Военврач вернулся не один. Тот, с кем он пришел, резко отодвинул дверь вагона и уставился на Веру Глебовну. Она тоже смотрела на него, и, видно, было в ее глазах такое, что тот отвернул взгляд и пробормотал:
— Простите, гражданка, военврач не имеет права взять вас в эшелон. Простите, но вам надо выйти.
— У меня сын в Малоярославце… — сказала она.
— Я знаю. Но, увы, не могу ничем помочь. Не положено, — отрезал тот.
— Товарищ майор, — сказал молодой лейтенант, — она же мать военнослужащего. Может, как исключение? У нас пустой вагон…
— Товарищ майор, мы все просим, — выступил один из бойцов. — Понимать же надо… К сынку едет, а ему-то на фронт…
— Отставить разговоры, — нерезко сказал майор. — Я понимаю ваши чувства, товарищи, но мы не можем нарушить инструкции. Не можем, — добавил он тихо и отошел от вагона.
— Очень сожалею… — смущенно сказал военврач.
— Какая падла сообщила?! — в сердцах бросил боец, вступившийся за Веру Глебовну.
— Нашлись благодетели, — проворчал молодой лейтенант.
— Что же делать? — поднялась она. — Благодарю вас всех, что хотели мне помочь… И желаю всем вам… живыми и с победой.
— Посидите еще, — предложил врач. — Не согрелись еще.
— Нет, согрелась. Спасибо.
— Я провожу вас, — военврач помог ей вылезти из вагона и пошел вместе с ней.
— Вы, наверное, только из института? — спросила Вера Глебовна.
— Да… Очень боюсь, совсем нет опыта, умения… Вы извините, что не удалось вам помочь. Вы видели…
— Что вы! Обогрели меня… Ну, желаю вам счастья, доктор, и… возвращения.
— А вам — увидеть сына.
Они остановились… Вере Глебовне захотелось поцеловать этого милого, хорошего доктора, но она постеснялась и только крепко пожала ему руку.
Она шла между стоящими эшелонами, как по длинному, нескончаемому коридору, и уже не спрашивала никого, куда они едут, потому что поняла, что никто ее в эшелон не возьмет и надо поскорее выбраться к вокзалу, там немного передохнуть и ехать домой. Рюкзак, вроде бы совсем пустой, сейчас тянул плечи, и она усмехнулась своим словам, что пойдет в Малоярославец по шпалам, которые сказала Батушину, — ей не пройти и десятка километров.
Еще не дойдя до перрона, она увидела стоявшую около него девушку в военной форме, которая, притоптывая на месте ногами и потирая замерзшие руки, глядела на здание вокзала, видно, поджидая кого-то. Когда она поравнялась с ней и увидела посиневшее девчоночье лицо, показавшееся ей знакомым, она невольно приостановилась. Девушка тоже взглянула на нее и, обрадованно улыбнувшись, бросилась к ней:
— Вера Глебовна! Что вы здесь делаете? Не узнали меня? Я — Ирина. Мы с Андреем в одном классе учились. Вспомнили? Я заходила к вам несколько раз.
— Я помню вас, Ирина… А вы… вы что, в армии?
— Как видите… Смотрю на вокзал… прощаюсь с Москвой. Вы кого-нибудь провожали?
— Нет, Ирина… Андрей в Малоярославце, и я просилась в эшелон, но меня никто не берет. Говорят, не положено, — слабо улыбнулась Вера Глебовна.
— Да, это нельзя… Значит, Андрей уже здесь, на западе? — прошептала Ирина как-то странно, словно обрадовавшись. Потом, вскинув голову, спросила: — Вы сейчас домой, Вера Глебовна?
— Да… Ничего другого не остается… Ирина, а разве девушек призывают в армию?
— Нет, конечно, — засмеялась она. — Я добровольно.
— Зачем, Ирина?
— Так, — пожала плечами Ирина. — Ну а потом, все наши мальчики воюют… и я решила… Вера Глебовна, у меня к вам просьба. У нас выключен телефон. Не зайдете к моей маме, не скажете ей, что я здесь, на Киевском? Может, она успеет? Мы стоим тут уже полдня, возможно, и до вечера простоим. А?
— Конечно, зайду. Давайте адрес.
— Ой как здорово! А я стою и мучаюсь, — она сняла рукавичку и нацарапала адрес. — Это совсем недалеко от вас. От трамвая будете идти как раз мимо нашего дома.
— Я зайду, — сказала Вера Глебовна, беря бумажку. — А застану вашу маму?
— Почти наверняка, она же надомницей сейчас работает. Только скажите ей, чтоб сразу ехала… Значит, Андрей тоже на Западном будет воевать? Может, к нам в санбат раненый попадет? Может же это случиться? А?
— Наверное… Ну, я пойду, Ирина… Надо же поскорее сообщить вашей маме.
— Вдруг и увидимся? И придется мне за ним ухаживать…
— Я пойду, Ирина, — прервала ее мечтания Вера Глебовна.
— Да, да, конечно, идите… Если Андрея увидите, передавайте от меня большущий привет и скажите, что я тоже на Западном воюю. Может, помнит он меня?
— Разумеется, помнит, Ирина.
— Ну хорошо, прощайте. Скажите маме, что я здесь буду стоять. Мне отсюда и перрон и эшелон наш видно.
Вера Глебовна поднялась на перрон и пошла быстрым шагом, пересиливая слабость и усталость.
В трамвае было еще холодней, так как меньше было народу, но зато ей удалось найти место и присесть. У нее была какая-то пустая голова, она ни о чем не могла думать, и ей хотелось только поскорее попасть домой, но вначале, конечно, к Ирининой матери, которую обязательно надо застать, а если не будет ее дома, то и разыскать…
К счастью, она застала ее дома, но не успела перекинуться и двумя словами, потому как та засуетилась, запричитала и, наскоро накинув на себя шубу, уже на ходу повязывая платок, бросилась вниз по лестнице и, обогнав Веру Глебовну, кинула ей слова благодарности… Когда Вера Глебовна спустилась с четвертого этажа и вышла из парадного, та была уже далеко, спеша к трамвайной остановке.
Домой Вера Глебовна вернулась, когда уже смеркалось и короткий зимний день опадал раньше времени из-за сгустившихся туч и пошедшего густого снега. Тяжело поднявшись на третий этаж, она вошла в холодную свою комнату, зажгла керосинку и легла на диван, не раздеваясь, думая о том, что теперь ей ничего не остается, как ждать приезда Батушина и надеяться на командировку в Юхнов его сослуживца, который то ли возьмет ее с собой, то ли не возьмет. И если не возьмет, то ей придется уповать только на какое-то неожиданное чудо, которое поможет ей перенестись из Москвы в Малоярославец. Но чудес в ее жизни не случалось. И тут опять страшная своей обреченностью мысль ударила по сердцу: если не судьба ей увидеть Андрея сейчас, когда он так близко от Москвы, то не суждено ей увидеть его совсем. Но все же какая-то надежда еще тлела в душе и не давала отчаянию захватить ее целиком.
…Прошло несколько дней, похожих один на другой. Вера Глебовна как на работу ходила с утра к коменданту города, простаивала там громадную очередь, чтобы еще раз получить очередной отказ. Правда, ей казалось, что эти отказы звучали мягче, с нотками сожаления, и один раз генерал сказал ей:
— Ну хорошо, я нарушу закон и дам вам пропуск, но как вы поедете в Малоярославец?
Вера Глебовна не нашлась что ответить, забыв совершенно об обещании Батушина, и сказала, что как-нибудь доберется. Генерал покачал головой и приподнялся. Она вышла из кабинета и только тут вспомнила, что надо было сказать, что ее обещали взять на машину, идущую в Юхнов, рванулась было обратно в кабинет, но не вошла, подумав, что не имеет, наверно, права говорить об этом, что генерал может начать расспрашивать ее и она может подвести Батушина.
Дни пролетали мгновенно, и Вера Глебовна страшилась, что каждый пробежавший день может стать последним днем пребывания Андрея под Малоярославцем и что он так и не дождется ее, уйдет на фронт, так и не повидав мать. И уже не только за себя, а больше за Андрея мучилась она, представляя его бесплодное ожидание и то отчаяние и боль, с которыми ему придется уходить из Бородухина, уходить в неизвестность, возможно, навсегда…
…Поздним вечером телефонный звонок сорвал ее с дивана, где лежала она, укрывшись одеялами, спасаясь от холода.
— Я так и знал, — сказал Батушин, выслушав ее бессвязный рассказ о мытарствах на Киевском вокзале. — Но не расстраивайтесь. На той неделе мой сослуживец поедет в Юхнов. Он обещал мне взять вас, но все-таки, Вера Глебовна, хорошо бы добиться пропуска. Я зайду к вам завтра…
Какой-то просвет все же забрезжил впереди, и она легла спать если не успокоенная, то все же без того тяжелого камня на душе, давившего ее постоянно все эти дни.
Утром постучала соседка и вошла, по своему обыкновению, не дождавшись ответа на стук.
— Лежите, лежите, Вера Глебовна… На минутку я, спросить только пропуск-то дали вам?
— Пока нет, — приподнялась с дивана Вера Глебовна.
— Значит, не выйдет вам выехать к Андрюше?
— Не знаю… ничего не знаю…
Пока Вера Глебовна завертывала папироску, соседка прошла в комнату и села.
— Хорошо все же, что не уехали мы из Москвы, — начала она. — А помните, вякали нам те, которые драпали, — немцев дожидаться остались.
— Надо же было им оправдать свою трусость.
— А страшно все-таки было… Все вещи упаковывают, собираются, и мы вроде как одни остаемся.
