годы Валентин работает в Краснодарском техническом училище, где ведет практические занятия с воспитанниками училища на заводах Кубани. Его питомцы очень любят рассказы из боевой жизни разведчиков-авиадесантников.
Не так давно, отдыхая в Сочи, Валентин случайно встретил своего бывшего начальника Теплова — ныне генерала в отставке. Память этого человека оказалась поразительной. Ведь сколько команд, групп разведчиков находилось в его подчинении, а он сразу узнал сына и, крепко обняв его, сказал:
— А ты, Игнатов, мало изменился, не стареешь.
— Спасибо за комплимент, — улыбнулся Валентин. — Уже в дедах хожу!
— Ну, это звание еще не признак старости, — весело заметил Теплов. — Моя милая внучка уже успела произвести меня в прадеды. Что поделаешь?
Долго просидели они в тот день на берегу моря. И конечно, как водится после долгой разлуки, вспоминали о школе, о боевых операциях, о друзьях-соратниках.
— Да, быстро идет время, — вздохнул Теплов. — Вот я — седой, на пенсии. Данильцев окончил военную академию, уже полковник. — И, помолчав немного, сказал задумчиво: — Хорошие были ребята в твоей группе. Всех помню, до одного. Интересно, где они теперь? Небось из виду потерял?
— Зря вы так, — ответил Валентин. — В моей группе не было таких, которые друзей забывают.
Валентину было что рассказать о своих боевых спутниках. Их дружба, скрепленная в войну, не потускнела с годами. Лучшим свидетельством тому служат письма, которые получает Валентин из Ленинграда и Смоленской области.
Колесов живет в родном селе на Смоленщине и возглавляет бригаду механизаторов. Нет-нет и ввернет он в своих письмах памятное «эх, яблочко», от которого, как и в прошлом, веет то весельем и задором, то грустью и печалью. Каждую весну бывает Колесов в излучине Березины, в том месте, где покоится прах Васи Рязанова. Могила Рязанова не забыта, не затеряна. Жители окрестных сел ухаживают за ней, обсадили цветами и березками.
Бодюков после демобилизации вернулся в Ленинград, на Кировский завод. Работая там, он окончил заочно институт и стал инженером-механиком. Не расстался он и с поэзией, издал сборник фронтовых стихотворений.
Галя Маркова тоже живет в Ленинграде. Она научный работник. Вышла замуж и растит сына Васятку. Бодюков, часто бывающий у нее в гостях, писал Валентину, что на ее рабочем столе стоит маленький фотоснимок Васи Рязанова, тот, который нашли в его кармане вместе с кисетом — подарком Гали…
Жить вечно в сердцах и памяти людей — это ли не высшая посмертная награда тем, кто отдал свою жизнь за свободу и счастье любимой Отчизны!
Геля — сокращенно Елена (по-белорусски).
— Что случилось?
— Подождите немного, я не могу больше.
— Руки вверх!
— Руки!
— Прочь! Прочь! Прочь!
— Хорошо… Сыграй мне что-нибудь!
— Хватит! Пора отправляться!
— Да, да, очень плохо… Дрянные лошади, черт побери!
