— Вы тоже кого-то ищете? — спросил ее тот же красноармеец, заметив, видно, ее растерянный вид.
— Мне надо в Малоярославец… Вы не туда?
— Это нам неизвестно. Может, туда, а может, и не туда.
— А у кого я могу узнать? — спросила она
— Вон, у пассажирского вагона, кажись, начальник эшелона стоит… Только, боюсь, не скажет он вам.
— Почему?
— Не положено это знать. Тайна!
Вера Глебовна пошла к пассажирскому вагону, встала поодаль от военного в полушубке, перетянутом новенькими белесыми, не успевшими еще потемнеть ремнями, который разговаривал еще с двумя военными, и стала ждать, когда закончат те разговор. Высокий, в полушубке, несколько раз кидал на нее подозрительный взгляд, а потом, закончив разговор, направился к ней.
— Что вам здесь нужно, гражданка? — спросил резким, неприятным голосом, упершись в нее холодными глазами.
— Я… я получила письмо от сына. Он в Малоярославце, просит приехать… Я не видела его три года… Хотела узнать, ваш эшелон не туда?
Военный недоуменно пожал плечами:
— Вы что, совсем не понимаете, что на этот вопрос вам никто не имеет права ответить?
— Почему? У меня же письмо… Вот оно, — достает она письмо Андрея.
— Не трудитесь. Я ничего вам не могу сказать…
— Но как же? Я же мать… Сын едет на фронт… Я же должна его…начала взволнованно Вера Глебовна, но он перебил, крикнув военному у вагона:
— Комиссар! Подойди-ка сюда. Разъясни гражданке. Это по твоей части,и, круто повернувшись, пошел обратно.
Подошедший к ней военный, тоже в полушубке, но поменьше ростом, с мягкими чертами лица и не такой суровый, как начальник эшелона, слышавший, видимо, краем уха их разговор, спросил ее:
— Ваш сын в Малоярославце?
Она кивнула головой.
— Давно он там? — продолжил комиссар.
— Только прибыли… С Дальнего Востока. Он пишет, что пробудет, возможно, там несколько дней… Мне очень нужно его повидать.
— Да, я понимаю…
— Я не видела его почти три года…
— Не знаю, что вам и посоветовать, — участливо сказал комиссар. — В эшелон воинский вас никто не возьмет. Это исключено
— Что же мне делать? — упавшим голосом спросила она.
— Не знаю… Посторонних в эшелон брать запрещено.
— Но разве я посторонняя — воскликнула она — Я — мать!
— Не мучайтесь зря… Поищите другие пути.
— Их нет — других… И я буду ходить здесь день, если понадобится, и ночь, еще день, и найдется кто-нибудь с сердцем…
— Вы думаете, его нет у меня? Или вот у него? У всех оно есть. И у всех есть матери. Но есть строгие законы военного времени. Поймите это.
— Не понимаю… Я — мать! Я должна увидеть сына перед фронтом. Это мое святое право! — повысила она голос. — И ваши все законы и предписания военного времени перед этим священным правом — ничто!
Комиссар серьезно выслушал эту тираду, потом осторожно взял ее за локоть.
— Пройдемте немного, — и повел вдоль эшелона. — Я же тоже москвич, и мой дом не очень-то далеко отсюда, но я тоже не увижу мать перед фронтом.
— Позвоните домой! — воскликнула Вера Глебовна.
— Увы, наш телефон отключен, — пожал плечами комиссар. — Поверьте, мне сейчас не легче вашего, ведь до моего дома всего несколько километров, а не сто двадцать, как до Малоярославца. Не мучайте себя, идите домой. Будем надеяться, что все будет хорошо, что мы вернемся к своим матерям. Это одно, что сейчас можем. Прощайте, — комиссар протянул руку Вере Глебовне.
Она пошла дальше… Пошла, уже почти ни на что не надеясь, но уйти с вокзала тоже не могла. А вдруг, вдруг, думала она, подвернется какой-то необыкновенный, счастливый случай. Она прошла весь эшелон, пересекла пути и пошла к следующему эшелону, откуда доносился звук гармони. По дороге она спросила какого-то бойца, шедшего с котелком, не в Малоярославец ли они едут, но тот покачал головой, пробормотав: "Не знаю". Уже в конце этого эшелона, когда прошла фыркающий и обдающий парами паровоз, она увидела женщину, с которой начинала путь. Она стояла, обнявшись с нескладным красноармейцем в мешковатой шинели. Лицо ее сияло. Увидев Веру Глебовну, она крикнула:
— Нашла я своего! Вот он, мой Ванечка! — она схватила его за шею и повисла на муже.
Тот же, застеснявшись, видно, постороннего человека, отпустил ее, и она соскользнула с него, чуть не упав. Шутливо ударив мужа по руке, она подбежала к Вере Глебовне.
— Они в Юхнов едут! Мимо Малоярославца, — выпалила, запыхавшись. — Ваня, поди-ка сюда! — позвала мужа, который не очень-то охотно двинулся к ним, недовольный, что помешали его свиданию с женой. — Ваня, поговори со своим начальником. Сын вот у нее в Малоярославце. Надо помочь. Может, возьмут ее в ваш вагон.
— Лида… у нас с тобой-то времени в обрез… — начал было он, но жена оборвала:
— Ты чего? А ну, быстренько иди, — и подтолкнула мужа. — В санроте он, санитаром, нескладный-то мой. У них врач начальником. Молоденький такой, хорошенький… И в вагоне их мало. Возьмут они вас…
— Боюсь и надеяться, — тихо сказала Вера Глебовна и закурила.
— С войны начали? Я тоже балуюсь табачком. Все нервам легче.
— Я давно курю…
Женщина помолчала немного, часто оборачиваясь на вагон, куда ушел муж, потом вздохнула:
— Уж не знаю даже, радость ли встреча эта? Может, лучше и не видеться было? Скис мой совсем… Обнимает меня, а у самого руки дрожат. И у меня словно кол в грудь забит… Знаете что, — добавила после паузы. — Не езжайте вы в Малоярославец этот. И себе и сыну сердце разорвете.
— Я знаю, что не на радость еду… Но надо мне, надо… — опустив голову, сказала Вера Глебовна.
— Идут! — показала женщина рукой на приближающегося мужа и его начальника — молодого военврача с одной шпалой в петлицах длинной шинели.
Он поздоровался с ними, а Вере Глебовне сказал:
— Мне передали вашу просьбу. Только надо посоветоваться. Я ведь военный без году неделя, — улыбнулся он. — Вы, наверно, замерзли. Пойдемте в вагон.
Он помог Вере Глебовне взобраться в товарный вагон, где посредине стояла накаленная докрасна железная печурка, усадил ее, приказал кому-то разогреть воды, а потом обратился к пожилому старшему лейтенанту:
— Вот, Василий Кузьмин, не знаю, как быть? Надо помочь этой женщине добраться до Малоярославца. Ее сын там. Довезем?
— Вы москвичка? — спросил тот Веру Глебовну.
— Да… Вот паспорт и письмо сына, — передала она ему документ.
Старший лейтенант внимательно все проглядел и, вернув их Вере Глебовне, сказал:
— Вообще-то это против правил, товарищ военврач. Начальник эшелона узнает — будут неприятности.
— Ну, неприятности мы как-нибудь переживем, — улыбнулся военврач.
— Глядите, дело ваше… Нас могут бомбить, — повернулся он к Вере Глебовне.
— Я не боюсь этого, — быстро ответила она. — Я никогда не спускалась в бомбоубежище…
— В эшелоне эта штука пострашнее, чем в городе. И должен предупредить вас — мы не знаем, когда тронемся и сколько будем ехать.
— Мне лишь бы добраться и застать сына… — устало проговорила она, потянувшись руками к печке.
Ее сразу разморило от тепла и стало клонить в сон. Она кинула взгляд на нижние нары, где лежали только носилки и было свободное местечко, — ей нестерпимо захотелось прилечь.
— Сейчас мы угостим вас горячим чаем, и вы совсем согреетесь, — сказал военврач.
Котелок, поставленный бойцом на печку, уже вскипел, военврач колдовал с заваркой и спустя немного подал Вере Глебовне кружку крепко заваренного чая, в которую положил несколько кусков сахара и ложку сливочного масла.
— Не пробовали никогда? — спросил он. — Я тоже не знал такой комбинации, но знаете ли, очень вкусно.
Вера Глебовна маленькими глотками стала пить обжигающий горло чай, такой ароматный и вкусный — она же так давно не пила настоящего чая.
На нее смотрел военврач, смотрел еще один молодой командир с кубиками, смотрели бойцы — их было человек шесть, и она поняла, что сейчас все они вспоминают своих матерей, и как хочется им всем, наверно, чтобы вместо нее сидели здесь их матери. Она допила чай, поблагодарила и стала сворачивать цигарку, оставив папиросы (их было немного) на случай, когда надо будет закуривать на улице и замерзшие пальцы не смогут скрутить самокрутку. Но военврач сразу же предложил папиросу, которую она с наслаждением закурила, и у нее вырвалось:
— Мне так хорошо у вас…
И только она это сказала, как подошел кто-то к вагону, заглянул через приоткрытую дверь и крикнул:
— Командира санвзвода к начальнику эшелона!
Военврач застегнул шинель, поправил ремни и выскочил из вагона. Вера Глебовна почувствовала, что вызвали его из-за нее, сжалась и подвинулась к печке, стараясь вобрать в себя тепло, идущее от нее, перед тем как выйти опять на мороз и пронизывающий насквозь ветер.
Военврач вернулся не один. Тот, с кем он пришел, резко отодвинул дверь вагона и уставился на Веру Глебовну. Она тоже смотрела на него, и, видно, было в ее глазах такое, что тот отвернул взгляд и пробормотал:
